Пусть замрут ваши гибкие крылья на миг,
Журавли,
Чтоб услышали слово мое и мой крик,
Журавли
Да, бесчисленные журавли, образовав круги, летали над землей, где люди праздновали Навруз, и кричали свое: «курлы, курлы, курлы». А на земле люди женщины, молодые девушки, невесты тоже в круговых хороводах кружились под звуки бубнов, дутаров и тамбуров
Вспомнилась Хатаму та весна, тот Навруз, и мысли его улетели далеко-далеко. Он помнит, как матери радовались тогда и не могли нарадоваться веселью молодости, приволью весеннего праздника и все благословляли: «Слава аллаху, даровавшему нам весну. Умершие ушли, а живые вот увидели вестников Навруза журавлей, услышали их пение. Молодость весна человеческой жизни. Дай бог эмиру быть совестливым, бекам благочестивыми. Живите долго, не знайте горя, деточки, сыночки». Брат и сестра, Хатам и Хумор, тоже веселились среди молодежи. Хумор временами, может быть, от стыдливости, отворачивала лицо в сторону и умолкала. Кто знает, о чем она думала тогда. А может быть, она предавалась сладостным тайным мечтаниям, глядя с доброй завистью на молодых невест, и спрашивала себя: «Хумор, а когда ты будешь невестой?.. Сколько еще остается Наврузов до того времени, когда ты станешь счастливой?»
Сидевшая в дружеском кругу за дастарханом белолицая женщина тихо встала, прошла между молодыми, похлопала по плечу сначала Хатама, затем Хумор и сказала:
Милые мои, не нарадуюсь вашей молодости, вашей красоте. Видите кружащихся журавлей?.. Вон над вами. Знайте, помните то, что скажу вам: если журавли видят людное место и кружатся над ним, то это к счастью. Видите? Они поздравляют нас с праздником Навруза. Вы, брат и сестра, бог даст будете счастливы.
Почему только мы вдвоем, тетушка? спросила Хумор, положа правую руку свою на грудь, приподнимавшую ее атласное сборчатое платье.
Почему?.. Потому, что я заметила, журавли, летающие над горами, смотрели на вас. Это признак счастья.
Ай да тетушка! рассмеялась тогда Хумор. Настолько звонко, что все вокруг оторвали взгляды от журавлей на небе и разом посмотрели на Хумор.
Хумор была цветком того Навруза-саиля, а теперь ее нет.
У Хатама, смотрящего теперь на журавлей, летающих над нуратинской степью, закипело на сердце, его душевная рана открылась и заболела, он словно безумный закричал журавлям:
Где счастливая весть, которую прокурлыкали вы нам в ту весну, где то счастье, которое вы принесли нам тогда на своих крыльях? Неужели вы не видите Турсунташ, томящуюся в домашней тюрьме, когда кружитесь над землей? Вот видите, я тот самый Хатам! Как птица без гнезда, скитаюсь я по нуратинской степи. Вы не страдаете подобно мне, вам в небесной выси чужды наши людские горести и печали, но люди, сыновья и дочери Земли, ждут вас, каждую весну жаждут услышать ваши крики. Вот вы прилетели, и люди радуются вашему прилету. Да расстелется нуратинская степь ковром под вами, да ляжет под ваши ноги изумрудная весенняя травка! Раз уж дано вам счастье вольно летать в синем небе, наслаждайтесь же этим счастьем. Радуюсь я за вас, но зависти нет в моем сердце. Конечно, и я хотел бы взлететь в звездные выси, но что поделаешь, это дань не мне, а вам. Руки мои коротки, куда уж мне до звезд, когда до одной-единственной моей звезды, до моей Турсунташ, не могу достать рукой. Кто может мне покровительствовать кроме вас, журавли? Уж не Карим ли каменотес, не Ходжа ли бобо, не Джаббаркул ли аист? Нет, они сами нуждаются все в моей поддержке. А когда нет задушевного друга, с кем можно поделиться тайнами сердца? Вот я делюсь с вами, разговариваю вслух здесь, в степи. Если бы кто-нибудь увидел меня сейчас со стороны, то верно посчитал бы за сумасшедшего. Но я этого не боюсь увидел я вас, поделился с вами своим горем, и на сердце у меня полегчало. Ладно, не задерживайтесь здесь больше, летите куда вам надо, вы ведь в пути и, наверное, спешите. До свидания, дорогие журавли, добрые птицы, вестники весны и счастья!
И опять с неба послышалось: «курлы, курлы, курлы», словно журавли и впрямь услышали и поняли юношу. Потом, как будто посоветовавшись между собой, они замедлили взмахи крыльями и, вытянув шеи и глядя на землю, начали снижаться, собираясь спуститься на землю. Сердце у Хатама замерло. Если сядут, значит, и вправду будет мне счастье в жизни. Неужели
Журавли опустились на открытое ровное место. Они подпрыгивали там на длинных ногах, взмахивая крыльями, немного приподнимались над землей и снова касались ногами земли, словно исполняли свой журавлиный танец.
«Так ли уж я несчастен, думал Хатам, глядя на журавлей. Есть ведь у меня задушевный человек, мой Ходжа-бобо, есть ведь у меня Турсунташ, которую надо спасти, есть несчастный Джаббаркул-аист, которому надо помочь, есть заботливый и спокойный Карим-каменотес. Есть у Джаббаркула-аиста его сын Султанмурад, который всегда радуется, когда видит меня Вон сколько хороших людей!»
Хатам сел на осла и, понукая, тронул его с места.
Ну-ка, давай, давай шевелись, скотинушка. Мы еще поживем. Спасибо вам, журавли!
Медленно пробираясь на осле по узкой витиеватой тропинке, Хатам видел отсвет красного солнца. Казалось, что за горой полыхает пламя огромного пожара, что все там горит и плавится, а потом словно через край казана переливается через черный край горы яркой огненной лавой, а отсветы этой лавы играют в небе, освещая белые облака и делая их тоже яркими, красными.
«Значит, завтра будет хороший, солнечный день, подумал Хатам. Такой закат к хорошему дню».
Когда Хатам впервые добирался до жилища Джаббаркула-ата, и степь и горы, все было покрыто снегом, все было черным и серым. А на этот раз по-весеннему зеленела земля. Теплый, ласковый ветер гладил кожу лица и рук. Вот и сам Джаббаркул-ата стоит у дверей, своего жилища и смотрит из-под ладони на приближающегося Хатама.
Ба, да это же Хатамбек! вскричал наконец Джаббаркул.
Он самый, ассалом алейкум!
Ваалейкум ассалом! Тысячекратная слава аллаху, волей которого ты полюбил нас. Старик раскрыл объятья и прижал Хатама к груди. Добро пожаловать, свет моих очей! Зачем заставляешь так скучать по тебе? Со вчерашнего дня дергалось у меня правое веко, предсказывая какую-то радость Султанмурад, Айбадак, где вы? Брат ваш пришел. Мой сын Хатамбек пришел, кричал старик, не помня себя от радости. Он выглядел похудевшим пуще прежнего. Долговязое тело его еще более изогнулось, подобно луку, глаза глубоко впали, припухлости под нижними ресницами взбухли, сгустились многочисленные морщины на лице. У Хатама при виде бедняка снова радостное настроение сменилось печалью.
Стрелой вылетел со двора Султанмурад, он на миг растерялся, остановился, но Хатам сказал, раскрывая объятья:
Султанмурад! Иди же, братик мой, поздороваемся!
Тринадцатилетний юноша бегом кинулся в объятья Хатама. Это был долговязый, с крайне впалыми щеками, лопоухий, но гибкий, улыбчивый парень.
То и дело вытирая краем халата слезы, Джаббаркул-ата взял осла за поводья и повел на двор. Его двор располагался прямо на склоне горы и окружен был забором, сложенным из дикого камня, человеку по пояс, а также имел хиленькую кривую дверь, сколоченную кое-как из четырех досок.
Уводя осла, Джаббаркул увидал свою дочку, выглядывавшую из дверей дома и позвал ее:
Иди, доченька моя, не стесняйся, не бойся, это же брат твой, если и не родной, то лучше и ближе родного, кормившегося с тобой одной грудью. Иди же к нему, встреть его.
Но девушка стояла, не двигалась.
Если он мой брат, то почему же вы с матерью говорили о нас совсем другое?
Разговор между отцом и матерью, который, оказывается, слышала Кутлугой, действительно происходил и действительно он касался и ее, Кутлугой, и Хатама, которого отец теперь почему-то называет ее братом.
Не дело держать около родителей девушку, достигшую совершеннолетия, заговорил однажды Джаббаркул.
Но разве ты видел когда-нибудь, чтобы родители своих дочерей, достигших совершеннолетия, прогоняли из дома и выбрасывали на улицу? ответила мать.
Не притворяйся, что не понимаешь, о чем я говорю. Дочь ведь отрезанный ломоть
И чей же это ломоть? В чьих руках?
Да вот хоть бы Хатамджан Что надо йигит
А он что же, просил у тебя руки нашей дочери? Что-то я не слышала от него ни одного слова. С чего же ты взял, что наша дочка его ломоть?
Юноша в таком положении, что не может сам заговорить о своей женитьбе. У него ведь ничего нет. Ни кола, ни двора
Вот этот-то разговор и слышала Кутлуг. Вот почему она теперь не бросилась навстречу Хатаму, а стояла в растерянности, не зная что же ей делать
КУТЛУГОЙ
Жил чабан по имени Мадали, ровесник Джаббаркула-аиста. Однажды зимой, когда разыгрался буран, пастух простудился, начал кашлять, чем дальше тем сильнее. Кое-как он лечился народными снадобьями, ходил к ишану, пытаясь исцелиться молитвами, но ничего Мадали не помогло. Горлом начала идти кровь и, поболев еще немного, Мадали скончался. После него осталась вдова Айбадак, с которой он прожил до этого пятнадцать лет, детей у них не было. Волею судеб Айбадак по прошествии года со дня смерти мужа стала женой сорокалетнего холостяка Джаббаркула. Не рожавшая пятнадцать лет Айбадак через девять месяцев после нового замужества родила девочку. Велика была радость родителей, и назвали они новорожденную Кутлугой, что значит приносящая счастье.
«Что видел я в жизни хорошего? Только и нажил я на этом свете моих детей. Смерть права и безжалостна. Кончатся мои дни бисмиллах-ир-рахман-ир-рахим, слава богу, есть кому продолжать мой род. Кутлугой уже повзрослела. Уж, наверное, найдется на свете и для нее суженый, не жить же одной. Найдется, наверное, ровня и для нее. Как только найдется ровня так отдавай дочь даром, говорили, оказывается, люди, жившие до нас, наши предки. Хорошо сказано. По мне бы можно прочитать молитву бракосочетания с одной только чашкой воды. Пусть жених возьмет невесту как есть, а потом обеспечит всем необходимым. И то знает всевышний, что рабы божьи временные жители на этом свете. Сегодня есть человек, а завтра, глядишь, и нет его», так думал Джаббаркул-аист.
Теперь Джаббаркулу Хатама словно сам бог послал. Кому же мог не понравиться такой йигит? Молодой, красивый, умница, доброго и тихого нрава, а силища гору может своротить. «Султанмурад еще мальчик. Если бы Хатам, волей судеб, оказался бы суженым моей дочери, думал Джаббаркул, он стал бы крыльями моего хозяйства. Понапрасну и бесплодно проходят дни юноши в хибарке одинокого, безземельного Ходжи-цирюльника и в доме Додхудая. Этот прямо-таки, как осла, оседлал юношу и ездит на нем, зря пропадает такой добрый молодец. Трудную долю послал ему бог. И до каких пор будет он так бесплодно влачить свои дни? Я и по себе знаю: покуда наш брат одинокий мужчина не женится, порядочной жизни ему не узнать. Если бы не умер пастух Мадали, пошли ему аллах царствие небесное я-то не желал ему смерти, но так уж вышло
Если бы не умер пастух Мадали, то я, может быть, так и прожил бы на свете, не имея ни жены, ни детей. Разве есть в каком-нибудь доме в нуратинской степи девушка, которая ради Джаббаркула-бедняка расчесывала бы свои черные волосы, да проглядывала бы свои черные глаза, глядя на дорогу, не идет ли по ней Джаббаркул? Если и была такая девушка, то почему-то она не повстречалась мне до моих сорока лет. Я не забываю добра. Тысячекрат я прославляю аллаха за то, что мои мечты и надежды осуществились. Наконец, я женился, когда мне исполнилось сорок лет, и женой моей оказалась Айбадак. Как не благодарить аллаха за наше счастье, лишь бы не лишил он нас его. Не успели мы оглянуться, как у нас уже четверо детей. Вот почему я считаю себя и богачом и баем. Додхудай ли богач и бай? Собаке не пожелаю его судьбы, лучше быть голодным, да с чистой совестью. Нет, я и моя семья мы все счастливы. Черным хлебом, но сыты. Теперь осталось только одного желать чтобы скорее появились внуки. Они будут говорить: «Дедушка, бабушка», а я их буду ласкать. Пусть они дергают меня за бороду, прижимаются щечками к моему лицу, гладят меня по щекам ладошками. Сладость жизни как раз в этом. Любое богатство, состоящее из денег и вещей, по сравнению с этим ничто. Грош им цена.
Терпенье красное золото. Довольство малым обходится дешево. Почему бы могла не понравиться Хатаму моя Кутлугой? Ведь человек сам по себе существо приятное, симпатичное. А тем более Кутлугой. Разве не таких девушек называют луноликими? Только бы встретились их глаза. Не наша вина, что мы бедны. Ведь и Хатам не богач. Говорят, должны подбираться ровня к ровне. А разве не ровня моей дочери Хатамджан?»
Кутлугой смотрела в приоткрытую дверь и не знала, как поступить. Сердце у нее усиленно колотилось. Отец велел выйти и приветствовать юношу. Но это ведь значит оказаться с ним лицом к лицу. В душе ей хотелось оказаться рядом с этим юношей, смотреть на него и разговаривать с ним, но все же она стеснялась. Девичья гордость говорила в ней. Как же так: незнакомый юноша, никогда не встречались они ни тайно, ни явно, ни разу не обмолвились ни одним словом. Отец простодушен, он думает, это так просто, но я ведь не мальчишка Султанмурад, я ведь другое дело. Я ведь взрослая девушка. Разве он не подумает про меня: «Ну и не терпится ей, если сама первая выходит ко мне». Стыд, позор. А отец что-то задумал. Так просто он не позвал бы меня. Ведь говорят, что если есть невеста, то есть и капризы, а отец простак и не знает ничего этого. Проходя двором, Хатам увидел девушку за приоткрытой дверью, сказал ей: «Ассалом алейкум, сестричка Кутлугнисо», и, не дожидаясь ответа, сразу поспешил к Джаббаркулу. От этой поспешности девушка сконфузилась в своем убежище. Она покраснела, как от досады, ее бросило в жар. Но тотчас она подумала: «Кто знает, может быть, он так торопится к моему отцу по важному делу».
Хатаму и в самом деле хотелось быстрее разгрузить осла.
«Как он заботится о моем отце, думала между тем Кутлугой, если бы мне досталась хотя бы часть его заботливости и любви бывают же такие люди: делают добро другим и сами же наслаждаются этим. Оказывается, бог дал ему широкое и доброе сердце. Мой Хатамджан и добр и благодетелен, таким женихом, таким возлюбленным можно было бы гордиться. Этот юноша достоин любви»
Даже думая про себя, Кутлугой краснела от своих мыслей, как если бы говорила вслух, а ее кто-нибудь подслушал. В смущении, стыдясь сама себя, она быстро прошла на террасу, села к ткацкому станку и стала торопливо работать.
Между тем, тетя Айбадак подошла к Хатаму и, здороваясь с ним, словно родная мать похлопала его по плечу.
Ну как, прошла твоя голова? Видать, этот сумасшедший как следует огрел тебя палкой.
Ничего, голова уже не болит. Как ваше здоровье, тетушка?
Слава аллаху, пока не в земле, а на земле и то слава аллаху.
Хатам впервые услышал это выражение: «Не в земле, а на земле» и задумался над ним. Что хотела сказать этим тетушка Айбадак? Понятно, что живой человек ходит по земле, а покойника зарывают в землю, но не имеет ли выражение тетушки особого смысла. Мол, погляди на меня и решай сам: только с виду я живая или в действительности. Как видно, тетушка Айбадак зоркая, умная женщина и все понимает. Слово от слова отличается. Говорят в народе, что слову может быть тридцать две разных цены
Айбадак жестом пригласила Хатама к угощению. Джаббаркул ввел дорогого гостя через узкую одностворчатую дверь в жилую комнату. Первое, что бросилось Хатаму в глаза над абризом, около двери, два кувшина, большой и маленький, оба со сломанными носиками. Хатам потянулся было сам к кумгану, но старик проворно опередил его и, схватив кумган, стал наливать из него воду в маленький. Тут на пороге появился Султанмурад. Он попросил у отца кумган, желая лично услужить гостю. Джаббаркул, отдав кумган, уступил мальчику эту честь, сказав:
Не надо расхолаживать стремления молодых услужить старшим.
Хатам умылся и вытерся поясным платком. После этого все перешли из нижней части жилья в почетную, верхнюю часть. Тут было пусто. Поверх соломы постлана латаная-перелатанная кошма, а также овчина. Сандал, обогревавший жилье зимой, еще не убран. Старик усадил юношу на почетное место возле сандала.
Дай нам бог благоденствия и здоровья. Провел по лицу в знак молитвы и обратился к гостю:
Мы рады, что пришел к нам Хатамджан. Теперь не будет в нашем доме беды и горя.
Разостлали дастархан, положили на него две тонкие лепешки и немного урюка и джиды. Хозяин налил чай из чайника в пиалу, а потом обратно из пиалы в чайник, разломал лепешки, подал гостю в руки пиалу с чаем, заклепанную свинцом в нескольких местах и с обкрошенными краями.