Однажды днем мы с Алом сидим на школьном дворе, обедаем в тени ильма, и тут Лезли и еще один мальчик принимаются нас дразнить:
Что с вами такое? Вы ненормальные, ясно вам?
Кончики ушей у Ала краснеют, но он помалкивает. Он маленький и щуплый, не чета этим крепышам с табаком за щеками. Да и не хочу я, чтобы он за меня заступался. Я старше его на год с лишним.
Мимо идет девочка из моего класса, Сэди Шниц. Тощая, суровая, крепкая, как стебель подсолнуха, кареглазая, круглолицая, с нимбом кудрявых волос-лепестков. Упирает руки в боки, наставляет на мальчишек подбородок.
Хватит уже.
Сэди Бекон, ухмыляясь, произносит Лезли. Так тебя, кажись, звать?
Сдается, не стоит тебе играть со мной в клички, Лезли Бур. Обращаясь ко мне с Алом, Сэди говорит: Ничего, если с вами посижу?
Ал не в восторге, но я хлопаю по траве рядом с собой.
Сэди делится со мной сэндвичемтоненький кусок мясного рулета на хлебе с маслом. Рассказывает, что живет с двумя сестрами постарше в квартире над аптекой, где одна сестра трудится продавщицей. О родителях не заикается, а я не спрашиваю.
Ничего, если я и завтра с вами побуду? спрашивает она.
Ал впивается в меня взглядом.
Конечно, говорю.
До сих пор Ал был мне единственным напарником. Он знаком мне так же, как стены в кухне или тропа к хлеву. Было б здорово, думаю я, завести подругу.
* * *
На суше Ал застенчив и неуклюж. Говорит немного. В толпе ведет себя так, словно предпочел бы оказаться где-то еще. Не знает, чем занять руки, и те свисают непомерными перчатками у него с запястий. Но в океане, когда мы догребаем до одного из папиных сине-белых буйков, Ал целеустремлен и уверен в себе. Быстро дернув за веревку, он уже знает, сколько омаров набилось в ловушку глубоко под водой.
Ал всегда хотел ловить омаров. Летом ему исполняется восемь, и папа решает, что мальчик дорос учиться. Берет Ала с собой на старом ялике, несколько вечеров в неделю, а иногда и я еду с ними. Мы выгребаем так далеко, что наш белый домик смотрится точкой среди холмов. Мне сидеть посреди океана в маленькой лодке нервно: у меня и на суше-то с равновесием неладно. Вода вокруг глубока и темна; доски грубы, лужицы соленой воды щиплют мне босые ноги, мочат подол платья. Я копошусь и вздыхаю, мне неймется поплыть обратно. А вот Алв своей стихии.
Папа вручает нам по донке. Это простая снасть: суконная нить, пропитанная льняным маслом и намотанная на деревяшку, которую он обстругал с обеих сторон, чтоб лучше держала нить. На концездоровенный крючок и свинцовое грузило, чтоб снасть шла на глубину. Папа учит нас вешать наживку, которую держит в старом ведре, накрытом доской. Нитку мы разматываем медленнои ждем. У меня ни одной поклевки, а снасть Алачистое волшебство. Может, вся штука в том, как он наживку сажает? Или как подергивает за нитку, чтоб рыба верила, будто наживкаживая? Или еще из-за чего-тоиз-за безмятежной уверенности, что рыба точно придет? Полдесятка раз у Ала между указательным и большим пальцами возникает едва уловимый дерг, и Ал в ответ резко тянет за ниткучтобы крючок впился, а затем, перебирая руками, вытаскивает бьющуюся пикшу или треску из морских глубин через борт в лодку.
С ловкостью хирурга он вынимает крючок из рыбьего рта и распутывает снасть. Настаивает, что весь обратный путь будет грести сам. Когда оказываемся у пристани, он показывает ладони, красные, ободранные, и улыбается. Гордится мозолями.
За несколько лет Ал восстанавливает папин старый ялик и учится строить и оснащать собственные ловушки, сооружает верши и рамы из всяких деревяшек, вяжет из бечевки мормышки, утяжеляет их камешками. Верши у него получаются даже лучше папиных, хвастает они не врет: они кишат омарами. Строит за хлевом рыбацкий сарай, где держит ловушки и бочки с наживкой, конопатку и буйки, рыболовные сети и гвозди. Вскоре он уже ведает сине-белыми буйками и продает омаров покупателям из Кушинга и аж из самого Порт-Клайда.
Ал ждет не дождется, когда уже кончится книжная учеба. Он просто время коротает, говорит, считает деньки, когда сможет все время проводить в своей обожаемой лодке.
* * *
Миссис Краули говорит мне как-то разничего приятнее мне сроду не говорили, что я одна из самых толковых учениц в ее жизни. Задолго до всех я разбираюсь с чтением и арифметикой. Она всегда задает мне больше на доми больше книг для чтения. Я ценю этот комплимент, но, может, умей я бегать и играть, как все прочие дети, была бы такой же неусидчивой и невнимательной. По правде говоря, когда погружаюсь в книгу, я меньше осознаю боль в непослушных руках и ногах.
* * *
В школе нам рассказывают о судилище над сэлемскими ведьмами. По словам миссис Краули, с 1692-го по 1693-й двести пятьдесят женщин обвинили в ведьмовстве, сто пятьдесят бросили за решетку, девятнадцать повесили. Их могли осудить по заявлению о призраке, то есть по утверждению обвинителя, что обвиняемая являлась ему привидением, и по отметинам ведьмыродинкам или бородавкам. Сплетни, молва и слухи считались уликами. Верховный судья Джон Хэторн славился своей беспощадностью. Выступал скорее карателем, чем непредвзятым судьей.
Он нам родня, между прочим, говорит мне Маммея, когда после школы я пересказываю ей урок. Мы вдвоем сидим у Гленвуда в кухне, штопаем носки. Помнишь тех троих Хэторнов, уехавших из Сэлема посреди зимы? Через полвека после судилища дело было. Убегали от срама.
Вытаскивая очередной носок из кучи, Маммея излагает мне историю Бриджет Бишоп, хозяйки таверны, которую обвинили в краже яиц и в том, что она превращается в кошку. Бриджет была чудачка, чьи яркие нарядыв особенности красный лиф, украшенный кружевом, считали признаком дьявола. После того как две покаявшиеся ведьмы засвидетельствовали, что Бриджет участвовала в их шабаше, ее арестовали, бросили в промозглое узилище и кормили там гнилыми картошкой да свеклой и похлебкой. Всего несколько дней в подобных условиях, говорит Маммея, и почтенная женщина начнет смахивать на затравленного отчаянного зверя.
В зале суда перед злорадствовавшей толпой Джон Хэторн спросил ее: Откуда тебе знать, что ты не ведьма?
Она ответила: Ничего в этом не смыслю.
Судья Хэторн прищурился. Вскинул указательный палец. Указал им на Бриджет, и она отшатнулась, словно от удара. Ты глянь, сказал он. На прямой лжи тебя ловлю. И хлопнул ладонью по столуМаммея хлопает ладонью, показывая, как это было, и обвинители со зрителями заходятся в неистовстве.
Бриджет Бишоп знала, что все кончено, говорит Маммея. Ее приговорят к смерти, оставят болтаться на Висельном холме, пока кто-нибудь сердобольный не срежет трупможет, посреди ночи. Как и многие приговоренные, она была одиночкой средних лет, с домом и собственностью, которые уже конфисковали. Кто возьмет ее сторону? Кто вступится? Никто.
В конце концов губернатор Массачусетса пресек разбирательства. Один за другим присяжные заседатели отреклись от своих слов, раскаялись и пожалели, что так поспешили судить. Лишь Джон Хэторн помалкивал. Ни малейшего огорчения не выразил. Его репутация хладнокровного изувера пережила даже его смерть через двадцать пять летмирную кончину в довольстве и уюте.
Маммея рассказывает мне о проклятии, наложенном Бриджет Бишоп на потомков Хэторна. Ну, не проклятие, конечно, а предупреждение, наказ.
Нельзя не чтить ту женщину, говорит Маммея. Единственной силой, какой владела она, навести на него страх Божий! Или, может, какой другой страх. Но я в это верю. Думаю, предки твои притащили ведьм из Сэлема за собою. Их духи населяют этот дом.
Да что ж такое. Мама громко вздыхает за стенкой. Считает, что ее мать забивает мне голову небывальщиной. Считает, что лучше б я поменьше обращала внимания на байки Маммеи да побольшена штопку.
* * *
Я спрашиваю папу о проклятии, но он говорит, что ничего про это не ведает, хотя знает, что Хэторнывыводок, знаменитый своей неукротимостью. Лютый, свирепый шотландско-ирландский клан, перебравшийся в Новую Англию из Северной Ирландии в 1600-х, они быстро нажили репутацию жестоких к тем, кого считали своими врагами.
Били квакеров, обдуривали индейцев и продавали их в рабствотакое вот творили, говорит он.
Откуда ты все это знаешь? спрашиваю я.
Пивал я как-то раз виски с твоим дедом, давным-давно, говорит он.
* * *
Весной моего десятого года мама на сносях. Готовим в основном мы с Маммеей, а готовка на излете долгой зимыпо большей части из старых корнеплодов, припасенных в погребе, из сушеной рыбы и мяса из коптильни, супы да похлебки. На воде так холодно и бурно, что папа с Алом на плоскодонке выходить в море не могут. У Сэма сухой кашель и сопли. Земля вымочена насквозь: если падаю по дороге в школу, потом весь день замурзана и в сырой юбке. У всех нас поводов для радости немного.
В один сырой вечер по дороге из школы домой я вижу впереди на дороге папину бричку, знакомый барсучий силуэт в синем капоре на сиденье у папы за спинойвсе понятно: мисс Фрили едет к маме на роды. Добираюсь домой, и мы с братьями и с отцом сидим в кухне. Дождь лупит по крыше и в окна, тяжкий, густой, и все мы чуем сырость аж в костях. Сдираю с себя носки, развешиваю над плитой. Даже дровяной дым из Гленвуда волглый.
Ребенок рождается без затруднений. Мама уже привыкла. Но после рождения Фреда она меняется. Когда нужна младенцу, встает не спеша. Посреди дня вручает его Маммее и идет прилечь. Фред вопит, требует молока, мама не дает, и Маммее приходится разводить коровье водой и добавлять туда чуточку сахара. Сует мыльный камень в духовку, обертывает тряпицей и кладет Фреду в колыбель, когда тот спит, но это маме не замена, приговаривает она.
Мы с Алом спешим из школы домойвынуть Фреда из кроватки и покачать в кресле, искупать его в жестяном корыте. (Перед купанием он воняет кисло и сыро, словно его вытащили из земляной ямы в поле. А после купания пахнет, как щеночек.) Все стараемся придумать, как развеселить маму. Маммея печет фунтовый кекс с лимонными коркамимамин любимый. Папа строит комод для ее белья, с четырьмя ящиками. Синийлюбимый мамин цвет, и я решаю удивить еераскрасить то-сё в доме в синий.
Ал, когда я излагаю ему свою затею, качает головой.
Если стул покрасить, это не поможет.
Я знаю, говорю я, но надеюсь, что все же поможет.
Спрашиваю разрешения у Маммеи, зная, что папа не одобрит.
Замечательно, говорит она и выдает мне денег на краску.
После школы я покупаю галлон самой яркой синей краски, какая находится в универмаге О. С. Фэйлза и сына, две кисти с конской щетиной, жестяной поддон и банку скипидара, прячу все это в зарослях, когда устаю тащить домой. Назавтра иду проверить то место, а там ничего нет. Опасаюсь, что кто-то украл мои припасы, но, оказавшись дома, вижу их в сарае.
Я все равно считаю, что это дурацкая затея, говорит Ал, но не одной же тебе всю работу делать.
Мокрая краскацвета пера синешейки и блестит, как гладь озера. Мы с Алом оттираем старой ветошью двери сарая, раму и ободья фургона, салазки, решетку для сена и горшки с геранью. Начал краситьостановиться нет мочи. Отправляемся к Фэйлзу за добавкой, возвращаемся и красим парадную и заднюю дверии все рамы кроватей.
Уговариваем маму спуститься и посмотреть, что мы для нее сделали, и она обнимает нас с Алом.
Все потихоньку налаживается. Теплеет, и мы с мамой опять отправляемся в отлив на прогулки на остров Малый, но теперь берем с собой и моих братьев. Ал убегает в травы, Сэм собирает морских звезд в лужицы на мелководье. Мы бродим по галечному пляжу, ищем ракушки и устраиваемся на привал под старой елью. Мама снимает с себя малыша Фреда, укладывает на спинку, Фред воркует и курлычет. Я сажусь на валун, наблюдаю за мамой. Кажется, ей лучше. Но время от времени я вижу, как она вперяется в пространство, на лиценичего, и это меня тревожит.
* * *
Миссис Краули опрятным почерком выписывает на доску стихотворение Эмили Дикинсон, и по классу расползается ворчание.
Это шестилетка написала, что ли?
Что это за тире сплошные? Грамматика такая?
Мой дедушка говорил, что она просто чудна́я старуха. Христова невеста, говорит Гертруд Гиббонз, наша классная всезнайка.
У Эмили Дикинсон действительно была тихая жизнь, говорит миссис Краули, закладывая выбившуюся седую прядь за ухо. Один мужчина разбил ей сердце, и она стала эдакой затворницей. Всегда одевалась в белое. Никто и не догадывался, что онапоэт: ею восхищались из-за ее чудесного сада. Она часами просиживала за маленьким письменным столом, но толком никто не ведал, чем она занимается. После ее смерти в ящике стола обнаружили папку со стихами. Многие страницы, исписанные четким почерком, с очень странной разметкой, сами видите. Сотни и сотни стихотворений.
Примечания
1
Эбенизер Баттерик (18261903) американский портной, изобретатель и предприниматель в сфере моды; Баттерик и его супруга Эллен Огаста Поллард Баттерик считаются изобретателями выкроек на кальке, предложенных в разных размерах; выпуск изданий с выкройками начался в 1863 г. и революционизировал домашнее шитье. Здесь и далее примечания переводчика.
2
Newell Convers (Ньюэлл Конверз Уайет, 18821945); так привычно именуют в англоязычном мире Уайета-старшего, американского художника и иллюстратора. Один из самых знаменитых его проектовиллюстрации к Острову сокровищ Р. Л. Стивенсона (издание 1911 г.).
3
The House of the Seven Gables (1851, рус. пер. Дом о семи шпилях) второй роман американского прозаика-романтика Нэтэниэла Хоторна (Натаниэль Готорн, 18041864), один из образцов готического романа.
4
Судебный процесс, проходивший в г. Сэлем (Новая Англия) с февраля 1692 по май 1693 г. Фамилия Хэторн пишется Hathorne.
5
Red Wing (1907) американская популярная песня, музыка Керри Миллза, слова Тёрленда Чэттэуэя. Некоторый анахронизм заключается в том, что к 1907 году и героине книги, и реальной Анне Кристине Олсон было уже 14 лет.
6
Строки из последней строфы стихотворения Раковина наутилуса (The Chambered Nautilus, 1858) американского врача, поэта и писателя Оливера Уэнделла Хоумза-ст. (Холмса, 18091894).
7
Cream of Wheat (с 1893 г.) американская торговая марка манной крупы смешанного помола.
8
Из очерка Study of Thomas Hardy (1936) английского прозаика, поэта, драматурга, художника Дэвида Херберта Лоренса (18851930).
9
Универмаг Фэйлз и сын был открыт в Кушинге в 1828 г. и остается старейшим постоянно действующим универмагом в США; современный магазин существует с 1889 г. (он переехал с первого адреса, но работать не прекращал; с того времени носит имя Огастэса С. Фэйлза).