- Не сотниковать пан должен.
«А что же делать?» - снова немой вопрос.
- И не на вымерших польских землях. «У лешего в зубах разве?»
- Пан был батальонным капелланом в СС «Галиции». Не спрашивал, а утверждал. Ярема медленно кивнул головой.
- Мы попросим папа быть капелланом в нашем войске.
«Войско! - мысленно воскликнул Ярема. - Куча ободранцев!»
- Мы ведем ожесточенную борьбу за самостийную Украину, и борьба продлится долго. Надо острить дух наших воителей. Надо рассчитывать на третью мировую войну, которой- мы воспользуемся лучшим способом, нежели это сумели сделать во вторую. Если же война не возникнет, то вскоре должна состояться высокая конференция, на которой решится историческая судьба Украины, и все воители за ее независимость будут фигурировать как национальные герои. Наши люди должны знать это. Вместе с молитвой божьей должны они впитывать в себя дух непобедимости и отваги. Советы скрывают наше движение. Боятся его. Не говорят своему народу о существовании Украинской повстанческой армии.
- Может, просто щадят нервы народа, измученного войной? - глухо проговорил Ярема.
- Это звучит смешно: щадить народ. Народу нельзя давать покой. Нужно держать его в напряжении, в страхе, в неверии в собственные силы и способности! Пусть ощущает каждое мгновение, что он - над пропастью, Что каждый миг может разразиться катастрофа, но, благодарение богу, кто-то спасет его.
- Как я понял, мне придется отправиться на ту сторону границы?
- Именно так, именно так! Главные удары-на советской территории. И как можно более широкое поло деятельности. Пусть наши удары не столь ощутимы, зато - многочисленны. Создать впечатление миллионной армии.
- Не знаю, согласятся ли мои люди переходить границу. Теперь это стало почти невозможно.
- Они уже получили нового сотника. Пан отправится один и прямо отсюда.
- Прямо так?
- А разве пан не дает согласия?
Отворилась дверь, бесшумные монахини несли к столу миски и графины. Эмиссар оживился.
- Весьма кстати, весьма, - пробормотал он, - после прогулки в горах у меня разгорелся аппетит. По вкусу ли пану Прорве монастырские блюда? Наверное, пан в свое время напробовался их всласть?
Ярема молчал. Перед глазами у него была граница. Горные ущелья, темная зелень лесов, узкое шоссе, опоясывающее горы. Знал этот край, как собственное ухо, но боялся его, как злейшего врага. Возвратиться туда, где он благословлял убийства и глумление?
Монахини расставляли на столе миски с монастырскими яствами. Свиные ножки с чесноком и подсолнечным маслом, фаршированные луком и грибами голуби по-монастырски, поповская яхния из мяса серны, миш-маш, то есть брынза со стручковым перцем, помидорами и взбитыми яйцами, игуменская фасоль с кислыми сливами и петрушкой, суп из телячьей печенки, пирожки с ежевикой и настойки на травах и кореньях калгана.
Эмиссар смачно почмокивал губами. Взглядом приглашал собеседника: берись, мол, за дело. Но Яреме кусок не лез в горло.
- Собственно, - набивая рот, молвил эмиссар, - пусть пан не считает, что его принудительно высылают отсюда. Военные действия диктуют нам это как целесообразное. Если же продиктуют они нам иное, то, ясное дело, очень вероятным станет возврат куреня, в котором пан будет находиться, снова сюда. Раскрою пану небольшую тайну: куренного мы послали туда месяц назад. Дали даже доктора! Хотим сделать образцовый курень. У нас будут все: священник, доктор, политический офицер, инструктор боевой подготовки, бунчужный по продовольствию, группа жандармов. Это большая честь - стать капелланом образцового куреня. Не правда ли, пан Прорва? Будем здоровы!
4.
Майор Кларк просматривал свежий номер «Вальдбургрундшау». Равнодушно перевернул первые страницы с международной информацией и репортажами о деловой и светской жизни. Что ему нужно было, знал он и без газет. Собственно, газеты он никогда и не читал, а лишь перелистывал, надеясь, что заголовок, рисунок или просто случайно выхваченное из полосы слово высечет в мозгу какую-нибудь новую идею. Реклама, объявления, адреса врачей и адвокатов, поэтически-графические гимны новому стиральному порошку и туалетной воде, реклама дамского белья, целая страница матримониальных объявлений - невесты, совсем юные, зрелые и пожилые ищут мужей, лихорадочно разыскивают тех, кто повел бы их по жизни, кто стал бы отцом их будущих или уже существующих детей, кто был бы, стал бы, удовлетворил, успокоил, утешил и так далее.
Было и такое:
«Кто любит, как я, Гете и спиритуализм, остро приправленную еду и токайское вино, бурную жизнь и интимные наслаждения? Он должен быть не ниже 1 м 75 см и не старше 30-35 лет».
В конце каждого объявления давался адрес, телефон, иногда даже указывалось, как добираться трамваем, где пересадка. Начиналась эпоха лихорадочных поисков брачных или хотя бы временных партнеров жизни, тысячи немецких женщин, отчаявшись от бесконечного ожидания своих мужей и женихов сначала с фронта, а потом из плена, теперь, когда даже эсэсовцы вернулись, милостиво освобожденные из-за колючей проволоки, пытались любой ценой урвать для себя на великом аукционе счастья хоть маленький кусочек, хоть крошечку и расхваливали на газетных полосах свои достоинства так же, как фабриканты зубных щеток расхваливали свиную щетину («натуральная свиная щетина из хорошо откормленных немецких свиней!»), из которой были сделаны их щеточки.
Кларк усмехнулся. Ему захотелось вмешаться в слепое распределение куцего счастья, послать на ярмарку человеческой суеты и свой товар, чтобы получить удовольствие от той кутерьмы, которая поднимется вокруг него. Подвинул листок чистой бумаги, быстро написал своим старым, верным «паркером»: «Удивительно молодой по нынешним временам (32 года), темпераментный мужчина, у которого от довоенной солидности остались только рост (1 и 80 см) и материальный достаток, хотел бы получить фотографию только от той, которая чувствует, что может стать равноценной партнершей». Вынул простой конверт, вложил свое объявление, потом подумал, вынул его, порвал, написал заново и указал адрес не свой, а ординарца. Чтобы сберечь хоть какую-то конспирацию. Написал еще одно письмо. К той, что любила Гете, спиритуализм и интимные наслаждения. Вызвал секретаршу, спросил:
- Вы не собираете фотографии киноактеров? Секретарша зарделась, прикусила губку.
- У меня есть только одна фотография.
- Вы можете мне пожертвовать ее? С условием, что я вам верну.
Она принесла фото Кларка Гейбла.
- Ого! - свистнул майор. - Да вам, оказывается, нравятся усатые мужчины! Начинаю отпускать усы!
- Ах, что вы, шеф! - тихо сказала она. - Вы совсем
- Совсем не похож на Кларка Гейбла, даже если бы отрастил и метровые усы?. Согласен! Не стану возражать. Но теперь я ваш должник, фрейлейн.
Вложил в конверт вместе с письмом портрет Гейбла, опять написал адрес своего ординарца, спрятал оба письма в карман.
Что это было? Авантюра заскучавшего холостяка? Мальчишеская выходка пожилого глупца, у которого застоялась кровь и захолодел от длительного ничегонеделанья мозг? Точного плана у него не было. Просто блеснула мысль. Выпадал случай, которым грешно было пренебречь. Из многолетнего опыта уже знал, что в запасе всегда надо иметь все, даже такое, что на первый взгляд покажется совсем ненужным и просто бессмысленным в работе. Оно не помешает. А порой может и пригодиться.
Несколько дней спустя на матримониальной странице «Вальдбургрундшау» между отчаянным воплем хорошо сохранившейся сорокапятилетней интеллектуалистки и обращенным к будущему избраннику сердца бодрым «Где ты?» двадцатидвухлетней учительницы, носившей очки (но они ей чрезвычайно шли), было помещено объявление темпераментного мужчины с наиболее ценимыми остатками солидности.
А пока в тихих озерцах женских и девичьих сердец бумажный камень газетного объявления вызывал высокие волны энтузиазма, на стол майора лег первый конверт, адресованный ординарцу. В обмен на карточку Кларка Гейбла восторженная любительница острых приправ и токая посылала свою фотографию и пылкие заверения в любви и еще во всем, что полагается в таких случаях.
Майор взглянул на лицо своей первой корреспондентки. Сочные губы, большие глаза, нервный нос, какой-то по-особенному женственный й: непередаваемо приятный и нежный овал лица. Не скажешь, что тут много красоты, но что-то необычное определенно есть. Неплохо для начала.
Он спокойно спрятал фотографию в ящик стола.
Утром следующего дня сержант высыпал на стол своего начальника несколько десятков розовых, голубых, зеленых конвертов из хорошей, еще довоенной бумаги, надушенных, порой даже с фамильными монограммами. Между первым и вторым завтраком майор аккуратно взрезал ножницами конверты, вытряхивал на стол фотографии. Кружась в воздухе, падали на стол твердые четырехугольники фотобумаги. На равнодушное лицо майора смотрели белокурые выдры и одутловатые с набрякшими щеками матроны, криворотые ведьмы и ясноглазые гимназистки, которые тоже входили в игру, торопясь ухватить самый лакомый кусок, чтобы не оказаться среди обделенных разинь.
Письма приходили теперь ежедневно, и ежедневно, между первым и вторым завтраком Кларк, запершись в кабинете, рассматривал десятки лиц, на каждом из которых вырисовывалась жажда счастья, и до сих пор еще не знал, зачем он это делает, ради чего затеял эту глупую игру.
Но наконец на пятый или шестой день, когда поток писем от претенденток на темпераментного, хорошо обеспеченного мужчину стал заметно уменьшаться, в руки майора попал конверт, внешне абсолютно ничем не примечательный, но в то же время какой-то словно бы знакомый, и майор, в предчувствии интересного приключения, вскрыл конверт чуть поспешнее, чем другие. На стол упала фотография, но упала не так, как другие, сразу изображением кверху, а наоборот, так что майору пришлось ее перевернуть. Еще когда переворачивал, увидел большие черные глаза, а когда положил перед собой изображение женщины с чувственным носом, узнал ее мгновенно. Это была та самая, что откликнулась на его письмо с Кларком Гейблом, любительница спиритуализма и острой пищи, загадочная женщина в этой растерзанной стране, лишенной малейшей загадочности, по крайней мере для него.
Это уже походило на настоящее приключение, началось нечто такое, чего он еще не переживал. Опять-таки, не имея еще точно намеченного плана действий, решил сконтактироваться с женщиной. Поглядел на оба ее письма. Гизела Кемпер, собственный дом в Бинендорфе. Телефон. Только предупредить о приходе, и она ждет, ждет, ждет Видно, больше нечего ей делать, как только ждать. И это хорошо. Иногда наличие свободного времени у человека становится его величайшим богатством. Конечно, если бы она оказалась, например, баронессой с собственным замком и лесными угодьями, может, он и Романтично, черт побери, приехать в Штаты и заявить друзьям о том, что у тебя есть настоящая баронесса, и замок, и лесные угодья Потом вспомнил, что симпатии Гизелы Кемпер касается пока что Кларка Гейбла и «темпераментного, с остатками солидности», вспомнил также, что у нее не замок, а просто дом (и неизвестно какой), а еще вспомнил, что, начиная всю эту авантюру, он не имел в виду собственную женитьбу, не имеет и не будет иметь, наверное, никогда, и, усмехнувшись, взялся за свой «паркер».
Назначил Гизеле свидание в ресторане «Жаворонок», просил ее быть в субботу в восемь, в золотом зале, за крайним столиком, который он для нее зарезервирует.
После этого встал и пошел в офицерскую столовую, где должен был съесть свой ежедневный бифштекс с горошком и выпить теплый шоколад.
5.
Преимущество было на их стороне. Их трое, он один. Кроме того, они - в укрытии, а он посреди поляны, они его видят, а у него и в мыслях нет, что он уже попал на три мушки сразу и теперь с каждым шагом вперед только перепрыгивает с мушки на мушку, но уже не соскальзывает, куда там соскользнуть! Когда приблизился к чаще, самый старший из трех и старший по чину (был булавный, то есть сержант) толкнул плечом младшего. Тот выскочил из засады, заступил беспечному страннику свет, гаркнув страшным голосом: «Руки вверх, большевистская нечисть!» Незнакомец не торопился. Остановился и взглянул на нападающего чертовски красивыми и выразительными глазами так, что у того мурашки забегали по спине. Напавший оглянулся на своих, те уже выскакивали, наставляли на приблудившегося автоматы. «Долго будем ждать?» - рявкнул самый старый, самый бородатый и самый лохматый. Раскрылся среди черной щетины красновато-влажный, черный в глубине рот, закрылся с кабаньим щелканием зубов, черная щетина сунулась к гладко выбритому лицу неосторожного пришельца. Тот понял, что шутки плохи, поднял руки. Руки у него были холеные, нерабочие. Бородатый замахнулся темным крестьянским кулачищем, походившим на узел грязного каната: «Живее, гнида b Кивнул одному из своих, с такими же узловатыми, грязными руками: обыскать. Незнакомец брезгливо скривил губы, когда две пары шершавых рук ощупывали его карманы. Самый младший выхватил из кармана пришельца тяжелый черный пистолет, другой бандеровец извлек на свет божий немецкую баклагу, в которой что-то бултыхалось. Булавный отобрал у него баклагу, отвинтил крышечку, нюхнул, лизнул, уставился на своих: «Московская водка!» Вставил шейку баклаги в спрятанный посреди черных зарослей рот, смачно побулькал, так смачно и сочно, что у тех двух аж засосало под ложечкой, потом налил водки себе на ладонь, брызнул на морду, обтер шею, взглянул на небо, произнес молитвенно: «Дай боже, чтоб нам еще долго светило солнце». И только тогда передал флягу тем двоим. «Большевик?» - спросил пришельца. Тот молчал. Бородатый обошел его вокруг, пробормотал: «В теле хлопец. Красиво будет висеть на шнурке», «А пан сотник?» - напомнил младший. «Что пан сотник?» - «Приказ пана сотника всех задержанных - к нему» - «Не щебечи, знаю без тебя. Свяжи-ка ему руки!» Двое крутили задержанному ремнем руки, бородатый стоял, чесал заросшую черным волосом грудь. Редко когда выпадает такая добыча. Молодой, здоровый, в ловом черном костюме, в новехоньких яловых сапогах - вот уж потешат они своего пана сотника этим переодетым комиссаром! «Ну, иди, иди!» - толкнул молодчика в спину автоматом.
Тот продолжал молчать, как в рот воды набрал, послушно потопал впереди них, обходя пеньки и высоко ставя ноги, будто городская модница, что боится запачкаться.
Солнце припекало еще спозаранку, нагретый воздух стал между деревьями тяжелой стеной, в таком воздухе трудно дышать, а еще труднее продвигаться вперед без остановок и отдыха. Бандюги уже давно исходили десятым потом, а их пленник шел себе да шел, не озираясь, все так же тщательно огибал все веточки и пенечки, легко перешагивал через ямки и горбочки, словно был не человек, а олень или лесной дух.
Булавному хотелось отдохнуть. Всю жизнь работал он на нивке, никогда не боялся усталости, не пугался и пота, но не имел привычки бродить по лесу без дела, не умел этого и не мог постичь, как это можно. Когда выходили в лес на разведку, часто усаживались на пнях или кучах сушняка, курили, перебрасывались от нечего делать словом или же передвигали в головах медленные, тяжелые, как жернова, мысли. А так как думать не хотелось, чтобы не забегать вперед в желании угадать свою судьбу, то один из них, вот тот средний, тот пройдоха с нахальными серыми глазами, носил в кармане засаленную колоду карт, и игра помогала им забыть обо всем на свете. Играли только на интерес, на деньги, в ход шли любые деньги: польские злотые, советские рубли и даже немецкие оккупационные марки, которые не имели ни малейшей ценности, и уже никто и не верил, что хоть какую-нибудь ценность обретут, мечтали когда-нибудь увидеть хоть краем глаза американский доллар или хотя бы английскую монету, но такого у них не водилось, поэтому довольствовались тем, что имели. Еще вчера бородатый обчистил двух дурней из жандармерии, привязавшихся к ним. Играли они тут неподалеку, в этом самом лесу, на широком сосновом пне, срез был гладенький, карты смачно шлепали по нему, сидеть было удобно и покойно, протянув ноги и подставив бороду солнцу. Ох, дай боже
Шли дальше, обливались потом, тяжело дышали, злились в душе на неожиданного пленника, проклинали его, каждый думал, что лучше всего было бы просто развалить ему голову одним выстрелом еще там, на поляне, и теперь идти себе, не торопясь, сидеть, где захочешь, может, даже немного вздремнуть в кустах или же шлепать картами по широкому пеньку Но каждый боялся своего товарища, боялся, что донесут сотнику, а тот жестоко карал за нарушение приказов, нужно было тянуть этого недорезанного дурня до самого сотника, не было другого выхода, они должны были доставить задержанного в укрытие их сотни.