Календарь капельмейстера Коциня - Маргер Оттович Заринь 10 стр.

Правда, висевшие за дверью брюки утверждали, что это были просто эмоции.

 Не изводи меня эмоциями!  сказал письменный стол и плюнул еще раз.  С эмоциями как таковыми надо бороться всеми силами.

ГОРЬКИЙ И ГОРЕСТНЫЙ, КАК МЫЧАНИЕ В ВЕЧЕРНЕЙ МГЛЕ

(КОРОТКИЙ РАССКАЗ В МАНЕРЕ БЕЛЛАМИ)

Когда вечером третьего сентября пятеро музыкантов в сопровождении вооруженного немца явились на представление, двери театра оказались на запоре. Лишь после того, как они стали отчаянно барабанить и звонить, появился старый Анскин.

 Эизвиняюсь, господа, театр закрыт. Тотальная мобилизация.

 И ни одной души нет?  недоверчиво спросил валторнист.

 Были, но ушли в Андреевскую гавань, провожать уезжающих.

 Каких еще уезжающих?

 Ну, зингеровскую компанию. Сегодня уходит последний пароход. Зейдак со своими актерами едет в Готенхафен. А с ними и твоя зазнобушка Лиана!  говорит Анскин Каспару.

Трубачу словно штык в сердце всадили.

 Когда ушел пароход?  спрашивает он в полуобморочном состоянии.

 Эизвиняюсь, вовсе еще не ушел. Пароход отходит от причала в девять, а сейчас только семь. Ты еще можешь успеть.

 Впустишь нас, если мы как-нибудь ночью постучимся в окно?  тихо спрашивает тромбонист.

 Отчего же не впустить? Своих  пожалуйста. Только приходи через двор, чтобы никто не видел и не слышал. В мюнделевском заборе есть дыра, она выходит на Гертрудинскую.

 Какой же музыкант не знает этой дыры,  смеется тромбонист.  Сколько раз я через нее пол-литры проносил.

Дальше Каспар не стал слушать, он помчался в Андреевскую гавань как одержимый. Друзья и вооруженный немец едва поспевали за ним. Штурман получил приказ не спускать глаз с музыкантов.

Их не пустили дальше решетчатой ограды таможенного сада. У ворот стояли часовые и таможенники. На площади толпился народ, а у причала уже дымили два парохода. По трапу поднимали тюки и ящики. Матросы орали, уезжающие взволнованно метались туда и сюда.

Обеими руками вцепившись в решетку ограды, Каспар пытался разглядеть кого-нибудь из их театра. Да, там маячили Зейдак, Дучкен и кто-то еще. Каспар стал махать и звать, чтобы они подошли поближе. От группы людей отделилась маленькая фигурка и направилась в его сторону. В сером пальто и пестром платочке.

 Лиана!

 Каспар, любимый, единственный!

Лиана подошла к ограде и просунула руки сквозь стальную решетку. Каспар схватил их и уже не выпускал. Они стояли и молчали.

 И все-таки ты уезжаешь

 Да пойми же: театр закрыли. Никаких видов на будущее. Зейдак спросил, каково будет мое последнее слово. Показал список ролей. Как я могла отказаться, Каспар? Я тебя вовек не забуду, любимый, единственный.

 Но мы же

 Никогда, никогда я тебя не забуду, любимый!

«Неужели это Лиана?» Не веря себе, слушал ее слова Каспар. В нише углового окна они уговорились спрятаться в квартире дяди Фрица и дождаться освобождения Риги. Клялись

Раздался пароходный гудок, и площадь зашевелилась, как муравейник.

 Мне надо идти,  сказала Лиана.  Если у тебя когда-нибудь будет такая возможность, сходи в Чиекуркалн и навести мою мать. Ей грозит опасность. Адрес ты знаешь

 Еще минутку,  говорит Каспар, не выпуская рук Лианы.

На пароход начинает рваться нагруженный чемоданами и рюкзаками людской поток. Все стараются опередить друг друга, толкаются и норовят первыми занять лучшие места. Зейдак машет Лиане, чтобы та поторопилась: актеры уже почти у самого трапа.

 Ну, прощай, Лиана.

 Прощай, Каспар. Прости, что так получилось.

 Что поделаешь что поделаешь

Лиана убежала легкими шажками, прощание ее не расстроило. Чемодан уже подхватил господин Зингер. Администратор еще раз с радостью победителя оглянулся на сине-серого эсэсовца, обеими руками вцепившегося в железные прутья таможенного сада и словно окаменевшего там. А Лиана так и не оглянулась. Зейдак протянул ей руку, и фигурка в сером пальтишке и цветном платочке ловко вспорхнула на борт. Потом затерялась в людском водовороте

В эту минуту к воротам таможни подъехал ломовой извозчик с целой телегой вещей и потребовал, чтобы часовые его пропустили. Появились и сами хозяева: старый Бютнер с женой Надеждой Сергеевной. Стали показывать часовым бумаги, выданные им в последний момент в пароходно-транспортном обществе «Викинг». Там, мол, ясно сказано, что надо явиться в девять вечера.

 Пароход сейчас отчаливает,  говорит жандармский начальник.  Вы должны были явиться в девятнадцать, а не в девять. Теперь поздно. Ничего не могу поделать!

Старый Бютнер умолял его и обещал золотые часы, Надежда Сергеевна ругалась на трех европейских языках, но жандармы стояли, как деревянные идолы, и даже не взглянули на несчастных.

В перепалку вмешался и ломовой извозчик. Он кричал, чтобы ему заплатили еще столько же, не то он не повезет вещи обратно на Лесной проспект. Какое-то время они так вот и выясняли отношения, но когда Надежда Сергеевна в третий раз показала извозчику кукиш, тот обиделся, стал снимать барахло с телеги и складывать на мостовой.

Каспар не стал смотреть, что будет дальше. Он пошел на портовый мол. Оттуда было хорошо видно, как маленький буксирчик медленно выводит огромный пароход на середину Даугавы. Каспару казалось, что с борта серая фигурка машет пестрым платочком. Трубач сначала помахал рукой, потом вытащил носовой платок, помахал им, а затем вытер глаза.

Видишь, как просто все делается, Каспар Коцинь! Любимый, единственный

ВЫДЕРЖКИ ИЗ СЕКРЕТНЫХ ЗАПИСОК ВОЕННОГО ОСВЕДОМИТЕЛЯ

После ужина музыкантам велели построиться.

 Смир-наа! Напра-во! Нале-во! Стой! Штурман Каспар Коцинь, два шага вперед  марш! Что у тебя в руках? Труба?

 Нет, труппенфюрер, это Эм Гэ: Maschinengewehr!

 В таком случае положи его и разыщи свою Ин Бэ. Все пятеро сдайте оружие и возьмите свои инструменты, поедете со мной!

Вот это да! Музыканты только что перебрались из Илгуциема в Бабитский бор, неподалеку от Тирельских болот. Здесь оборудован новый лагерь. По утрам происходит боевая учеба, а после обеда их часть разбивают на несколько подгрупп, или зондеркоманд. Пятерым музыкантам выдают топоры и лопаты. Их отправляют на опушку Бебербекского леса рыть окопы и оборудовать блиндажи. А истребительная команда Гейнца Никеля стоит у них за спиной в качестве часовых, потому что тут же работают и выловленные на улицах штатские  чтобы рыть траншеи.

Когда наступает вечер, группу Каспара Коциня отправляют в офицерский клуб на Алтонавской возле пруда Марас, в здание бывшей Торнякалнской немецкой женской школы. Увозит и привозит музыкантов сам труппенфюрер, вооруженный MG. О бегстве и думать нечего. Командир лично ездит с ними потому, что в офицерском клубе за это время можно в стельку нализаться трофейными напитками Marketenderwaren, там есть все европейские сорта. На обратном пути шеф пьян, но чрезвычайно агрессивен: сидя рядом с шофером, все время целится из своего MG в спины музыкантов и грозно разглагольствует:

 Я научу вас уважать фюрера! Я вас выдрессирую, проклятая латышская банда! Все вы красные, я вас насквозь вижу. Мой шеф справится с вами за мое почтение!

Нашему военному осведомителю поручено выяснить, что думают простые люди о внутри- и внешнеполитическом положении (совершенно секретно!).

 Описать невозможно,  сказал нашему военному осведомителю дворник офицерского клуба,  что здесь, на Алтонавской, творится! Пир во время чумы! Гитлеровцы чувствуют, что их час пробил и вот-вот за все придется давать ответ. Только СС и СД еще надеются на секретное оружие.

Если такое рассказал дворник офицерского клуба, то, значит, это известно всем. Истинное положение дел ни от кого уже нельзя скрыть. Но почему же в таком случае немцы не гонят в шею национал-социалистов, почему не пытаются избавиться от безумца  Адольфа Гитлера?

 Это не так-то просто,  ответил нашему военному осведомителю ушедший на пенсию историк.  Теперь изобретен чрезвычайно совершенный аппарат государственной власти. Это железная система, и эту систему держит в своих руках численно небольшая группа людей. Пока что они еще надеются продлить свой век. С помощью литературы, искусства, осведомительной службы и средств массовой информации, взяв на вооружение технику и даже электронику, они создали кельи, где поодиночке заперты все их подданные, обозначенные особыми номерами. Стоит только одному из них пошевелиться или просто изменить положение, как на пульте управления вспыхнет сигнал, и такое отклонение будет немедленно ликвидировано. Оттого-то ни один немец, которому дорога жизнь, в данный момент и не шевелится.

А вот что о происшествиях в алтонавском клубе рассказал нашему военному осведомителю штурман Каспар Коцинь, трубач одной из частей СС.

 Офицер девятнадцатой дивизии латышского легиона во время ссоры закатил основательную оплеуху своему коллеге по полку  пруссаку. Немедленно появились жандармы, вывели латыша в сад и тут же на берегу пруда Марас расстреляли. Закон суров: если ненемец ударит немца, то казнят без суда и следствия.

Каспар Коцинь лично знал расстрелянного. Это был сын известного профессора теологии Альф К., они вместе учились в средней школе. Музыканты начали понимать, во что нынче ценится жизнь латыша.

В другой раз седой генерал, которого музыканты видели уже несколько дней подряд пьющего за маленьким столиком, внезапно вскочил, выхватил пистолет и с криком «проклятие Гитлеру!» начал стрелять в потолок. Тогда труппенфюрер, желая продемонстрировать свою лояльность, сзади набросился на генерала и убил его ножом. В зале все встали и, выбросив руку вперед, запели песню Хорста Весселя. А музыкантам было велено играть ее. После этого стали бить окна.

Без пятнадцати минут двенадцать пьяный труппенфюрер собрал свою пятерку и повез домой. Музыканты были бледны и по дороге не сказали ни слова.

(Данное донесение является строго секретным и может быть опубликовано только после войны.)

ЧЕЛОВЕК И ЧЕСНОЧНАЯ КОЛБАСА

ПОЧТИ НЕВЕРОЯТНАЯ ИСТОРИЯ, РАССКАЗАННАЯ К-М К-М

Теплое и благостное сентябрьское воскресенье. Уже с раннего утра музыкантов согнали на край болота рыть окопы. Разведчики сообщили, что окруженный отряд красных партизан готовится к прорыву из Тирельских болот в Кемерский лес. Пока они находятся еще где-то возле Цены. Укрепились партизаны основательно, самолеты доставляют им продовольствие и боеприпасы.

 Бдительность и еще раз бдительность!  напомнил музыкантам шарфюрер, когда те слишком уж шумно стали обтесывать бревна.

 Четырежды бдительность!  сказал кларнетист.  При первой же возможности

Тромбонист, отбросив топор, смотрит в сторону чащи. В последнее время он стал ужасно беспокойным. Все время бормочет, что надо бежать, любой ценой  бежать: он уже оборудовал в театре отличное потайное убежище для себя и других. С каждым днем обстоятельства становятся все более неблагоприятными, бог знает в какое еще пекло их загонят.

А оружие у музыкантов отобрали, оставили им только кирки, топоры и лопаты.

 Как же ты теперь смоешься?  спрашивает виолончелист.  Я же говорил, что надо было удирать, когда мы еще имели автоматы. Полоснуть хорошей очередью  и в лес! А теперь надо ждать, когда начнутся бои за Ригу.

 Надо не ждать, а сматываться!  не сдается тромбонист.  Я больше не могу, меня тошнит

Так вот они работали и рассуждали, и когда рассеялся утренний туман, блиндаж уже был сооружен. Музыканты решили малость закусить и передохнуть. В то утро только они пятеро и явились на эти работы. Под прикрытием росших на опушке кустов, никому не видимая, расположилась команда Гейнца Никеля. На сей раз в распоряжение шарфюрера были выделены «двенадцать парней, двенадцать отличных ребят, на которых можно положиться». Ребята, отлеживаясь в кустах, щелкали затворами автоматов и тихо переговаривались. Лишь один из них  Ральф Келлер, почуяв сладостный аромат, приплелся к костру, где музыканты начали поджаривать нарезанную ломтиками чесночную колбасу. Колбасу эту сунула в рюкзак тромбониста его мать  при последнем свидании с сыном. Музыканты намеревались поджарить ее тайком, но у Ральфа Келлера был собачий нюх. Он тоже получил кусочек, но, проглотив его, тут же потребовал другой и третий.

 Das schmeckt gut!  сказал он и потянулся за четвертым, как вдруг со стороны Тирельских болот загрохотали выстрелы.

Пули рвали покрытие блиндажа и нежную кору деревьев. В болотном кустарнике слышался треск скошенных пулями веток, а мох приглушал звук шагов бегущих людей.

 Halt!  орал Гейнц Никель и продирался сквозь чащу, стреляя наугад, поскольку о прицельной стрельбе не могло быть и речи.

Зондеркоманде оставалось только прислушиваться к тому, как через багульник и мелкий ельник, отстреливаясь, убегает десяток людей.

 Ко мне!  кричал Ральф Келлер и, направив ствол на музыкантов, бежал к блиндажу.  Все сюда! Забирайтесь в блиндаж и не высовывайте носа, пока я не позову. Мне надо поохотиться за красными.

Музыканты заползли в землянку и, затаив дыхание, стали прислушиваться. Что-то будет, что-то произойдет? Но крики и выстрелы раздавались все дальше и дальше.

 Это наверняка были партизаны,  отдышавшись, зашептал тромбонист.  Решили, что нас всего пятеро, и попытались прорваться на Калнцием. Время пришло, ребята! Я смываюсь, пока те еще не вернулись.

 Подожди, не пори горячку!  говорит виолончелист.  Они же где-то рядом. Не надо рисковать.

Тромбонист высунул голову из землянки и прислушался.

 Команда там  в болоте,  говорит он, помедлив.  Ральфа не видно.

Осторожно, ползком тромбонист выбирается из блиндажа и оглядывается вокруг.

 Ни души Ральф наверняка побежал вместе с ними. Нечего ждать! Кто со мной?

 Лучше по одному,  неуверенно говорит Каспар.

 Эх, ты! Страх одолел? Маменькин сынок! Надо только добежать до чащи, а уж там

 Подожди еще немного,  удерживает его виолончелист,  на болоте слышны голоса Они возвращаются.

 Именно поэтому и нечего канителиться. Айда!

Тромбонист, пригнувшись, перебегает открытую полянку. Впереди  песчаный пригорок, а за ним  заросли. Слава те, господи, сейчас Halt!

Из-за блиндажа раздается окрик Ральфа:

 Halt!

Да что же это? Тромбонист, застигнутый на пригорке этим окриком, замирает на месте и оглядывается. В то же мгновение раздается автоматная очередь. Музыкант опускается на колени, как-то странно изворачивается и пытается проползти к зарослям, но тут его настигает еще одна очередь. Несчастный падает навзничь, да так и остается лежать с широко раскинутыми руками. Вот и все.

Человека больше нет.

Эхо выстрелов медленно затихает. Воцаряется чудовищная тишина.

Музыканты в бессильной ярости смотрят, как Ральф подходит к убитому и ногой переворачивает его тело, дабы убедиться, что беглец действительно мертв.

 Сейчас я лопатой размозжу ему голову!  в истерике кричит валторнист.

Музыканты проявили нечеловеческие усилия, чтобы справиться со своим другом и утихомирить его.

 Попомните мое слово, ребята! Я не сбегу, прежде чем в куски не изрублю этого негодяя,  шептал валторнист, и из глаз его текли слезы. Музыкант дрожал и трясся как в лихорадке:  Запомните! Я клянусь!