Отступление армий из Галиции, Буковины и Молдавии привело врага к рубежам коренной России.
«Необходимо, докладывает Корнилов Временному правительству, в качестве временной меры, исключительно вызываемой безвыходностью создавшегося положения, введение смертной казни и учреждение полевых судов на театре военных действий»
Генерал считает: даже при весьма высоком нравственном уровне отдельных бойцов дисциплина, основанная на одном лишь сознательном исполнении долга, непригодна в боевой обстановке.
И он доказывает: «необходимо противопоставить ужасу спереди, со стороны неприятеля, равный ужас сзади, со стороны сурового и беспощадного закона, карающего всей своей строгостью тех, кто уклоняется от исполнения долга»
В Отечественную войну 19411945 гг. Сталин многократно перекрыл все требования «ужаса спереди и ужаса сзади»военно-полевые суды, заградотряды, расстрелы на месте, штрафные батальоны. Требования защиты Отечества диктовали свои меры, однако на все наложилась и кровавая суть самого вождя.
По настоянию главным образом Корнилова Керенский отдает приказ о введении смертной казни на фронте. Других путей борьбы с дезертирством, мародерством, саботажем и самосудами Корнилов не видит. Россия в опасности!
Георгиевская дума награждает его Георгием третьей степени.
Керенскому по душе решительность генерала. Это как раз тот человек, который поможет ему, министру-председателю, обуздать революцию и скрутить большевиков.
18 июля Керенский назначает Корнилова Верховным главнокомандующим.
«Со вступлением генерала Корнилова в должность Верховного главнокомандующего в армии стала ощущаться крепкая рука, вспоминал Петр Николаевич Врангель. Начальники, почувствовав за собою поддержку сверху, приободрились и стали увереннее, солдаты подтянулись. Целым рядом приказов власть войсковых комитетов была ограничена и введена в известные рамки. Полки, утерявшие всякую дисциплину, стали приходить в некоторый порядок».
Вспоминая это назначение, генерал Деникин писал:
«Корнилов уже тогда видел в диктатуре единственный выход из положения».
В ответ на проповедь насилия грядущей диктатуры пролетариата, а точнее, верхушки большевистской партии, Корнилов пытается организовать военную диктатуру.
Очевидец переносит нас в те дни (крах наступления 18 июля 1917 г.).
Его пехотный полк, бросив позиции без боя, уходил через лес. Немцы плотными цепями преследовали. Цепи даже не обменивались выстрелами. Тех и других устраивал «бой» без крови.
Командир полка брел за солдатами последним, изрядно отстав; не мог он идти: противно воле и душе это. Ведь полк ни в чем не уступал неприятелю. Солдаты просто бросили окопы, землянки, пулеметы, боеприпасы и направились в тыл. Полковник криками напоминал солдатам о долге, увещевал: ведь враг топчет родную землю, опомнитесь, братцы!
Немцам надоел русский полковник, да и не мог он не привлечь внимание: один, далеко позади всех. Немецкий офицер скомандовали с десяток солдат устремились вперед. Когда полковник увидел со всех сторон только немецкие каски и шинели, было поздно. А русские цепи таяли среди деревьев, кустов
Полковник отказался сдаться, отстреливался. Кончились патроныувертывался от штыков, отбиваясь шашкой, и смертным зовом звал на помощь своих.
Смертный крик, скорее вопль, полк, однако, услышал. Расправа потрясла солдат. Без команды, как один, они повернули и ударили в штыки. Этот бросок назад без единого крика, эта неожиданная злобная ярость застали немцев врасплох. В полосе этого полка германские цепи оказались сметенными. Солдаты гнали врага до своих позиций, переколов абсолютное большинство из них
Так, на миг протрезвев, Россия крохотной частью своей дала отпор захватчикам
Это доподлинная сага о чести русского офицерства и русских солдатах, способных на мужество и бесстрашие, но безнадежно отравленных ленинской агитацией и пропагандой. Оставались считанные месяцы до того, как они начнут поднимать на штыки своих офицеров и генералов.
Гниение армии, расстройство хозяйственной жизнисловом, неспособность правительства управлять страной порождает у высших генералов стремление к твердой власти. По существу, наиболее ответственные участки фронта держат лишь казаки. Они да латышские формирования еще не подвержены массовому дезертирству. С той же верностью латышские соединения послужат и революции.
12 августа 1917 г. Временное правительство созывает в Москве Государственное совещание.
Накануне совещания Корнилов скажет Верховскому:
«Людей, которые приходят ко мне говорить о монархии, я гоню прочь. Новый строй государственной жизни народ определит себе сам через Учредительное собрание».
Верховский отметит в своей книге:
«Я совершенно ясно все время понимал, что в корниловском движении о монархии и речи быть не может»
Шульгин вспоминал во Владимире после отсидки в тюрьме:
«В августовском совещании в Москве, в Большом театре, под председательством Керенского, как мне помнится, в одной ложе были генералы Алексеев, Корнилов, атаман Каледин и Деникин»
14 августа на утреннем заседании в Большом театре выступает Корнилов.
У Верховного главнокомандующего нет уверенности, что армия способна исполнить долг по защите Отечества. Отсутствие дисциплины, убийства офицеров, повальное дезертирство, отход без боя по малейшему поводу, да еще с оставлением оружия, превращают ее в сброд.
Корнилов зачитывает телеграммы с уведомлением об очередных и столь обыденных расправах над ответственными чинами армии.
Потеряны Галиция, Буковина, отчасти Молдавия. Враг угрожает исконно русским землям, в первую очередьюжным губерниям. Враг стучится в ворота Риги. Враг добивает союзную румынскую армию. Дорога на Петроград едва ли не открыта.
Необходима строгая дисциплина. Следует незамедлительно восстановить власть и престиж корпуса офицеров.
Пусть существуют комитеты, но пусть деятельность их не выходит из круга хозяйственных и бытовых интересов солдата. Пусть остаются и комиссары, но необходимо обратить внимание на личный состав комиссариата.
Корнилов говорит о разрухе. Армия начинает голодать, такого прежде не бывало. Корнилов говорит о снижении производства на заводах, фабриках и настаивает на самых решительных мерах по оздоровлению обстановки.
«Я верю в разум русского народа, верю в его светлое будущее»так заканчивает он свою речь.
«С глубокой скорбью нужно отметить, пишет в воспоминаниях Верховский, что на речь Корнилова откликнулась лишь правая часть залы Государственного совещания. Все демократические и армейские организации не встали даже, как это ни уродливо, чтобы его приветствовать.
Еще один грозный признак. Дабы бороться с анархией, нужна сила. Сила же теперь в руках демократических организаций, а они отказывают Корнилову в поддержке. Что же сможет он?..
Государственное совещание ничего не дало. Каждый пришел высказать свое и ушел с тем, с чем пришел. Обстоятельства требуют самоотречения массы Керенский именно на этом требовании теряет свою популярность. Только жизнь может этому научить наш народ, едва выходящий из своей вековой темноты»
На том же совещании генерал Калединатаман Войска Донского потребовал, чтобы декларация прав солдата была пересмотрена и дополнена декларацией его обязанностей. Атаман пошел значительно дальше Корнилова и потребовал объявления армии вне политики, запрета митингов и собраний с их партийной междоусобицей и склоками, недопустимыми в боевой обстановке.
«Страну может спасти от окончательной гибели только действительно твердая власть, находящаяся в опытных, умелых руках лиц, не связанных узкопартийными групповыми программами, свободных от необходимости оглядываться на всевозможные комитеты и советы, и отдающая себе ясный отчет в том, что источником суверенной государственной власти является воля всего народа, а не отдельных партий и групп»
Генерал Алексеев свел выступление к требованию дисциплины: «Господа, и можно и должно воскресить нашу душу, оживить наш организм, заставить нас вспомнить свой долг одерживать победы и довести войну до победного конца. Это можно. Эта цель достижима. И для этого нужна, господа, прежде всего решимость Временного правительства быстро и энергично провести все меры, которые оздоровят наш пока больной организм. Прежде всего перед всем, перед интересами отдельных людей должны главенствовать польза, спасение и интересы нашей Родины. Раз зовут нас здесь к единению, раз зовут нас к тому, чтобы жертвовать всем, что у нас есть, то неужели же, господа, так трудно пожертвовать призрачным каким-то преимуществом организации на некоторое время!
Господа, порядок и дисциплинаэто то, без чего не может быть армии. Не зовите дисциплину железной, не зовите ее сознательнойназовем ее истинной и прочной. Основы этой дисциплины лежат в любой армии света. В критическую минуту жизни бросьте слово о необходимости дисциплины, и за этим словом двинутся массы»
«Те, кто был на так называемом Государственном совещании в московском Большом театре в августе 1917 года, вспоминал Набоков, конечно, не забыли выступлений Керенскогопервого, которым началось совещание, и последнего, которым оно закончилось. На тех, кто здесь видел или слышал его впервые, он произвел удручающее впечатление. То, что он говорил, не было спокойной и веской речью государственного человека, а было сплошным истерическим воплем психопата, обуянного манией величия. Чувствовалось напряженное, доведенное до последней степени желание произвести впечатление, импонировать. Во второйзаключительнойречи он, по-видимому, совершенно потерял самообладание и наговорил такой чепухи, которую пришлось тщательно вытравлять из стенограммы. До самого конца он совершенно не отдавал себе отчета в положении. За четыре-пять дней до октябрьского большевистского восстания, в одно из наших свиданий в Зимнем дворце, я его прямо спросил, как он относится к возможности большевистского выступления, о котором тогда все говорили. «Я был бы готов отслужить молебен, чтобы такое выступление произошло», ответил он мне. «А уверены ли вы, что сможете с ним справиться?»У меня больше сил, чем нужно. Они будут раздавлены окончатель-но».
Совершенно другое впечатление произвел Керенский на Юлия Исаевича Айхенвальда.
«О железе и крови говорил на Государственном совещании его председатель, и председатель всей России, Керенский. И действительно, изречение старинной мудрости давно уже провозгласило, что там, где не исцеляют лекарства, исцеляет железо; там, где не исцеляет железо, исцеляет огонь, и там, где бессилен огонь, исцеляет одна только смерть. Железо и огонь, стихии страшные, и кровь человеческая, несомненно, будут привлечены к одру изнемогающей России; но если и они не помогут, неужели останется последнее, роковое средство? Неужели болезнь России кончится смертью России?
Всею силой инстинкта самосохранения противится каждый из нас этой ужасной мысли и ждет спасителя врача. Судя по речи Керенского на Государственном совещании, он уверен в себе, он себя чувствует вождем, который может заблудившуюся Россию вывести на истинную дорогу. И для того чтобы сделать это, он готов принести самую тягостную жертву, отдать больше чем жизнь своюготов погубить свою душу. «Душу свою погублю, а родину спасу», прозвучали на весь мир его скорбные и сильные слова. В самом деле, Керенский на огне русской революции жжет не только свою жизнь, но и свою душу Революция взнесла его наверх, и он жаждет оказаться достойным этой высоты. Но с ним совершается еще и другая, более мучительная драма: разочарование в революции. Мы имеем право так говорить, потому что он сам это сказал: чье сердце не забилось сильнее при его взволнованных и волнующих словах: «Зачем я не умер два месяца назад?»зачем он не умер до революции, на которую возлагал столько пламенных надежд, зачем он дожил до зрелища «взбунтовавшихся рабов»?»
Взбунтовавшиеся рабы.
На Государственном совещании Верховский увидит Корнилова. Более того, как командующий Московским военным округом он обязан ему представиться и сделать доклад о состоянии вверенных ему войск.
«Корнилова здесь я видел впервые. Он произвел на меня сильное впечатление. Небольшого роста, стройный, со спокойными, уверенными движениями; смотрит прямо в глаза твердым, ясным взглядом. В нем чувствуется простой и сильный человек, человек поля сражения Львиное сердце у Корнилова есть, чувствуешь, как бьется в его жилах горячая кровь бойца, взятого в плен лишь после тяжкой раны, свалившей его с ног, и бежавшего из плена, как только он поправился»
Верховский передает разговор с Корниловым:
«Корнилов меня принял, и в долгой беседе с ним я снова увидел человека, глубоко, бесконечно страдающего за Россию, за армию, которая разрушается перед лицом торжествующего врага»
О Корнилове, со слов отца, вспоминала Марина Деникина-Грей: «маленький, нервный, усы и бородка черные; родом из Сибири, дерзкий, отчаянный, самонадеянный и одновременно доверчивый и очень переменчивый в настроении. В Ледяном походе (поход начался 22 февраля 1918 г. Ю. В.) ему было 48 лет. Он был женат, имел дочь и сына».
Выступил на совещании и Родзянко. Обращаясь к Керенскому, Михаил Владимирович сказал:
«Ваша винаэто дезорганизация Армии, которая не сумела противостоять неприятельскому натиску. Причина этой дезорганизации не в войсках. Я видел, как наша Армия без ружей отбивалась от вооруженного неприятеля лопатами и топорами, а теперь эти герои оказываются преисполненными страха.
Неужели правительство не имело силы, а если имело, то почему не употребило ее для того, чтобы остановить преступную агитацию, которая развратила нашего солдата и сделала его небоеспособным?»
Позже в книге «Государственная дума и Февральская 1917 года революция» он напишет:
«Революция сразу смела все традиционные устои в Армии, не успев создать новые, и спустила вековое политическое знамя. Солдаты, видя это и не ощущая цели дальнейшей борьбы, просто потянулись домой ввиду начавшихся смут в тылу и, конечно, под влиянием преступной пропаганды. Это самовольное обратное шествие по домам шло преступной и кровавой дорогой
Народная мысль пошла за теми проповедниками, которые заведомо и неосновательно сулили ей рай земной, прекрасно понимая, однако, что выполнить они этого не могут.
Возбужденные умы и легковерные сердца приняли это обещание на веру и пошли за теми лживыми учителями, которые сулили им недобросовестно то, чего дать не могли
Вот логические причины того обстоятельства, что в период наибольшего развития революционного движения, когда оно достигло зенитавысшей точки своего проявления, Государственная дума как элемент законности и порядка, а не разрушения должна была уступить место более активным и агрессивным элементам революции».
Небезынтересен портрет Родзянко в исполнении Лопухина (воспоминания «Люди и политика»):
«Без него не могло обойтись ни одно крупное событие, ни одно торжество Везде тут как тут. Всюду внедрялся.
Никогда умом не блиставшего, а с войною окончательно свихнувшегося думского председателя, с некрасивым щетинистым лицом, вечно небритого (что придавало ему вид и плохо умытого), телом сырого и грузного» (характеристика злая и во многом видится пристрастной).
Ленин рвется вперед, он очень торопится, для этого есть веская причина. И он не щадит себя, готовя переворот. Среди наиболее дальновидных политиков и военных витает мысль о сепаратном соглашении с Германией. Кое-кто начинает понимать, что, если мир не заключить, всем начнет повелевать революция. Для большинства в русском обществе мысль о сепаратном соглашении мнится кощунственной, это значит предать поруганную Родину, но самые дальновидные уже просматривают контуры вселенской бури со стороны большевизма, который довел народ до степени ярости Эта мысль будет постепенно подтачивать традиционно патриотическое мышление, и мысль о сепаратном соглашении уже не представится дикой.
И тогда Россия пойдет на соглашение с Германией (а именно с подобным предложением выступил перед своими коллегами по Временному правительству военный министр генерал Верховский в самый канун октябрьского переворота). И если это случится, Россия уже утратит податливость для большевистской пропаганды и агитации, социалистическая революция канет в область фантазии, мечты.
И Ленин спешит, его энергия титаническая, он не пишет, а изрыгает десятки статей, призывов, лозунгов, книгу, опять статьи Сейчасили никогда! Успеть обогнать все события!.. Не дай Бог, мир по воле Временного правительства!
Генерал Алексеев заблуждался в оценке «призрачности преимуществ организации». Да какие же они «призрачные»?! И как отказаться от организации, то есть партии? По Ленину, это то самое, что делит людей на правых, достойных, и неправых, вообще мразь, и делает неизбежным раскол государства с последующей кровавой междоусобицей, то есть в конечном итоге делит людей на живых и мертвых. По Ленину, партия, безусловно, выше Отечества.