Одни продолжат жизнь за счет других.
Потому что нет тыла, кругом смерть!
Съедали все подчистую: и сальные огарки свечей, и зерно с трухой из куриных кормушек, и варево из лошадиных и коровьих копыт, и даже помойную гниль
Велик Бог земли русской.
А у Канска двинули в штыки, Каппель в первой цепи с карабином, только и сказал:
С Богом, господа!
А голосу каждого в сердце отзовется.
Отбросили красных, сложили своих в штабеля, сняли папахи, подхватили женщин под руки: батюшка перекрестил, покадил, молвил свои словаи снова впряглись взламывать снежную целину.
Обдирали мертвых, и женщин, и мужчининаче не утеплишься, а умирают тысячами, есть одежка. Срамные штабеля, в исподнем, а то и вовсе нагишом: деревянно-раскорячинные, белые-белые и даже в зубах снег.
Осторожно, господа
А что «осторожно»? Все единозвенят, коли сталкиваются
Оглядывались уходя.
Просили прощения.
Кто вгорячах цапал оружие без рукавиц, оставлял кожу с мясом. Ну? Славная памяткадо конца дней.
Вперед, господа! После отболится
Замедлял движение обозна многие версты сани, сани
Но как без обоза? Там жены, детишки, раненые, тифозные Брали винтовки, отбивали наскоки красных: из-за сопок норовят, укусомопять возвращались к семьям, но уже не всевыбивали каппелевцев сибиряки-охотники нещадно. На выбор клали, с матерком.
Чтоб тифозные не вываливались, прикручивали к саням. Ну сладь с ними, коли жарит изнутри на все сорок! Рвут с себя одежду, снег ловят губами! Распорядился Каппель привязывать, иначе не спасти.
Терпение, господа, терпение! Бог нас поставил на этот путь!.. Главноеидти, не задерживаться, иначе все здесь останемся.
И новый год, 1920-й, отметили в холодину на все сорок! Поостереглись спать, ждали дня: какой-никакой мороз, а на треть ужмется. Тихо брели.
Звезд Господь разложилполное небо!.. Да под таким небом женщине глаголить о любви. Да греть ей губами щеки! Да стихи выпевать, слова выдумывать! Да руками ее, милую, всю выгладить! И за отворотом шубки грудь найти, да такую теплую, мягкую! Боже ж ты мой!
Новый год, господа!..
Дали залп на счастье. По всей колонне запричитали женщины и дети. Да ну ничего, обойдется, ведь праздник. Говорили детям ласковые слова, себя утешали: те, что выживут и вырастут, уже не пропадут, не имеют права пропасть. Сплевывали, в сгустках крови легкие
Тут Каппель круто повернул на Нижнеудински пал красный город. Бежали актив и комиссары. Впервые за многие месяцы люди выспались в домах. Здесь армия узнала о судьбе своего Верховного: в Иркутске, у красных, под замком, потому что танцует эсеровский Политцентр польку «Бабочку» под большевистскую дуду.
Взъярились господа офицеры (не все крысами лезут к границе): не бывать их вождю проданным и преданным! Жутко и безобразно материли легион: выдал беззащитного и безоружного адмирала!..
На Иркутск, господа!
За адмирала!..
За Бога и Отечество!..
Но и то правда: другого пути, как покорить Иркутск, и не существовало.
И не догадывались господа офицеры, что выходит Сибирь вся красным. Ну в точном соответствии с похвальбой Троцкого: по телеграфу! И протыкать им штыками Сибирь аж до самого упорамонголо-китайской границы. Ощерилась Родина.
Родина родненькая, земля родимая
Вместо приветного очага, женского тепла, щебета детишекголый череп с глазницами.
И там, у Екатеринбурга, знай водят мохнатыми лапами Четыре Брата. Все-то тайны они знаютчетыре рослые сосны, нареченные братьями. Все-то они виделии могилу, и банки с кислотой
Это не царя с семьей клали в могилу а Россию
Все-то знают Четыре Брата. Шумят на весь свет ветвями, а понять их нет больше у России сердца. Ненависть клокочет в груди. Она и будет, ненависть, строить новое счастье.
Сибирь по телеграфу?.. Накаркал этот краснопузый нарком-военмор, тьфу, слово-то какое поганое, как есть нерусское! Буде их, господ офицеров, волявсех бы комиссаров на осины. Один мор от них по земле.
И ясное дело, Ленина с нимиэтого германского прихвостня, гореть ему, христопродавцу, в аду вечным пламенем!
Да жидовская кровь в нем! Да он по материБланк!
Да не может русак такую хреновину удумать. На германской едва ли не каждый второй или третий русский в шинели лег в могилу или окалечен, а он хапнул германского золота на разные партийные нуждыда в поезд и через неметчину прикатил, пустил яд, вздыбил Россию!
Да на что ему Россия?! Наплевал православным в рожи.
Вместо Христа Марксу поют аллилуйю!
Распяли Россию комиссары!
Да все самые важные тамжидовского племени, порвать бы им глотки!
В Нижнеудинске разжились харчами, не та нужда. С харчем и мороз не страшен, можно воевать.
Да пусть попробуют взять нас! Это не адмирала везти в вагоне повязанным! Русские мы, а не христопродавцы!
Песню, господа!..
Верно, давай! Пусть не хоронят наспесню! А ну, юнкер, запевай!..
«Взвейтесь, соколы, орлами!..»
Для меня борьба с демократией социалистов означала прежде всего противодействие большевизму. Ленин использовал ослабление государственной власти для разложения общества. Для вас, господа из РКП(б), нет ничего запретного. Обратите внимание: от своих противников вы требуете подчинения не только законам, но и еще целому своду правил, вплоть до этических. Свои преступления вы покрываете якобы высшими интересами народа, но ведь это чистой воды демагогия! Это вам страна обязана тем, что всякий порядок исчез. Именно поэтому я выступил против революции. Нет, не в феврале, а октябре. Вы ведете дело к государственной катастрофе. Преградить путь большевизмузначит спасти Родину. Не сделаем этоне бывать России
Вы, гражданин Колчак, не можете отрицать, что фабрики, заводы, железные дороги и вообще все создано руками рабочего человека, с назиданием говорит член следственной комиссии Денике (он меньшевик, и из очень «громких», известен по Сибири). Ему, пролетарию, а не заводчикам, помещикам и банкирам должны принадлежать земля и все ее богатства. Переворот в октябре семнадцатого и стал возможным лишь потому, что имел целью исправить эту несправедливость. Недаром Временное правительство оказалось беспомощным, против поднялся народ. Вы же подались на услужение к интервентам, только бы задушить революцию. Вы насаждали кнут и виселицу по указке англичан и капиталистов всего мира
Товарищ Денике отродясь не был следователем, выбрали его в следственную комиссиюи все. Но взял он на себя, наравне с товарищем Поповым, главную следовательскую рольреволюция к этому обязывает. А уж тут и талант обнаружился и влез по уши в вопросы, так ему это пришлось. И недели не минуло, как все стали звать его «следователем»и без всякой иронии. Ну природный дар обнаружился у товарища Денике.
Оставим пока виселицу и кнут, говорит Александр Васильевич. Народэто не только большевики и Ленин с Троцким. И каким быть порядкурешать не только им, вам или мне. Вы, как это характерно для большевиков, наловчились переворачивать вещи с ног на голову. Разложение старой России, ее пороки вы сносите на нас, на наш счет. Мы, кого вы так ненавидите, приветствовали Февраль в своем подавляющем большинствеи вам это отлично известно
Расскажите о службе у англичан.
А о виселице и кнуте, которые мы Я нес народу?
Спросим, не забудем.
Извольте Я знаю, к чему вы клоните. Нет, измены не было. Я не мог принять Брестский мир. Я до мозга костей военный человек. Я обязан сражаться, а не одаривать немцев русскими землями по примеру господина Ленина. Служба у англичан открывала возможность участия в дальнейшей борьбе против Германии. Я мог принести Родине хоть какую-то помощь.
То не овца, что с волком пошла, говорит Попов и закуривает.
Александр Васильевич знает: этот Попов из большевиков, ему по штату полагается двойная ненависть.
Но ведь вы перешли на английскую службу гораздо раньше, задолго до Брест-Литовского договора? Денике чаще других членов следственной комиссии задает вопросы, а порой один ведет допрос.
Большевики с первых дней захвата власти да нет много раньше, еще с весны семнадцатого, повели антивоенную агитацию и разговоры о необходимости заключения мира.
Александр Васильевич питал недоверие к Германии как извечному врагу России и славянства, которого способна отрезвлять лишь сила. Он почитал Скобелева, помнил наизусть высказывания отважного генерала, в том числе и это, о войне: «Я люблю войну. Каждая нация имеет право и обязанность распространяться до своих естественных границ». Эти слова грели сердце, освещая смыслом военную службу.
Мы ждем, гражданин Колчак, продолжайте.
Я отправился к послу сэру Грину и попросил передать английскому правительству, что я не могу признать мира и прошу меня использовать для войны, как угодно и где угодно. Кроме того, войнаединственная служба, которую я не только теоретически ставлю выше всего, но которую я искренне и бесконечно ценю. К ней я готовился всю жизнь. Таким образом я оказался на службе у англичан. Как я понимаю, это тоже не все: вы не прочь выставить наше движение за почти иностранное. Как бывший глава белого движения, я в состоянии дать исчерпывающие объяснения и доказательства. Мы не ориентировались ни на англичан, ни на какую-либо еще иностранную силу. Что значит ориентироваться на англичан?.. Мы сражались за освобождение России.
Усталость народа от мировой войны, аграрный кризис и неспособность старой власти решить его большевики выдали за одобрение народа их погромной доктрины. Любое несогласие большевики подавляли и подавляют силой, количество жертв значения не имеет. Это, кстати, к вопросу о виселице и кнуте. Впрочем, я еще вернусь к нему
Как можно заявлять о завоевании народа большевиками, если народ повсюду и здесь, в Сибири, тоже ясно дает понять, на чьей он стороне?
А как может быть иначе? Большевики везде и всюду обеспечивают себе захват власти демагогией, ложью о скором царстве социализма, разжигают грабительские инстинкты, отменяют законность.
Если не мы, военные, кто же еще способен уберечь Россию от злой доли?.. Теперь о союзниках подробнее. В боях участия они не принимали. Фронт держали наши русские части. Только мы вели день за днем бои с вами. Чехи? Мы их не звали. Вам не хуже меня известно, как они оказались здесь. Стычки с японцами?.. Регулярных боев иностранные части, кроме чехов в начальной период становления фронта, не вели. У нас с ними соглашение. Насколько мне известно, господа, самыми стойкими и боеспособными частями красных являются латышские; не русские, заметьте, а латышские. Именно латышские части обеспечили перелом в пользу красных и здесь, у нас, а после и на юге, у Деникина. Переброска латышей на юг была нами отмечена, но
Латышиэто не чехи и не японцы. РоссияРодина латышей. Ее судьбаих судьба.
Что латыши не чехи и не японцыэто вы справедливо заметили, господин следователь. Впрочем, помимо латышей против нас действовали части целиком из иностранных подданныхнемцев, австрийцев, мадьяр и даже китайцевтак называемых интернационалистов.
Это неорганизованная помощь данных государств. Эти государства проводят блокаду нашей республики.
Только одна наша убыль в живой силе за три-четыре месяца следа не оставила бы от любого иностранного формирования. Белое дело делали русские, все прочие путались под ногами. Да, это не преувеличение: путались. Если бы я как человек, облеченный высшими полномочиями, действительно стремился к интервенции, мы с вами здесь не беседовали бы. Генерал-адъютант Маннергейм обращался с предложением использовать стотысячную финскую армию. Прикиньте, что это такое, если 70 тысяч чехов явились той силой, о которую столь долго разбивали себе лоб вы, красные
От Петрограда до Москвы Россия оказалась бы под финнами в считанные недели. И учтите, войска красных находились на востоке, против нас, и на юге, против Деникина. Однако генерал-адъютант выдвинул условие: в составе будущей России, очищенной от большевиков, Финляндии уже не будет. Я не располагал соответствующими полномочиями и, следовательно, не мог предрешать вопрос о составе Российского государства.
И к тому же вопросу о союзниках. В делах с ними мы не предрешали судеб России. Все должно поставить на свои места Учредительное собрание или, как я уже говорил, Земский собор. Это наша принципиальная позиция. От союзников мы получали материальную помощь, но за соответствующую плату. Не все, конечно, было гладко. К примеру, японцы стремились раздробить любое наше крупное воинское формирование. Разумеется, мы только на время могли соглашаться на подобные вмешательства извне. И все же это факт прискорбный, я лишь отчасти являлся хозяином положения, иначе не сидел бы перед вами. Союзники в лице чехословаков обладают здесь реальной силой, а в полосе железной дороги, как вы это сами видите каждый день, даже подавляющей силой
Адмирал помнит фамилии этих людей, что вместе или порознь допрашивают его: Попов, Алексеевский, Денике, Лукьянчиков, Косухин Несколько раз внимание привлекал человек во всем кожаном и с неправдоподобно массивным маузером на бокуэтот ни о чем не спрашивает и лишь угрюмо молчит, но рост самый настоящий гном, из тех, что в старину потешали царей. И при таком-то ростесаженный размах плеч!
Александр Васильевич ощущает их жадность к себе. Нет, не перед ними он держит ответ. Они так далеки от него! Для него все это проба суда, ответа перед Россией и вечностью. В конце концов, ради России он и жил.
Александр Васильевич поглядывает на Попова. Что ж, пусть тешится. Дважды двачетыре
Штабс-капитан все обдумал к утру. Ну что ему делать в Китае?.. А только туда и можно выбраться. На другой вояж ни гроша. Пять лет воевал за Россиюи даже медной монеты нет. Опять бренчать в синематографе на пианино, как в Орле в 18-м? Шлюхам прислуживать в заведении? Водку и закуски разносить? А на другое он не годится Родину учился защищать. А теперь вот по чужой ползать в плевках, копить медяки, чтобы потом копить серебро на старость?..
Он покачивается и подскакивает в такт вагону. Под нарами темно и воняет пылью. Понизу доски с занозами, не шибко пошевелишься. Чехи взяли золотой Георгий (из рук государя императора принял), взяли золотой хронометр отца и теплый шарф: Соня последним замотала. Даже не знает ее фамилии А за крест, хронометр и шарф чехи сунули ему охапку соломы и велели лезть под нары: красные не углядят, хотя те и не суются к легионерам, не было еще такого.
Сутки за сутками рельсовые стыки выбивают из штабс-капитана душукаждый отдает болью в ране, почти зажила, а на тебе не по нутру ей стыки, чтоб им! Дырочка под ключицейи не углядеть, а кажется плечо с бревно. Не знаешь, куда сунуть
Штабс-капитан видит бутсы и начало крагнесколько чехов расселись по краю нар. А за столом гоняют в карты. Шлепают на весь вагон, с азартом. Смеются, хлебают чай Один раз ему протянули в темноту кружку с кипятком и корку хлеба Топят союзнички, не скупятся, но морозит от пола, не схорониться. И штабс-капитан окоченело шевелит пальцами, ногами Мама, сестра, отец Он чувствует, как одеревенели губы. Хотел прошептать имяи не повинуются, словно не свои: от холода и скрюченности. Закисла кровь.
Мне в Китай? Учить слова, мыть плевки, вонючую дыру звать домом? И всем кланяться?!..
Штабс-капитан поджимает ноги к животу, заваливается на левый бок и ползет вперед. И опять поджимает ноги, упирается на локоть здоровой руки Он отодвигает чьи-то ноги и неловко вылезает из-под нарвесь в соломе, лицо без кровинки, глаза красные, вместо щекглубокие провалы. Толком не жрал пятые сутки.
За столом (сперли где-то, из красного дерева) шестеро: четверо на табуретках, а двое (шинели внакидку) стоят. Эти двое следят за игрой. Тот, что сложил свои карты и спрятал в рукав шинели, смотрит на русского офицера и улыбается. На губке узенькие усики, белесые, почти незаметные. На кой ляд и заводить такие
Что, пан офицер? спрашивает он штабс-капитана.
Чеху не интересен ни господин офицер, ни тем более его ответ. Тут его ходна выигрыш партия! И он шлепает своего бубнового туза. Ага, слопали!.. Чехи за столом молча сосут папиросы и один за другим складывают карты. Банк взял этот с белесыми усиками, везет ему
Легионерыкто спит на нарах, кто сидит, покуривая и переговариваясь с приятелями. Дверь закатана на место, в деревянной стойкевинтовки, на полу, у стойки, «мадсен». Тут же в ящике 5 или 7 дисков, а в шагежелезная печурка.