Видение бала смыло в памяти наслоения последующих лет, с их жестокостью, кровью, глупостью. И уже опять он в прошлом, и рядом с ним морской гвардеец, и он отчетливо слышит его насмешливый баритон: «Карьера, Саша, карьера» Это он рассказывает о сыне ТреповаДмитрии Федоровиче, знаменитости тех лет. Там, на балу, генерал стоял у окна в коридоре. У окна обрывалась живописная линия белых столов буфета. К Трепову подошел Плеве, и они заговорили надолго и довольно возбужденно. Им никто не мешал, публики здесь почти не было.
Саша, вот этот Дмитрий Федорович Трепов еще в год нашего с тобой выпуска служил с моим кузеном в ротмистрах, а нынчегенерал, московский обер-полицмейстер, любимец великого князя Сергея Александровича; толкуют о его переводе к нам, в Петербург
У генерала Трепова расширенное книзу лицо, прижатые уши, усы стрелками, вислый, рыхловатый живот, скошенный затылок и далекие гладко отполированные залысины. Весь он похож на кабана, тем более странна какая-то приятность в нем.
Александр Васильевич взглядывается в новую картинкупамять удивительно щедра. Обретает ясность образ Александры Федоровны. Она утопает в кружевах и складках белого бального платья. Оно походит на свадебное. Фотография в том платье обошла всю Россию. Александру Васильевичу запомнилась строгая малоподвижность лица. Она держалась скованно, не улыбалась. А тот фасон платья был необходим, дабы скрыть беременность. Это потом, через несколько лет, объяснила знакомая дама, чуть ли не жена Николая Оттовича фон Эссена
С великими князьями, несомненно, были их жены, но Александр Васильевич не мог узнать их, да и какведь не видел же их прежде. Впрочем, Елизавету Федоровну (жену великого князя Сергея Александровича) узнал. Она очень походила на Александру Федоровнусвою родную сестру. Но женщины не занимали Александра Васильевича. Конечно, он и предположить не смел, что ждет сестер
Высокий худовато-стройный великий князь являл собой образчик типичного гвардейского офицера. На продолговатом правильном лице как бы застыло выражение холодной и спокойной презрительности.
Александр Васильевич впервые находился столь близко к людям, которые повелевают событиями, и старался понять их, во всяком случае оценить человечески. Конечно, строить выводы по бальным впечатлениям смешно, но все дело в том, что он умеет понимать людей. У него дар чувствовать их. Когда он видит человека или беседует с ним, он как бы прикладывается к нему, это дает очень многое, и всегда самое важное. Поэтому все вокруг имело важный смысл познания.
Позабавься, Саша, рокотал морской гвардеец в ухо Александру Васильевичу. Только полюбуйся: они попрошайничают милость быть замеченными государем или государыней. Да-а, Саша, обычные свойства профессиональной прислуги или служилой братиии те и другие лишены понятия чести. Нет, полюбуйся на сановные низости
Но то, что случилось после третьего тура польского, когда царская семья удалилась на отдых в соседнюю комнату, если не потрясло, то основательно покоробило Александра Васильевича, хотя его приятель, без сомнения, не раз становился свидетелем чего-то подобного. Он не удивлялся, а веселился от души. Для этого он заранее увлек Александра Васильевича в коридор. Здесь, по стене, размещался буфет: чай в изящных фарфоровых чашечках, торты на серебряных блюдах, фрукты, конфекты в хрустальных вазах и вообще все, что угодно, и это среди гиацинтов, гвоздик и даже роз, а ведь за окнами падал снег.
Лишь только за дверью исчезла долговязая фигура великого князя Сергея Александровича, гости хлынули в коридор. Это было зрелище для закаленных. Буфет исчез за стеной спин. Вазы опрокидывались. На пол соскальзывали чашки, вилки, шлепались куста тортов, капала жидкость, и во все стороны сыпались конфекты. Мороженое, торты, пирожки мазали мундиры, фраки, платья. Еще удивительнее было стремление гостей набить карманы и сумочки конфектами. Впрочем, набивали не только карманы, но и шляпы.
У стен бесстрастно стояли лакеи.
Вот и все: понадобилось шесть минут, щелкнул крышкой часов морской гвардеец.
Что? не понял Александр Васильевич.
Здесь всегда укладываются за пятьсемь минут.
Как это «всегда»?
Во всяком случае, когда я бываю здесь.
Публика, занятая добычей, отступила, и Александр Васильевич увидел чудесный дворцовый паркет в осколках стекла, смятых сладких пирожках, лужицах шоколада, обрывках цветов.
Все в точном соответствии с природой вещей, рассуждал морской гвардеец. Холопы есть холопы, будь они в мундирах, лентах и при титулах. Припомни-ка, Саша, сценки из прошлого. Как бояре швыряли с крылец медяки да пряники. Вся штука в том, что и сами-то бояре были в холопствующем состоянии, такова роспись нравов на Руси, в противном случае не швыряли бы А эти эти лишь доказывают данное правило. Теперь видишь, брат мой во Христе, на чем все тут замешано? Холопство, брат, холопство Фу, мерзость!..
Это от него Александр Васильевич усвоил на всю жизнь выражение: «Все в точном соответствии с природой вещей»
Лакеи в несколько минут сменили скатерти, подтерли полы и выставили новые угощения и цветы.
Подожди, Саша, это еще раз будет разграблено, говорил морской гвардеец. Теперь уже после бала, так сказать, на посошок. А теперь надо ждать. Здесь обязательно пройдет государь императорэто ритуал. Возможно, с кем-то обменяется любезностями. Видишь, не уходят, занимают места. Да очнись ты, ей-Богу, как в стобняке! Большие дела здесь делаются. Старый граф Келлер рассказывал отцу У графа смолоду обозначилась презабавная бороденка: одна половина рыжая, другая черная.
«Стою я в коридоре зала, где вальсируют, рассказывал батюшке граф, то есть где-то здесь, в коридоре, а тут император!.. Александр Второй последним из наших императоров говорил «ты» офицерам и чиновникам. Я вытянулся, а он: «Когда это ты, Келлер, обреешь бороденку?»и прошел. Высокими, статными были дети Николая Первого Ну, я недолго думая в комнатку придворного лакеяи начисто, под бритву, и бороду, и бакенбарды. И сразу назад, в коридор. Да для меня государь Александрза Бога!.. И я не ошибся: снова идет! Шаг крепкий. И взгляд, как у всех Николаевичей, прямой и с этакой жутью. Стоишь вот таки теряешь себя. Большой заряд был в Павловых внуках Александр остановился, вглядывается: «Неужто ты, Келлер?» Отвечаю: «Так точно, Ваше императорское величество!» А он: «Что ж, Келлер, поздравляю тебя флигель-адъютантом!»
Морской гвардеец смеется: «Понял, Саша?»и летуче, незаметно принимает осанку Александра Второгону точно портретную.
Это губернатор граф Келлер? спрашивает Александр Васильевич. Тот самый?
Точно так.
А борода?
После убийства императора Александра Второго граф отпустил ее наново, и та, разумеется, опять дала своих два цвета.
После котильона всех ждал ужин. В нескольких просторных залах были сервированы столына три тысячи персон, как узнал позже Александр Васильевич.
Для тех, кто танцует, была привилегия ужинать в Золотом залеуютном, с золочеными колоннами. Здесь же, на возвышении, располагался и царский стол. Его пышно украсили цветамиклумба, а не стол. Но какая клумба!
Еще заранее перед дверьми начали собираться дамы, чиновники, военныеи отнюдь не из-за верноподданнических чувств. В Золотом зале гостей ожидала самое свежее угощение; в остальных жеили почти, или трехдневной давности. Со всей горой снеди придворная кухня едва справлялась к третьему дню, праздничному.
Александра Васильевича и увлек в толпу гурманов морской гвардеец. Даже духи не могли перебить запах пота. Гости толкались, напирали. Двери стерег петербургский градоначальник. Он уговаривал соблюдать приличия. Его, однако, не слушали.
С последними звуками котильона градоначальник распахнул дверьи был отброшен толпой.
«Все в соответствии с природой вещей», вспоминает Александр Васильевич.
Он и морской гвардеец сели за дальний стол, несколько особняком. Это давало возможность беседовать без опасения быть услышанными.
Николай Второй вступил на престол 21 октября 1894 г. 26 лет. В тот год он, Александр Колчак, окончил корпус, и ему исполнился двадцать один.
Александр Васильевич оглядывает камеру: где эти люди?..
Кто, чьим именем расписал наши жизни?..
Морской гвардеец сгинул на Балтикеоторвало ноги снарядом с «Нассау». Все 20 минут до кончины находился в сознании.
Разнобородый граф Келлер-старший погиб вскоре после бала, в сражении при Вафангоу. Отважный был русак с немецкой фамилией, вроде Николая Оттовича фон Эссена. Осиротело роскошное имение под древним Зарайском.
Великие князья Николай Николаевич, Александр Михайлович и Борис Владимировичво Франции, там сейчас и Софья с сыном. Судьба уберегла от расправ
Тот Трепов имел счастье скончаться от сердечного приступа в 1906 г. В смуту девятьсот пятого поднялся до диктатора Россиии не выдержал, рухнул.
И князь Мещерский тоже поимел счастье кончить свои дни до Октября семнадцатого, в 1914 г.
Безобразов, Абаза? А черт их знает, где эти пролазы!..
Плеве сразил эсер Егор Сазонов на Обводном канале. Александр Васильевич видел фотографию: от каретыодин остов, от Плевепятно крови на булыжной мостовой. Впрочем, могло быть и от лошади или кучератот тоже погиб. Бомба вломилась в окошко кареты Плеве и еще кое-кто рассчитывал воодушевлением войны смыть брожение в обществе. Вышло несколько иначе.
Великого князя Сергея Александровича взорвал эсер Иван Каляевтоже нечего было хоронить. Елизавета Федоровна приняла монашество.
И только подумать: занимался этим Борис Викторович!..
Дмитрия Сергеевича Сипягина (18531902) застрелил С. В. Бал-машев 14(2) апреля 1902 г. Набегал этому террористу с озорным вихром над таким простым русским лицом 22-й год.
Россия! Жить бы, а тут друг на друга с бомбой да пистолетом: даешь лучшую долю!..
А где эта доля по книгам только и вычисляли. Верили в чернь строк как единственную правду, как пророчества, как непогрешимость, как отпущение грехов и право лить кровь Искали подобные книги, чтили, прокалились ненавистью. Этому учили книгиненависти. Вся мудрость сводилась к ненависти. Единственное благоненависть и кровь!
Фон Плеве Вячеслав Константинович (18461904), безусловно, был храбр. Зная, что за ним, как и за убитым предшественником (Сипягиным), охотятся молодцы Савинкова, прощаясь с кем-либо из своего окружения, имел обыкновение приговаривать: «Если буду завтра жив».
Вячеслав Константинович в клочья был разнесен бомбой, на удивление ловко брошенной Егором Сазоновым (иногда пишутСозоновым), 15 июля 1904 г. Миги ничего больше: ни солнца, ни людей
После фон Плеве волей монарха министром внутренних дел был назначен 47-летний князь Петр Данилович Святополк-Мирский. Это новому министру принадлежат слова, столь необычные для России: доверие должно лежать в основе взаимоотношений между правительством и обществом.
Обычные, заурядные слова, а для нас диковинные. До нынешних, 90-х годов XX столетия диковинные.
Летом семнадцатого, в пору вынужденного сидения в Петрограде, Александр Васильевич свел знакомство с Савинковым (тем самым, о котором все тот же Меньшиков писал: он «был мечтой департамента полиции, который из-за него доходил до галлюцинаций»).
Они говорили о болезнях Россиидряхлой монархии, порочности абсолютизма бюрократии, связывали Февраль семнадцатого с обновлением; вот только большевики ничто не может их образумить. Да-а, а вылупилось нечто другое, не звонкая молодая Россия Мог ли я вообразить, что стану Верховным Правителем России, а Борис Викторовичмоим уполномоченным во Франции
Этот режим Ленина и Троцкого удивительно умеет пускать пыль в глаза. Еще ни в чем не успев, кроме разрушений и убийств, нарек себя великим, самым передовым и справедливым
«Там, где есть воля, всегда есть и дорога»с 20 лет это девиз Александра Колчака. Он никогда не изменяет ему. Но сейчас все дороги замкнулись, и нет хода ни вперед, ни в сторону, а назад он не ходит. И теперь уже никакая воля не разведет эти дороги.
«Какое право имел я втягивать в эту кровавую историю Аннуона так молода! Почему не отправил за границу? Мне было хорошо, никого я так не любил, да и не знал, что это, до встречи с ней, и я увлек ее за собой. Я должен был остановиться, я вдвое старше. Я был счастливи ни о чем другом не хотел думать Ведь до сих пор они не щадили ни женщин, ни стариков. Государя императора убили с женой и детьми, а я? Видит Бог, я не хотел. Я не мог с ней расстаться! Что же я натворил!.. А теперь она в соседней камере
Раздвинуть бы стены, шагнуть из этой могилы, подняться снова на мостик: одна только гладь моряи ни лжи, ни парши громких слов, ни предательствсолнце, море и ветер
Теперь я знаю: где обилие громких слов, там всегда ложь»
И в самом деле, какой резон везти его едва ли не через всю Россию в Москву: кругом остатки белых войск, банды, разруха, безвластие. Озлобленность и бесчувствие к крови не поддаются разумению, ну нет нервов у людей. Вряд ли красные отважатсяриск велик. Скорее всего, процесс над ним будет здесь или в Омске. Ведь Омск был столицей движения, но для этого Пятой армии красных еще нужно дотянуться до Иркутска.
И все же этот следовательский намек на большевиков, что за ним?.. За митингами и уговорами эсеров, как правило, следуют длинные ножи большевиков. Если такжди событий, адмирал. У большевиков свое понимание законности. При любом повороте не дать застать себя врасплох, быть готовым ко всемуиздевательствам, казни
На утреннем и дневном допросах следователи и члены комиссии впервые ссылались на деловые бумаги. И как ссылалисьзачитывали целые страницы, все под исходящими и входящими номерами: успели со своей канцелярией.
Какая же глупость: тогда, в Нижнеудинске, все надлежало предать огню! Вот Занкевичвсе в печку! Трубчанинов ловок и смел, но чехи доставили их прямо в лапы красных. Похоже, и Апушкина повязали.
От Александра Васильевича не скрывали: в камерах соседнего корпусаофицеры, те, что добровольно вызвались сопровождать его из Нижнеудинска, когда предал конвой, предали офицеры штаба и союзники приперли к стене своими каиновыми условиями. Где Занкевич? О нем упоминали, но вскользь.
Надо полагать, офицеров тоже спишут.
Не уйти никому. Смастерили поездочку, союзники
Самые важные бумагиу красных! Его исповеди в письмах Анневсе у них! Анна!.. Она рядом или в камере напротив?..
Эх, Апушкин!..
Александр Васильевич сбился с шага и зверем закрутил меж стен. С ним пропадет стольконикто никогда даже не догадается о том, что ему известно и как бы он теперь распорядился! Это нужно тем, кто верит в возрождение России
При чем тут злоба, месть? Нет, нет, просто ему надо все поставить на свои места. Он столько понял в эти дни. Уйти бы, уйти!..
Александр Васильевич переминается под оконцем, шарит взглядом по стенам. Прижать Анну, сомкнуть объятияи уйти!
Предали, предали!..
Станут потрясать с трибуны письмами, бумагами. Все, что писал: малейшие сомнения и движения души, планы, изменения плановвсе-все в их распоряжении. Александр Васильевич не выдержал и длинно, безобразно выматерился.
Матерщина на флоте слыла традицией. Ей следовали и в некотором роде обучались. С царя Петра она приняла форму чуть ли не обязательного офицерско-дворянского шика. Изустно передавали самые затейливые и непристойные выражения: замысловатые сплетения диковинных по бесстыдству и образности матерщинных наборов. Самое настоящее опоэтизированное скотство
Александр Васильевич пробует рукой лежанку. Матрас из соломы. Он расталкивает комья, одергивает матрас и садится. И тут же ловит себя на том, что надсадно, измученно вздыхает. Гвоздем в нем слова одного из членов комиссии: «Сколько людей загубили и еще ораторствуете»
И Александр Васильевич снова выматерился. Он было подался к двери, но тут же, осадив себя, завел руки за спину и, ссутулясь, опять взялся мерить шагами свою «каюту» из камня и ржавого железа.
Но ведь предали, предали!..
Что ж ты, Господь, так упорно держишь сторону красных! Да какой же ты Отецсвоих хулителей и наших убийц берешь под защиту? Куда теперьв могилу? Заткнуть уши, закрыть глазаи всем в могилу?.. Черт, стакан бы водки!..
Даже после всего пережитого Александр Васильевич в шаге по-прежнему тверд. Руки у него длинноваты, но в меру; суховатый нос велик и породисто горбатсколько было из-за этого обид и стычек в детстве.