Вы правильно поступили, мой друг. Но, наверно, вы сами уж говорили с ним, и он знает, зачем пришел.
Да, между нами был уже разговор
А разговор, если возвратиться немного назад, был такой.
Сын мой, Хатамджан, обратился однажды Ходжа к молодому человеку, я знаю, ты всегда готов на благодеяние ради другого человека. Так вот нашлось одно дело. Только не знаю, по душе ли тебе будет эта служба.
Вы же знаете, что для вас Хатам готов отказаться от куска хлеба, лишь бы сделать доброе дело. Если вы заранее уже одобряете эту службу, как же мне она будет не по душе?
Спасибо, сын мой Но служба службе рознь. А если та, о которой я теперь говорю, не могла и в голову прийти человеку, тогда что ты на это скажешь?
Пусть даже она никому не приходила в голову, но если вы, а не какой-нибудь посторонний человек, считаете эту службу достойной меня, то я должен ее исполнять, пока мне под силу.
Под силу-то она, под силу. Это же человеческая, а не верблюжья и не лошадиная работа. А любая человеческая работа человеку под силу Видишь ли Есть один калека, у которого не работают ни руки, ни ноги. Зовут его Додхудай. Он сын бая, на деньги которого выстроена мечеть, при которой мы с тобой обитаем. До недавних пор, оказывается, один человек приносил на закорках Додхудая каждую пятницу в мечеть на намаз и уносил обратно домой. Но пришел к этому человеку смертный час, и он умер. Да успокоит его всемилостивейший аллах! И вот если бы эту работу ты теперь взял на себя, то, может, это было бы благодеянием ради ближнего, а? Как ты думаешь?..
И вот теперь и Хатам и Ходжа предстали перед калекой. Ходжа был доволен, что выполнил обещание, данное Додхудаю. Он легко улыбнулся и сказал:
Надеюсь, вы сами уж договоритесь обо всем остальном.
Хорошо. Договоримся или нет, а поговорить ведь не грех. Каких краев ты являешься сыном, братец?
До сих пор у Хатама никто не спрашивал ни о его прошлом, ни о том, откуда он родом. Только Ходже-цирюльнику он сам однажды сказал, что родился в горах. Точно так же ответил он и на вопрос Додхудая.
Горцы люди прямые и простодушные, отозвался Додхудай, а живы ли твои отец и мать?
И отец и мать умерли.
Да будет их место в раю. Инно-лилло-валайкум-роджнуна к прочитанной Додхудаем молитве присоединились и гости.
Зато у тебя, наверное, есть братья и сестры?
Никого у меня нет.
Долгих лет жизни тебе, братец В горах, говорят, такой превосходный воздух. Почему же ты покинул горы и приютился в худжре при мечети, построенной моим благословенным отцом?
Такова, значит, была воля аллаха. С этими словами Хатам поклонился и приложил руку к сердцу.
Голова раба божьего это камень в праще аллаха. Как он захочет, так все и случится. Это и есть судьба, о которой ты, братец, упомянул.
Додхудай замолчал и закрыл глаза. «Какой ужасный недуг, думал между тем Хатам, какая тяжелая участь. Если бы я был лекарем и мог излечить этот недуг»
А каковы твои мысли насчет женитьбы? неожиданно спросил калека.
Хатам покраснел и опустил голову, не зная, что отвечать. Он то взглядывал исподлобья на Додхудая, как бы спрашивая, что может означать этот вопрос, то снова опускал взгляд. Ведь недаром говорится в народе, что невинный юноша бывает даже стыдливее красной девицы. Молчание прервал Ходжа.
Куда ему жениться! Во-первых, материно молоко на губах еще не обсохло, во-вторых, ни угла, ни двора, в-третьих, в кармане пусто.
Я это вижу, поэтому и спросил. В таком случае мы поступим вот так
Хатам насторожился и навострил слух, но Додхудай все не говорил, как же «вот так» собирается он поступить. Он снова закрыл глаза и надолго замолчал. Хатам в нетерпеливом ожидании вопросительно посмотрел на Ходжу, но тот лишь пожал плечами. Хатам вспомнил вдруг почему-то о той ослепившей его девушке-красавице, которая бросила на него взгляд, когда он шел двором и пронзила как молнией. Кто она этому калеке, не сестренка ли? Или?.. Да нет, не может этого быть! Не намекает ли он теперь на эту девушку, если заговорил о женитьбе?
Додхудай вздрогнул и открыл глаза, как бы проснувшись после долгого сна. Оглядевшись вокруг, он неторопливо заговорил:
Смерть родителей это участь, которая не зависит от нас самих. Приходится с этим мириться. Но оставшиеся в живых, будь то сын или дочь, не могут избежать своей судьбы: достигнув совершеннолетия, дочери спешат выйти замуж и быть матерями, а сыновья жениться. Женская доля рожать детей, затем женить их, выдавать замуж, думать о внуках и правнуках. Женщина услада жизни, но самые сладкие плоды жизни дети
«К чему он все это говорит? с тревогой думал Хатам. Что он хочет этим сказать? Или испытывает меня? Но ведь правду сказал Ходжа, в кармане у меня ни гроша, мне ли мечтать о женитьбе. Или этот калека человеколюбив и болеет душой за других людей? Если его отец построил мечеть, то то может, он намеревается женить меня за свой счет? За счет моей службы ему? Хочет проявить обо мне отеческую заботу, хочет быть мне отцом? Он калека, зачем ему одному такие богатства?»
Тут перед мысленным взором юноши опять возникла та девушка с молниевидным взглядом и опять этот, вспомнившийся взгляд опалил юношу, как огнем.
Вы совершенно правы, вступил в разговор Ходжа, все сущее на свете, а в особенности человек, живет для детей.
После некоторого молчания Додхудай продолжал говорить:
Мой досточтимый Ходжа-ишан, должно быть, сказал тебе, что я калека и лишен не только этих радостей, но даже и мыслей о них. Да, нет и не будет мне в жизни никаких услад. Ни счастья, ни детей. Мое богатство это мечты, надежды и желанья, которым никогда не исполниться.
Глаза Додхудая наполнились слезами, он не смог больше говорить, будто к горлу у него подкатил комок. Ходжа быстро схватил чайник и поднес к губам калеки. Потом вытер слезы Додхудаю, а вслед за ним и себе. Воцарилась гнетущая тишина. Хатам терзался, взглядывая исподлобья то на калеку, то на Ходжу. За это краткое, печальное мгновение о многом подумал юноша. «А я-то считал, думал он, что один я на свете несчастный. Оказывается, есть еще более несчастные и горемычные люди! Бог дал этому смиренному мусульманину богатства, а вот счастья, оказывается, не дал!».
Тишину снова нарушил сам Додхудай.
А ничего не говорил тебе мой Ходжа-ишан о твоей службе здесь?
Говорил. Мне все известно.
Ну и как? Подходит это тебе?
То, что подходит вам и моему Ходже-бобо, подходит и мне, сказал юноша.
Молодец, молодец! Уже из слов Ходжи о тебе мне все было понятно. Ты, оказывается, доблестный и великодушный йигит. Дай бог тебе долгих лет жизни и благоденствия, братец. От хорошего человека радость, от плохого пакость. Спасибо вам, мой Ходжа. Благодаря вам, нашел я себе такую бесценную опору, такой жемчужный светильник, как Хатам. Оба вы понравились мне
Благодарю, сказал Ходжа, а Хатам молча поклонился.
Вот еще что, не доставляет ли тебе неприятность мое обращение к тебе словом «братец»?
Почему же мне должно быть неприятно? Ведь я и правда вам как младший брат Надеюсь заслужить ваше благословение, принеся вам хоть какую-то пользу
Верю. Говорят, у бога гнев один, а милостей десять. Кажется, бог внял моим мольбам, которые я обращал к нему во время молитв, внял моим стенаниям в течение длинных бессонных ночей. Тысячекрат слава всевышнему создателю, который послал мне тебя.
Додхудай опять закрыл глаза и надолго замолчал Затем стал говорить про себя:
Мой ишан Ходжа! Братец Хатамбек! Видите?
Что? спросил, оглядываясь вокруг, Ходжа.
Ангелов.
Ангелов? испугался Ходжа и снова огляделся вокруг.
Вот, вот, все они раскрыли руки для молитвы я благословляют нас.
Не заболел ли он? Нет ли у него жара?
Похоже, так и есть, не бредит ли он. Посмотрю-ка, бисмилла-ир-рахман-ир-рахим, Ходжа, положив ладонь на лоб Додхудаю. Ай-ай-ай! Похоже, есть жар.
Что теперь будем делать? спросил озабоченно Хатам.
Ангелы заждались ответа. Не мучай их, не заставляй ждать! бормотал между тем Додхудай. Теперь, оказывается, ты будешь мне не братом, а сыном, а я тебе отцом, понял? Мое имущество, все мое богатство твое. Устроим свадьбу с карнаем и сурнаем, с весельем и музыкой, угостим всех людей большим пловом
Додхудай вздрогнул и открыл глаза, будто проснувшись. Он обливался потом, но в глазах у него светилась радость.
О творец, что за чудо! Неужто ожила моя рука, а, Хатамбек? Да, да, рука ожила. Пальцы мои шевелятся. Не веришь? Вот, вот, шевелятся Додхудай действительно шевелил пальцами.
Ходжа-цирюльник схватился от удивления за свой воротник.
Правда, пальцы ваши шевелятся. Додхудай, шевеля пальцами и радуясь, говорил:
Это все от аллаха и благодаря счастливому приходу Хатамбека, не так ли, сынок? Иди, иди же, сын мой, обними меня. Многократная слава аллаху
Хатам обнял Додхудая, а Ходжа-цирюльник всхлипывал и вытирал слезы
ПРЕКРАСНАЯ ТУРСУНТАШ
Читателям уже известно, что Додхудай родился преждевременно, семимесячным ребенком. Кроме того, его простудили при поспешном отъезде из Нураты в Бухару. Он вырос, достиг совершеннолетия, но так и остался неподвижным. Ни руки, ни ноги у него не работали. Дни и ночи лежал он в постели и так проходила его жизнь. Он рано остался полным сиротой. Мать его Шамсикамар умерла, пришлось ему переехать опять в Нурату под полное покровительство второй жены Маматбая, кроткой и доброй Халпашши, которая, не посчитавшись со своей относительной молодостью, полностью отдала свою жизнь уходу за пасынком и полностью заменила ему родную мать. Не осталось ни одного средства, к которому не прибегала бы Халпашша, чтобы излечить Додхудая. Она пробовала лечить его с помощью знахарей, заклинаниями и заговорами гадалок и прорицательниц, изгнанием злых духов и жертвоприношениями коз и овец, травами и разными снадобьями все оказалось напрасным.
Но все же болезнь Додхудая была не из тех, при которых говорят, что лучше бы уже он умер, чем маяться и мучить родных и близких. Помимо неподвижности Додхудай чувствовал себя как нормальный, здоровый человек. Хорошо ел и пил, ни на какие другие болезни не жаловался. Только нужно было вовремя помогать ему перевернуться с боку на бок.
Все время приходилось подыскивать помощников то мужчину, то женщину, но даже щедрые подарки не могли удержать их надолго.
В народе не зря говорят, что здоровье это самое большое богатство. Ни отары овец, ни табуны лошадей, ни обширные пастбища не могли помочь Додхудаю, не приносили ему здоровья. Были минуты, когда, несмотря на скупость, Додхудай говорил, что готов отдать все до последней нитки, только быть бы здоровым.
Халпашша всю себя посвятила уходу за пасынком, но сказывался уже ее возраст, все труднее давались ей хлопоты по дому и по уходу за тяжелым, беспомощным калекой, все острее чувствовалась нужда в помощнице. Пробовали уговорить то одну женщину, то другую, но никто не соглашался, говоря: «Вот еще, золотая дубинка на мою голову! Не захочешь никакого богатства». И вот когда все надежды были уже потеряны, когда Халпашша готова была взять помощницу на любых условиях, некая женщина привела за руку девочку лет тринадцати, тоненькую, миловидную, с красивыми большими глазами и с бровями, сходящимися на переносице. Девочку звали Турсунташ. Она была единственной дочерью в семье бедного пастуха. Внезапно и отец и мать ее скончались почти одновременно от какой-то непонятной болезни, и она осталась круглой сиротой. Старуха соседка, приютившая временно сироту, спросила у Сахиба-саркора, что делать с девочкой дальше, и тот посоветовал отдать девочку в дом хозяина, Додхудая. Он убедил старуху, что именно такая помощница очень нужна Халпашше, а главное успокоил, что в доме нет мужчины, который позарился бы на Турсунташ. Пусть она подрастает, а там, глядишь, найдется какой-нибудь неженатый раб божий и судьба девочки определится. Эта старуха и привела собственноручно подрастающую красавицу в дом калеки и передала ее из рук в руки Халпашше.
Додхудай был на седьмом небе от радости, он говорил: «Внял создатель моим мольбам. Оказывается, аллаху стоит только захотеть, и он достойному рабу своему дает желаемое и просимое прямо в руки, ставит прямо на его жизненном пути. Тысячекратная слава аллаху!»
В порыве благодарности и признательности он подарил, старухе овцу, готовящуюся принести ягнят.
Девушка оказалась расторопной, хорошей помощницей, не знающей устали. Халпашша научила ее разным работам по домашнему хозяйству, обращению с посудой, готовить пищу, стирать белье. Затем на девочку возложили обязанность ухаживать за самим Додхудаем: умывать его, мыть ему руки, одевать и раздевать, укладывать в постель и поднимать когда надо. Также обучили ее растирать паралитику руки и ноги и, наконец, кормить его.
От постоянного присутствия молодой красавицы, от постоянного созерцания ее и от постоянных, ее прикосновений Додхудай блаженствовал и постепенно привык к своему блаженству. В его голове начали зарождаться непривычные мечты и мысли, а в нем самом непривычные желания. На первых порах он и сам считал эти мечты и желания неосуществимыми, но невольно, на всякий случай, чтобы постепенно приучать девочку или вернее сказать отучить ее от чрезмерной застенчивости и стыдливости, стал иногда вести с ней двусмысленные разговоры.
В один из таких дней, почувствовав, как видно, гнетущую тоску в своей одинокой постели, он позвал:
Эй, где вы там все? Бросили меня одного
Тотчас в дверях появилась Турсунташ.
Куда ты запропастилась? Разве я не говорил тебе, чтобы ты не оставляла меня?
Бабушка-пашша приказала мне постирать белье.
Сколько раз я говорил ей Чтоб ее упрямство ее же извело!
Можно, я вымою ваши руки? стыдливо спросила Турсунташ.
Налив из медного кувшина воды в фарфоровую чашку, Турсунташ намочила в ней чистое полотенце, которое держала в руке, и, слегка выжав его, повернулась лицом к Додхудаю.
Садись поближе ко мне! приказал тот.
Турсунташ осторожно села, сторонясь Додхудая, и вытерла каждый его палец влажным полотенцем. Точно так же она вытерла ему руки по локоть, лицо и шею. А Додхудай тем временем неумолчно говорил:
Ты, девчонка, ничего еще не знаешь, я тебе говорю.
Девочка, занятая своим делом, не поднимала головы, а Додхудай все старался втянуть ее в разговор.
Почему не спросишь, о чем я хочу рассказать? Отец твой Чуливай и мать твоя Тухтабуви сегодня рано утром приходили ко мне в гости.
Турсунташ замерла, в недоумении глядя на Додхудая.
Что ж ты разинула рот? Не удивляйся! Афанди, оказывается, говаривал: неужто я, седобородый, стану врать? А ты знаешь, что говорил Афанди?
Турсунташ ничего не отвечала.
Ну ладно. Истории Афанди интересны, рассказать-то их можно, да вот боюсь смеяться придется до смерти. А тому, что я сказал, ты не удивляйся. Отец твоего покойного отца работал тридцать пять лет чабаном у моего покойного отца. Бедняга до сорока пяти лет ходил холостяком, подобно мне Ачил-шутник, сказал Додхудай усмехнувшись. Он и в самом деле был шутник, рассказывал забавные истории и все время развлекал и веселил моего отца. Так знай же тот самый Ачил-шутник был твоим дедом. У него, оказывается, была луноликая дочь, могущая поспорить по красоте и с луной, и с солнцем, стройная и изящная, про таких в народе говорят: съест морковку в животе видно, выпьет воды сквозь горло просвечивает. Мой отец Маматбай сосватывает твою будущую мать Тухтабуви с твоим будущим отцом Чуливаем. Отец мой отечески опекает твоих родителей, не позволяя роду и племени своих слуг-чабанов развеяться по свету. Он за свой счет устраивал их свадьбы, соединял их друг с другом, спаривал девушку с йигитом. А что означает спаривать, знаешь? Если не знаешь, то узнаешь. Я сам покажу это, ладно? Погоди, я еще не кончил говорить, это я, если хочешь знать, говорю от всей души ради твоей же пользы. Девочка, родившаяся от тех самых Чуливая и Тухтабуви это и есть ты, Турсунташ. Прелестная, чернобровая девочка это и есть ты, Турсунташ. Сегодня девочка, а завтра-послезавтра луноликой красавицей, невестой будешь ты сама. Поняла?
Я принесу обед, сказала, отстраняясь, Турсунташ.
Погоди с обедом, да сядь-ка ты ближе. Да будет царство небесное твоему отцу и твоей матери!
Турсунташ начала всхлипывать.
Не плачь. Испокон веков заведено, что у детей умирают родители. Вот я для тебя заботливее даже родителей твоих. Ну, перестань плакать. Ведь от плача твоего они не воскреснут. Благословим, чтоб было им царство небесное, сказал Додхудай. Турсунташ закрыла руками лицо и надолго замолчала.