Но когда я завернул за угол, в перестук невидимых шестеренок ворвался резкий звон колокольчика. Навстречу мне шла Мари Малярша; по одну сторону от нее брел, цепляясь за юбку, Шати, по другую мыкался ягненок. На груди Мари красовался цветок куколя, накрахмаленная юбка хрустела. Уж не обрела ли она, часом, венца жизни?
А мы вас поджидаем. Она опалила меня сияющим взором. Вот, нате, как на почту шли, обронили. А мы как раз подошли да и увидали.
Разумеется, она протягивала мне то самое, утерянное письмо, которое я выронил. И выронил довольно давно: на почту я отправился в половине двенадцатого, а теперь уже час.
Так что же, вы меня все это время прождали?
Ну да. Пойдем-ка, Шатика, поскорее, Тот, должно, оголодал совсем.
Да как же так можно, милая? Я укоризненно покачал головой.
Чего уж там, ерунда, любезно ответила Мари и внезапно потупила глаза. А на курганчик-то вы теперича уж не ходите?
Хожу, почему же. Когда успеваю. Сегодня вот не успел.
Должно, дело какое было на почте? Ну да, там и у других господ дела каждый день. Ну прощевайте, с богом, пошли, Шатика.
Шатика-то, может, и пошел бы, да вот ягненок не желал трогаться с места. Пока мы беседовали, злодей подкрался ко мне сзади и объел добрую половину букета.
Ах ты, проказник, Мари покарала любителя цветов легким шлепком, похожим скорее на поглаживание.
Меня же все это отнюдь не забавляло, я испытывал острое желание пнуть шаловливого барашка как следует, но не избивать же, в самом деле, глупое животное?
Мне не хотелось демонстрировать остатки букета всему дому. Обойдя кругом, я забросил цветы в свое окошко, а потом вернулся обратно к двери.
Ты? удивился поп. А я думал, ты работаешь у себя в комнате.
Я отнес на почту письмо и побеседовал немного с мадемуазель Андялкой.
А я беседовал о ней с девским бароном. Он тут недавно проскакал, какое-то у него дело к нотариусу, а потом, сказал, пойдет на почту за марками.
Скатертью дорожка, рассмеялся я про себя. Вряд ли господин Бенкоци уже успел написать еще одно письмо, с которого можно было бы содрать марку. Ну а что, если совсем не марки интересуют господина барона? Ну и шут с ним! По мнепускай крутят романы сколько влезет.
Поверишь ли, дружище, иногда я думаю: а что, если Андялке повезет? Помнишь историю с Меранской графиней? Женился же на ней кайзеровский эрцгерцог, хоть она и была почтальоншей.
Не помню и помнить не хочу. Дряхлый эрцгерцог, которого Наполеон прогнал сквозь пять государств, капитулировал в приступе похоти перед дочкой остзейского почтмейстера, и поэтому Ангела Полинг теперь непременно должна стать девской баронессой? Неужто же против бациллы романтики не существует иммунитета?
Конечно, заткнуть уши я не мог, а потому был вынужден во время обеда выслушать историю Меранской графини от начала до конца. Бедный Фидель, он так радовался, что может наконец поведать мне из истории хоть что-то, чего я не знаю, в результате мне пришлось сказать, что это и в самом деле очень интересно.
Но откуда ты знаешь эту замечательную историю в таких подробностях, а, Фидель? Тоже вычитал в «Тысяче и одной ночи»?
Это было в каком-то почтовом альманахе. Знаешь, с тех пор, как Андялке взбрело в голову стать почтальоншей, я почитываю специальную литературу.
На языке у меня вертелся вопрос: «значит, ежели, барышня станет баронессой, ты примешься за изучение дворянских альманахов, так, что ли, собрат мой, старый поэт?», но я проглотил язвительную шутку вместе с кофе и отправился работать. До вечера я успел сделать половину дневной нормы. Овцы, надо полагать, не любят «недотрог» (они остались нетронутыми), а вот романистам я их очень рекомендую. Стоило мне взглянуть на них, как я тут же ощущал прилив вдохновения. Стимулятором, по-видимому, являлся цвет, потому что запаха у них не было. Хотя вот зрелая паприка тоже веселого красного цвета, однако я что-то не помню, чтобы она пробуждала во мне вдохновение. Впрочем, оставим эти частности ботаникам-психологам, а сами поужинаем и отправимся на боковую.
Ужин прошел быстрее обычного, лорум тоже не состоялся. Нотариус принес известие, что доктор прийти не сможет: он у больного. Приемный сын Мари Малярши подхватил ветрянку, доктору пришлось пойти туда.
Надо же, в докторе совесть заговорила, удивился поп.
Угу. Я даже знаю почему.
Погоди, я тебе кой-чего поинтереснее расскажу! засмеялся нотариус. Был у меня нынче девский барон по поводу арендных земель, из-за него я и в город не попал. Покончили мы с ним, и отправился он на почту марки покупать. Вдруг вижу, минут через пять скачет обратно, а сам злой, как собака. Андялка, дружище, не пустила его на почту, а сказала через окошко, ей, мол, очень жаль, но марки кончились, да и вообще, если кому нужно столько марок, сколько господину барону, так лучше всего поехать в город и купить их в большой лавке. Ну, как тебе все это, брудер?
И не говори! Поп аж побледнел. Не пойму я этого ребенка. До сих пор всегда была так любезна с бароном.
А я вот понимаю. Нотариус раскраснелся. Андялкадевушка умная, незачем ей, чтоб на ее счет судачили из-за этого вертлявого молокососа. Ты согласен, любезный председатель?
Бог его знает, я выступил в роли лютеранина, может, барышня и права, хоть я и не вижу в дружбе молодых ничего дурного.
Нотариус посмотрел на меня волком и вскоре распрощался. Я тоже пожал руку попу, все же успевшему влить в меня на прощание стаканчик «шлафтрунка». Глаза у него сияли.
Что ты думаешь обо всем этом, Марци? По-моему, это просто лукавство.
Ты о чем? Ах да, Меранская графиня! Может, и так, дружище, с них ведь станется, с девиц-то.
Значит, и ты так считаешь? поп требовал заверений. Ну да, ты ведь помнишь, ты же сам как-никак был молод.
Мне по душе деревенское прямодушие, но бог его знает, может, и в нем нужно знать меру; тот, кто уже не мальчишка, совсем необязательностолетний пророк. Я не толстяк и не развалина, лоб у меня в морщинах, но этоот размышлений; все зубы на месте, в очках не нуждаюсь, а седина куда красивее лысины. Что же касается усов, то они еще не седые, да и вообще я давно собираюсь их сбрить.
Тому, кто не испытал, ни за что не понять, скольких бессонных ночей стоит романисту внешность его героев. Проблема роста и толщины решается относительно просто. Филиппа Дербле следует наделить стройной фигурой, а фигура царицы амазонок Пентесилеинеподходящий образец для Ноэми. Но вот с глазами, носами, ушами, губами, словом, с лицами вообщепрямо беда. Разумеется, если речь идет о добросовестном писателе. Ибо легкомысленный сочинитель не обращает на физиогномику внимания: как выйдет, так выйдет, ему-то что. Ему важно одно: герой-любовник, будь он взломщиком или председателем финансового комитета, должен выглядеть так, чтобы любая читательница, оставшись с глазу на глаз, мечтала броситься ему на шею. Кроме того, в расчете на случайного читателя-мужчину писателю приходится позаботиться и о том, чтобы можно было разглядеть лицо героини, ибо не родился еще тот писатель, даже среди самых больших идеалистов, который осмелился бы предложить мужской аудитории в качестве идеала рябую героиню, будь она хоть ангел во плоти. Допустимо не более одной оспинки, причем ловкий писатель сумеет так удачно поместить ее на кончике носа, что кое-кто увидит в этом своеобразное очарование.
Разумеется, такие фокусы не для меня, но я не хочу впадать и в другую модную крайность: многие довольствуются тем, что раздают героям имена и сообщают читателю о роде их занятий, полностью избегая описания внешности. Очень удобно, но я всегда считал, что так нельзя. Вот спичка действительно не нуждается в подробном описании: все спички одинаковы. (Перед войной все как одна были целые, а теперь все как однакалеки.) Но если надумаешь сочинить о спичках роман, тогда изволь описать и их, хотя бы в общих чертах, чтобы дать пищу читательской фантазии.
Вот-вот: фантазия. Ведь здесь же есть Андялка, чья фантазия закалилась в горниле тысячи романов. Я так или иначе хожу к ней каждый день, нужно будет поставить опыт. Я успел поведать ей о жизни цветов, об основах археологии и даже астрономии (к сожалению, только днем, потому что вечерами ягалерный раб лорума): все это проблемы, весьма занимательные для интеллигентной женщины, вот только мужчины, как правило, не в состоянии удовлетворить этих высоких духовных запросов. Я сделал из нее настоящего маленького ученогоэто не мои слова, так говорит ее мать, которая бесконечно благодарна мне за то, что я отвлекаю ее дочь от всех и всяческих романов: что ж, теперь настал момент мне самому поучиться. (Со мной можно допустить немного романтики, это ничем не грозит, спите спокойно, госпожа Полинг!)
Андялка, приступил я к допросу, помните ли вы «Черные алмазы»?
Прочитать вам наизусть разговор Ивана Беренда с Эвелиной?
Лучше не надо! Вы же знаете, я не люблю лирики. Вы вот что мне скажите, но только с ходу: каким вы представляете Ивана Беренда?
Каким я его представляю? глаза ее расширились от удивления. Ну ну изящным голову чуть склоняет вбок, взгляд задумчивый, немного грустный; он не может думать ни о ком, кроме той женщины, что дороже ему всего на свете, но ему кажется, что она к нему равнодушна, между тем как она только и мечтает припасть к его груди.
Хватит, хватит, прервал я со смехом, не надо пересказывать роман целиком. Я не то имел в виду. Скажите, к примеру, какой у Ивана Беренда рот?
Алый, небольшой, нежных очертаний, послушно ответила она.
Оно конечно, я сложил губы бантиком и заговорил на театрально-крестьянском диалекте, кажин ротик мал да ал. Попробуем по-другому, милая. Какого цвета волосы у господина Беренда?
Черные. Она внезапно покраснела и добавила шаловливоА вискисеребряные. Да что такое стряслось с Иваном Берендом? Уж не разыскивают ли его как террориста?
По вашему описанию его вряд ли удастся задержать, рассмеялся я. Я совершенно уверен, что Йокаи видел Ивана Беренда другим. Лицо у него холодное, суровое, и головы он никогда не склоняет, а держит гордо, как греческий бог.
Ну и ладно. Объясните же, зачем эти расспросы?
Барышням это знать ни к чему!
Ах так, в таком случае: «с вами больше не вожусь», с этими словами она направилась в сад.
Вот именно. «Если только рассержусь». Не так-то просто уже тебе на меня рассердиться, девочка!
Я не последовал за нею в сад, а поспешил домой. До обеда можно было поработать еще часок, а Андялка уже помогла мне сдвинуться с мертвой точки. Конечно же, внешность героевне суть. Ни один человек на свете не мог нарисовать такого живого портрета, как Йокаи, и вот, пожалуйста, читателю этого мало. Ему нужен живой человек, которого можно было бы рядить в Ивана Беренда, мистера Пиквика, ловудского сироту или Бекки Кроули из «Ярмарки тщеславия». Для этого, разумеется, портрета не нужно, набросок куда уместнее: ему легче придать чаемую форму. Конечно, этот набросок должен уметь двигаться и дышать. Без этого и фотографии ничего не стоят. Мог бы и сам сообразить. Я не помню ни одной из шести девиц Удерски бедного Йошики, хотя уж у них-то каждый волосок расписан.
Звонарь зазвонил к обеду, и в конце улицы показалась стройная фигура господина Бенкоци. Мы с ним регулярно встречались в районе почты, но здоровались только вскользь. Юный сумасброд не вызывал у меня особой симпатии и, по-видимому, чувствовал это, потому что, в свою очередь, не обращал на меня внимания. Если же нам приходилось столкнуться нос к носу, он смотрел на меня с такой надменной иронией, что я невольно оглядывал себя с головы до ног, пытаясь понять, что же во мне такого смешного.
Однако на этот раз он так низко повесил голову и взгляд у него был такой задумчиво-грустный, что я невольно улыбнулся. Надо будет завтра сказать Андялке, что по ее описанию вместо Ивана Беренда вполне могли бы задержать господина Бенкоци.
Добрый день, господин Варга! это прозвучало так смиренно, что я даже не обиделся за «господина Варгу». Хотя временами эта заносчивость меня раздражала. Я не слишком высокого мнения о себе, но уж коли все называют меня «господином председателем», мог бы и этот паренек проявить уважение.
Бедняга был объят такой грустью, что смотреть на него было одно удовольствие. Возможность посочувствовать тому, кто помоложе, для стареющего человекаэликсир жизни. Я протянул ему руку с искренним дружеским расположением.
Как дела, малыш Бенкоци? Давненько я вас не видел.
Благодарю вас. Он окончательно снял приподнятую шляпу, другой рукой приглаживая буйные черные кудри, которых вполне хватило бы на дюжину прославленных пештских лириков. Я взглянул на него с некоторым ужасом: уж не седеют ли у юноши виски?
Мне надоела жизнь.
Ах, вот оно что! я покачал головой с возрастающим удовлетворением. Ну мыслимо ли слышать такое от младенца двадцати одного года от роду?
Мне двадцать третий год, гордыня пробудилась, и он поставил меня на место.
Прошу прощения. Я вовсе не хотел вас обидеть. И все же так говорить грешно.
Грешно? саркастическая улыбка была достойна Манфреда.А где он, ваш бог? Если он есть, то, должно быть, глух на оба уха, раз не слышит стонов истекающего кровью человечества.
Мне не хотелось затевать теософского диспута с истекающим кровью человечеством в лице господина Бенкоци. Я убежден, что господь бог, слыша такую хулу, веселится от души.
Ну хорошо, но ведь в мире столько прекрасного. Песни, стихи, любовь и тому подобное.
Оставим это, прошу вас. Цветку не расцвести в сожженном сердце, иллюзия нелепаялюбовь.
Он, конечно, не замечал, что говорит стихами, мое же ухо сразу уловило в сем патетическом выступлении колокол ямба. Мальчишка был так мил, что мне захотелось его обнять; непременно надеру уши мадемуазель Бимбике Коня, если она когда-нибудь встретится на моем пути. Куда это годится: сжигать сердце двадцатитрехлетнего усердного помощника нотариуса! Правда, может быть, Бимбике не так уж и виновата. Кто поручится, что стоны истекающего кровью человечества дошли до нее, а не затерялись в Андялкином ящике? Не мешало бы устроить там небольшой шуточный обыск, дабы предостеречь девицу: осторожно! вы тоже можете влюбиться, не будьте же столь небрежны с чужой любовной перепиской!
К счастью, мне хватило здравого смысла немедленно отказаться от мысли в очередной раз выступить в роли Провидения. Хватит с меня глупой попытки сосватать Мари Маляршу с ее собственным мужем. С тех самых пор во взгляде Богомольца ясно читается желание шарахнуть меня лопатой. Это бы еще полбеды, потому что на раскопки я больше носа не кажу, а деньги раз в неделю относит звонарь, таким образом, мы с моим другом Андрашем практически не встречаемся. Настоящая же беда в том, что эта сумасбродка Мари не оставляет меня в покое. Каждый раз, идя на почту или возвращаясь оттуда, я сталкиваюсь с нею, и каждый раз она смотрит на меня таким умоляющим взглядом, что ничего другого не остается, как заговорить с ней. Вот вам моя теория о гелиотропизме души. Стоило мне бросить бедной изголодавшейся душе пару добрых слов, как ее обладательница поняла, что ячеловек порядочный и намерения у меня совсем не те, что у доктора, и вот теперь хилый росток тянется к солнцу. Чего греха таить: в какой-то мере я горд тем, что, проведя большую часть жизни в окружении древних черепков и костей, а не живых существ, все же хорошо разбираюсь в людях; будь у меня чуть больше времени, я с удовольствием занялся бы исцелением души этой женщины, безусловно заслуживающей лучшей участи. Но, к сожалению, у меня много других дел, а посему неудивительно, что по дороге домой я с некоторым напряжением прислушивался, не зазвонит ли где колокольчик.
До дома я добрался благополучно и тут же сел за работу, но не успел написать и десяти строк, как в окно постучали. Я в раздражении поднял голову: Мари была тут как тут.
Ну что еще? Я распахнул окно, заранее сурово сдвинув брови. Пусть уразумеет наконец, что мне некогда точить лясы.
Большие черные глаза преисполнились такого ужаса, что я устыдился и сменил гнев на милость. Глаза немедленно засияли.
Это вот вам, она протянула мне большой букет полевых цветов. Взамен того, что барашек скушал намедни.
Букет состоял сплошь из моих знакомцев. (Я сунул его, как есть, в кувшин с водой, она только что руки не целовала мне за это.) Вот румянка на длинном стебле, ее синими лепестками деревенские девушки лечатся от сердечной тоски, заваривая их в виде чая; вот чистотел, чье желтоватое молочко помогает молодайкам избавиться от любовной лихорадки, что метит губы; вот марьянник, растущий обычно среди пшеницы, его семена следует запечь в тесте, замешанном на воде из девяти колодцев, а потом попотчевать того, от кого хочешь получить поцелуй. Эге, да эта Мари ненароком собрала сплошные любовные снадобья!
Была там еще какая-то травка-трясунка, до сих пор мне вроде не попадавшаяся. На раскрытой ладошке цветка дрожали крошечные алые мешочки, облетавшие от первого дуновения; весь стол моментально оказался ими усыпан.