Картина мира - Клайн Кристина Бейкер

Кристина Бейкер КлайнКартина мира

Пролог

Позднее он говорил, что боялся показывать мне картину. Думал, мне не понравится, как он меня изобразил,  как я ползу по полю, скребя землю пальцами, ноги сзади вывернуты. Бесплодный лунный пейзаж, пырей да тимофеевка. Обшарпанный дом вдали, маячит, словно тайна, что сокрытой не останется. Далекие окна, мутные, непроницаемые. Колеи в шипастой траве, оставленные незримой машиной, ведут в никуда. Грязновато-водянистые небеса.

Люди считают эту картину портретом, но это не так. Не совсем. Эндрю и в поле-то не было: он придумал картину, сидя в доме, это совершенно другой взгляд. Убрал камни, деревья и надворные постройки. Размеры хлева неверны. Да и сама я не хрупкое юное созданье, а вековуха средних лет. Тело тоже на самом деле не моевозможно, даже голова не моя.

Но одно он ухватил верно: временами прибежище, а временамитюрьма, это здание на холме всегда было мне домом. Всю жизнь я стремлюсь к нему, желаю удрать из него, я обездвижена его властью надо мной. (Увечным можно быть очень по-всякому, как я узнала со временем, у паралича множество разновидностей.) Мои предки сбежали из Сэлема в Мэн, но, как и все, кто пытается улизнуть от прошлого, они притащили прошлое с собой. В месте рождения в человеке прорастают неискоренимые семена. От уз семейной истории не удрать, как бы далеко ни уезжал. И скелет дома, бывает, хранит костный мозг всего, что случилось когда-то.

Кто вы, Кристина Олсон? спросил он меня как-то раз.

Никто никогда не задавал мне такого вопроса. Пришлось на некоторое время задуматься.

Если действительно хочешь меня узнать, ответила я, придется начать с ведьм. А затем перейти к мальчикам-утопленникам. К ракушкам из дальних краевих, ракушек этих, целая комната. К шведскому моряку, застрявшему во льду. Придется рассказать тебе о лживых улыбках гарвардца и почерке блистательных бостонских врачей, о плоскодонке на сеновале и об инвалидном кресле в море.

И рано или позднохотя никто из нас тогда про это не зналмы окажемся здесь, на этом месте, внутри и вне мира картины.

Чужак на пороге

1939

Я вожусь с лоскутным одеялом, сидя в кухне ярким июльским полуднем, квадратики ткани, подушечка для булавок и ножницына столе рядом, и тут до меня долетает рокот автомобильного мотора. Выглянув в окно, смотрящее на бухту, вижу, как на поле в сотне ярдов от дома сворачивает фургон. Мотор глушат, пассажирская дверца распахивается, выходит Бетси Джеймз, смеется, что-то кричит. Мы не виделись с прошлого лета. На ней белая кофточка с лямкой-хомутом, полотняные шорты, на шеекрасная косынка. Я смотрю, как Бетси приближается к дому, и изумляюсь, до чего иначе она выглядит. Милое округлое лицо исхудало, вытянулось; каштановые волосы отросли до самых плеч, глаза темные, сияют. Красный мазок губной помады. Вспоминаю ее девятилетней, когда она впервые пришла в гости, как сидела позади меня на крыльце, маленькие, проворные пальчики заплетали мне волосы. И вот уж ей семнадцатьи она вдруг женщина.

 Здрасьте, Кристина,  говорит она у сетчатой двери, запыхавшись.  Давно не виделись!

 Заходи,  отзываюсь я со своего кресла.  Ничего, если я вставать не буду?

 Конечно, ничего.  Она заходит в дом, и в комнате вдруг пахнет розами. (Когда это Бетси начала душиться?) Подскакивает к моем креслу, обнимает меня за плечи.  Мы приехали несколько дней назад. Как же я рада, что мы снова здесь.

 Судя по тебе, так и есть.

Она улыбается, на щекахвсплески румянца.

 Как у вас с Алом дела?

 Ой, ну ты сама знаешь. В порядке. Как всегда.

 Как всегдаэто хорошо, да?

Улыбаюсь. Разумеется. Как всегдаэто хорошо.

 А что вы делаете?

 Да мелочь. Детское одеяльце. Лора опять беременна.

 Какая вы щедрая тетушка.  Она протягивает руку, берет квадратик тканикусочек ситца, розовые цветы с зелеными листьями на буром фоне.  Узнаю эту ткань.

 Разрезала старое платье.

 Помню его. Белые пуговки, юбка в пол, да?

Вспоминаю, как мама привезла баттериковские выкройки, переливчатые пуговицы и ситец. Вспоминаю, как Уолтон впервые увидел меня в этом платье. Я тобою заворожен.

 Давно дело было.

 Ну хорошо же, что старому платью подарят новую жизнь.  Она бережно укладывает квадратик обратно на стол, перебирает остальные: белый муслин, темно-синий хлопок, шамбре, слегка замаранное чернилами.  Ух ты, сколько клочков и кусочков! Настоящую семейную реликвию создаете.

 Ну не знаю,  говорю я.  Просто обрезки, да и всё.

 Курочка по зернышку  Она смеется и выглядывает в окно.  Совсем забыла! Заскочила за чашкой воды, если вы не против.

 Садись, дам тебе стакан.

 Ой, это не мне.  Она показывает на фургон в поле.  Мой друг хочет написать ваш дом, но ему вода для этого нужна.

Прищурившись, смотрю на автомобиль. На крыше сидит юноша, глядит в небо. У него здоровенный блокнот в одной руке, а в другой вроде бы карандаш.

 Это сын Эн-Си Уайета,говорит Бетси театральным шепотом, будто кто-то может подслушать.

 Чей?

 Вы же знаете Эн-Си Уайета. Знаменитого иллюстратора? Остров сокровищ?

А, Остров сокровищ.

 Ал обожал ту книгу. Кажется, она у нас еще есть где-то.

 Думаю, у любого мальчика в Америке она где-то есть. Короче, его сынтоже художник. Мы с ним сегодня познакомились.

 Вы с ним сегодня познакомились, а ты уже разъезжаешь с ним на его машине?

 Да, он не знаю. Кажется, ему можно доверять.

 Твои родители не против?

 Они не знают.  Робко улыбается.  Он появился в доме нынче утром, искал моего отца, но родители уехали кататься под парусом. Я открыла дверь. Ну и вот.

 Такое иногда случается,  говорю я.  Он откуда?

 Из Пенсильвании. У его семьи тут летний дом, в Порт-Клайде.

 Ты, похоже, ужас сколько про него знаешь,  говорю я, вскидывая бровь.

Она вскидывает бровь в ответ.

 Собираюсь узнать еще больше.

Бетси забирает чашку с водой и возвращается к фургону. По тому, как она идетплечи расправлены, подбородок вперед,  понятно, что она знает: он за ней наблюдает. И ей это нравится. Вручает юноше чашку и забирается к нему на крышу фургона.

 Кто это был?  У черного хода стоит мой брат Ал, вытирает руки о ветошь. Никогда я не могу учуять его появление: тихий, как лис.

 Бетси. И какой-то юнец. Пишет картину с нашего дома, по ее словам.

 С чего бы это?

Я пожимаю плечами.

 Люди, они странные.

 Это уж точно.

Ал устраивается в кресле-качалке, достает трубку и табак. Принимается набивать да прикуривать, мы оба шпионим за Бетси и юнцомподглядываем в окно, однако стараемся делать вид, что ничего такого не делаем.

Чуть погодя юноша слезает с крыши, кладет блокнот на капот автомобиля. Подает Бетси руку, та съезжает сверху прямо к нему в объятья. Даже с такого расстояния я чувствую жар меж ними. Они стоят рядом, разговаривают с минуту, а затем Бетси тянет его за руку, следом за собой о господи, она тащит его в дом. У меня мгновенная паника: пол не метен, платье у меня испачкано, волосы нечесаны. У Ала комбинезон заляпан грязью. Давно я не тревожилась, что меня увидят глаза чужака. Впрочем, пока парочка идет к дому, я замечаю, что юноша смотрит на Бетси, и понимаю, что волноваться не о чем. Он видит лишь ее одну.

Вот уж он у сетчатой двери, на пороге. Стройный, улыбчивый, весь трепещет пылом, занимает собой весь дверной проем.

 Какой чудесный дом,  бормочет он, открывая дверь, вытягивает шею, чтобы оглядеть комнату.  Свет здесь невероятный.

 Кристина, Алвэро, это Эндрю,  говорит Бетси, входя следом за ним.

Он склоняет голову.

 Надеюсь, это ничего, что я вламываюсь без приглашения. Бетси божилась, что ничего.

 Мы тут не церемонимся,  говорит мой брат.  Я Ал.

 Я с такими людьми душа в душу. И зовите меня Энди, прошу вас.

 Ну а яКристина,  говорю я.

 Я зову ее Кристи, но больше никто,  добавляет Ал.

 Значит, Кристина,  говорит Энди, вглядываясь в меня. В этом взгляде я не чую никакого суждения, лишь некое антропологическое любопытство. И все же от его пристального внимания краснею.

Поспешно обращаюсь к Алу:

 Помнишь ту книгу, Остров сокровищ? Бетси говорит, это его отец рисовал для нее картинки.

 Правда?  Лицо у Ала светлеет.  Такие картинки никак не забыть. Я ту книгу читал, может, раз десять. Кто его знает, только эту книгу и дочитал-то вообще, наверное, если подумать. Хотел быть пиратом.

Энди расплывается в улыбке. Зубы у него крупные, белые, как у кинозвезды.

 Я тоже. До сих пор, на самом деле.

У Бетси в рукахгромадный альбом. Гордая, как новоиспеченная мать, подносит его мне.

 Посмотрите, что у Энди получилось, Кристина,  за такое короткое время.

Бумага все еще сырая. Смелыми мазками Энди свел дом к белому ящику с двумя щипцами, обращенными к морю. Поля вокругзеленые и желтые, там и сям щетинятся остриями травы. Почти черные ели, лиловая ширь гор, водянистые облака. Хотя эту акварель рисовали быстроесть в мазках движение, словно на них дует ветер,  мальчик явно понимает, что делает. Окналишь намек, но возникает странное чувство, что в них что-то видно. Дом словно врос в землю.

 Это всего лишь набросок,  говорит Энди, подходя ближе ко мне.  Я еще доработаю.

 С видуприятное место для житья,  говорю я. Дом гнездится укромно, уютносказочная версия того, в котором на самом деле живем мы с Алом, единственный намек на упадокпятна синего и бурого.

Энди смеется.

 Это вы мне расскажите.  Ведет двумя пальцами по бумаге, поясняет:  Такие чистые линии. Есть в этом доме что-то Вы давно здесь живете?

Киваю.

 Я чую. Что в этом доме битком историй. Я б лет сто его писал, как пить дать, и не надоело бы нисколько.

 О, надоело бы,  сказал Ал.

Мы все смеемся.

Энди хлопает в ладоши.

 Слушайте, знаете что? У меня сегодня день рождения.

 Правда?  говорит Бетси.  А ты мне не сказал.

Он обнимает ее и притягивает к себе.

 Не сказал? У меня такое чувство, будто ты уже и так все обо мне знаешь.

 Пока нет.

 Сколько вам лет?  спрашиваю я.

 Двадцать два.

 Двадцать два! А Бетси всего семнадцать.

 Зрелые семнадцать,  выпаливает Бетси, к щекам приливает краска.

Энди вроде бы забавляется.

 Ну, мне не очень есть дело до возраста. Или до зрелости.

 Как собираетесь праздновать?  спрашиваю я.

Он вскидывает бровь на Бетси.

 Я бы сказал, что праздную прямо сейчас.

* * *

Бетси не появляется несколько недельи вдруг влетает в кухню и едва ли не пляшет.

 Кристина, мы помолвлены,  задохнувшись, выпаливает она, хватая меня за руку.

 Помолвлены?!

Кивает.

 Представляете?

Ты такая юная, собираюсь было сказать, слишком это поспешно, вы едва знакомы

А затем задумываюсь о своей жизни. О долгих годах, об ожидании, которое ни к чему не привело. Я видела, каково им вдвоем. Видела искру между ними. У меня такое чувство, будто ты уже и так все обо мне знаешь.

 Конечно представляю,  отвечаю я.

Через десять месяцев прилетает открытка. Бетси и Энди поженились. Когда они приезжают на следующее лето в Мэн, я вручаю Бетси свадебный подарок: две наволочки, которые я сделала сама и вышила цветами. Четыре дня провозилась с французскими узелками, чтобы получились маргаритки и крошечные петельки-листочки: мои руки, негнущиеся, узловатые, уже не слушаются, как прежде.

Бетси пристально разглядывает вышивку и прижимает наволочки к груди.

 Я буду их беречь. Они безупречны.

Улыбаюсь. Они не безупречны. Линии неровные, лепестки цветовострые, чрезмерно крупные, на хлопке чуть заметны следы распущенных швов.

Бетси всегда была добра.

Показывает мне фотографии их свадебной церемонии в глубинке штата Нью-Йорк: Эндив смокинге, Бетсив белом, в волосахгардении, оба сияют счастьем. Ей думалось, рассказывает она, что после пятидневного медового месяца они отправятся на машине в Канаду, на свадьбу к близкому другу, но Энди сказал, что ему нужно вернуться к работе.

 Он мне говорил еще до свадьбы, что так оно и будет,  сообщает Бетси.  Но я до последнего не верила.

 Ты, значит, одна поехала?

Качает головой.

 Осталась с ним. Я знала, на что шла. Работаэто всё.

* * *

Из кухонного окна я вижу Энди, он бредет по полю к дому, выбрасывает одну ногу вперед, а вторую приволакивает, походка неровная. Странно, что я сразу этого не заметила. Вот уж он в дверях, в забрызганных краской сапогах, рукава белой хлопчатобумажной рубашки закатаны до локтей, под мышкойблокнот для набросков. Он стучитдва раза, увереннои тянет на себя сетчатую дверь.

 У Бетси кое-какие дела. Ничего, если я тут побуду?

Пытаюсь держаться невозмутимо, но сердце у меня колотится. Не помню, когда последний раз была один на один с мужчиной, если не считать Ала.

 Да пожалуйста.

Он заходит внутрь.

Он выше и ладнее, чем я запомнила, темно-песочные волосы, пронзительные голубые глаза. Есть что-то лошадиное в том, как он потряхивает головой и переминается с ноги на ногу. Дрожкий гул сердца.

В Ракушечной комнате он проводит рукой по каминной полке, стирает пыль. Берет мамин треснутый белый чайник, крутит в руках. Укладывает в чашечку ладони бабушкин наутилус помпилиус, листает тонкие, как паутинка, страницы ее старой черной Библии. Десятилетиями никто не открывал рундук моего несчастного утопшего дяди Алвэро: крышка скрипит, когда Энди ее поднимает. Достает обрамленный ракушками портрет Авраама Линкольна, вглядывается в него, кладет на место.

 В этом доме ощущается прошлое,  говорит Энди.  Слои поколений. Напоминает мне о Доме о семи щипцах: Столько всяческого людского опыта состоялось здесь, что сами балки будто сочилисьсловно бы влагой сердца.

Знакомые строки. Помню, читала этот роман в школе, давным-давно.

 Мы вообще-то с Нэтэниэлом Хоторном родня,  говорю я ему.

 Интересно. А, да Хэторн.  Подходя к окну, он показывает на поле.  Я видел надгробия, там, на кладбище. Хоторн пожил в Мэне, насколько я понимаю?

 Этого я не знаю,  признаюсь я.  Наши предки приехали из Массачусетса. Почти двести лет назад. Трое мужчин, посреди зимы.

 А откуда в Массачусетсе?

 Из Сэлема.

 А чего переехали?

 Моя бабушка говорила, пытались сбежать от позораиз-за связи с их родственником, Джоном Хэторном. Он был главным судьей в деле ведьм. Добравшись до Мэна, они отбросили концевую e в фамилии.

 Чтобы скрыть связь?

Я пожимаю плечами.

 Судя по всему.

 Теперь я вспоминаю,  говорит он.  Нэтэниэл Хоторн тоже уехал их Сэлемаи тоже сменил написание фамилии. Но многие его сюжетыпеределки истории его семьи. Вашей семейной истории, видимо. Нравственные аллегории про людей, стремившихся искоренить злодейство в других и никак не видевших его в себе.

 Вообще-то,  говорю я ему,  есть легенда, что одна осужденная ведьма, стоя на эшафоте и ожидая петли, пробормотала проклятие: Пусть Бог покарает семейство Джона Хэторна.

 Так ваша семья проклята!  восклицает он с восторгом.

 Может быть. Кто знает? Моя бабушка говаривала, что те Хэторны притащили сэлемских ведьм за собой. Дверь между кухней и сараем никогда не закрывала, чтоб ведьмы не задерживались.

Оглядывая Ракушечную, он произносит:

 А вы что думаете? Правда это?