Национальные рукавицы, в отчаянии твердит Освальд. Почему национальные?
Мать сначала не понимает, но потом ей приходит в голову, что у сына, наверное, разболелись зубы.
Да, нагрянули холода, вот и застудился ты. Ну бери, бери: рукавички на пользу пойдут. А масло в прохладное место положи.
Неожиданно мать начинает плакать.
Ты же еще не знаешь горе-горюшко! Отца взяли. На прошлой неделе явился милиционер и увел его. А уходя, отец попросил меня в Ригу съездить и обо всем Осе рассказать. Может, ты чем-то помочь сумеешь В хлеву нашем чьи-то ружья нашли да патроны, под соломой спрятанные. Три раза в наш дом какие-то люди из леса врывались, отца застрелить хотели, ключ от хлева требовали. Потом подоили корову и ушли. А уж после их изловили и стали они показывать те места, где ружья у них попрятаны. И у нас, стало быть. Ты же знаешь, отец с такими не водился, ты можешь поспособствовать. Его в Ригу привезли, на следствие горе-горюшко!
Лицо у Освальда окаменело. Чистейший, безоглядно верный человек оказался сыном бандитского приспешника. И никому не втолкуешь, что ты давно отрекся от матери и от отца, никто уже этому не поверит. Потому что нет у тебя такой справки!
«Родственник предателя сам предатель», не раз подчеркивал Освальд. И никакого значения не имеет, что отец невиновен, никакого. Биография сына испорчена. Тень падает, подозрения остаются. На всю жизнь.
Первой его мыслью было застрелиться или, вернее, застрелить себя. Пистолет лежал тут же, в письменном столе. Но тут Освальда разобрала злость. Злость на мать, хотевшую подкупить его маслом и, словно в насмешку, привезшую рукавицы в национальном стиле. Злость на отца, впутавшего Освальда в такие неприятности. Он стыдился самого себя. (Освальд Барлотти, каково ваше социальное происхождение? Из антисоветских элементов, бандитов!) Ему прямо-таки заплакать хотелось: таким грязным, замаранным чувствовал он себя в эту минуту. Теперь все будут сторониться его. Конечно, прямо в глаза ничего не скажут. На заседании комиссии, куда явится Барлотти, кто-нибудь как бы между прочим заметит, что он, Барлотти, вовсе не должен присутствовать, что на место Барлотти уже давно назначен другой (так он делал сам, чтобы человек, впавший в немилость, сильнее почувствовал унижение). Почему мир устроен так, что отец получает сына, а не сын отца? Освальд выбрал бы себе героя. Лучше всего уж погибшего в борьбе.
Он встал и сунул матери узелок с ее взяткой. Он не сказал ни слова. Проводил мать до дверей и передал секретарше. От своих родителей Освальд Барлотти отрекся теперь окончательно.
Около недели он жил как в бреду Наконец пришло сообщение: отец оправдан. Бандиты знали, что старик является отцом Освальда Барлотти, поэтому и устроили в его хлеву тайный склад оружия, надеясь, что милиционеры не станут обыскивать хутор «красных Барлотти». Судебные инстанции оправдали и реабилитировали отца.
Но отца не оправдал сын.
Подозрения остаются, сказал он, и на меня падает тень.
Барлотти подал заявление с просьбой перевести его на другую работу, так как о случившемся узнали в театре. Скорее всего, разболтала секретарша.
Теперь вы сами видите, что это за клоака, сказал он уходя.
В управлении к просьбе Барлотти отнеслись с нескрываемой радостью. Давно уже обсуждался вопрос, как быть с ним. Теперь его перевели в другое ведомство.
ПРИБЛИЖЕНИЕ ЗИМЫ И ВИДЫ НА ТОПЛИВО
ОТ НАШЕГО КОРРЕСПОНДЕНТА
После теплого и сухого октября наступили необычные холода. По месту работы организуются выезды в лес и воскресники для заготовки топлива на зиму, поскольку отступающий враг не оставил никаких запасов. Огромную помощь городу оказала в эти дни Красная Армия. Уже подвезено пятьсот тонн каменного угля, вскоре будет получено еще столько же. Начнет действовать центральное отопление в больших жилых домах и учреждениях.
Может, прислан ты Донбассом,
Может, дал тебя Урал,
Но теплом Земли прекрасным
Ты ярчайше запылал.
Я смотрю, блестя глазами,
Как по улице моей
Целыми грузовиками
Возят уголь для печей.
СВЕТИТ МЕСЯЦ, СВЕТИТ ЯСНЫЙ
К. ДУНДАГС-ДАНГА
Постановка, посвященная Октябрю, оставила хорошее впечатление. Газеты хвалили Даугавиетиса и прекрасно отзывались об актерах. В критических статьях анализировались драматургические удачи и просчеты Карлиса Сармона, его гражданский пыл и лирический пафос. Под самый конец упоминалось и о музыке, написанной «неким молодым, пока еще неизвестным, но весьма одаренным капельмейстером Коцинем».
Большей славы Каспару пока и не требовалось! В конце каждой критической статьи целая фраза была посвящена лично ему:
«Автор музыки в достаточной мере прочувствовал лирический пафос К. Сармона».
«Под влиянием стихов Карлиса Сармона композитор написал несколько прекрасных мелодий».
«Утонченно райнисовские и сармоновские нюансы молодой композитор, к сожалению, уловить не сумел».
«Каспар Коцинь показал, что он умеет весьма технично работать с трубами и барабанами, но ничего не понимает в скрипках».
Обрадованный таким успехом, Каспар Коцинь сразу же после премьеры пригласил аполлоновцев к себе, отметить Октябрьские праздники. Квартира у него большая, можно будет попеть и потанцевать. Собрались актеры, хористы и музыканты. Пришел и Карлис Сармон, а в полночь бурей ворвался дон Аристид, умирающий от жажды и требующий «Саперави». Это был замечательный вечер. Карлис Сармон читал стихи, актеры пели, а Даугавиетис не слушал никого: знай себе говорил. Молодежь все время танцевала. Уксус притащил из театра большущий проигрыватель с целой кучей страшно заигранных пластинок. Игла никак не могла перескочить на следующую дорожку и безостановочно выводила одно и то же: «море, где северный ветер ревет, ветер ревет, ветер ревет, ветер ревет»
Вот так же не мог сдвинуться с места и дон Аристид, рассказывая два своих любимейших анекдота: о композиторе Регере и Матильде фон Регеншток. Старик нашел благодарного слушателя в лице своего прекрасного помощника Уксуса. Да и что мог поделать бедный актеришка и сценариус: он же в какой-то мере считался хозяином дома. Со своей матерью, старшей сестрой и ее десятилетним сыном Уксус перебрался в квартиру дяди Фрица. Они вчетвером обитали в «спальне с нишей» и дальнем чулане. Каспар был счастлив, заполучив таких отличных соседей. Да и семейство Уксуса ничего не имело против: из лапмежциемской развалюхи они перебрались в меблированные комнаты на всем готовом. Выбрали себе помещение, выходящее окнами во двор: остальные показались им слишком большими, настолько они были скромны. Так что незанятыми остались самые лучшие комнаты: парадный зал с ярко-желтым дубовым паркетом, с канарейкой в клетке, с золотой рыбкой в аквариуме и засохшей пальмой в деревянной кадке (любимое отхожее место собачонки дяди Фрица), а кроме того, адвокатский кабинет с письменным столом. В этот вечер здесь плясали польку и декламировали Маяковского. Канарейку чуть паралич не разбил, а золотая рыбка-таки окочурилась. То ли от того, что какой-то негодник бухнул в аквариум водки, то ли из-за своих политических убеждений (рыбку подарил дяде Екабмиестский ландвирт).
Наперекор изрядной разнице в возрасте, между Карлисом Сармонтом и Каспаром установились весьма дружественные отношения. Быть может, их объединяла память о Лулу (тайна, о которой они поклялись не рассказывать никому). Быть может, художественные интересы. Один из сотрудников календаря недавно сказал: эти люди прекрасно дополняют друг друга. Лучше всего понимают друг друга художники с разными характерами. Этим, мне думается, и объяснима взаимная симпатия Евсебия и Флорестана. Притяжение противоположных полюсов.
Танцы и пение подходили к концу. Сармон торопился, чтобы успеть на взморский поезд и вовремя добраться домой.
А почему они поселились в Дубултах, спросил Каспар. Ведь здесь три комнаты пустуют или полусвободны. Перебрались бы сюда. Живя вместе, можно и оперу и ораторию написать.
Хм
Сармон отнесся к этому серьезно.
Идея недурна, сказал он. Но надо поговорить с женой. Она почему-то прельстилась взморским воздухом, хотя для меня эти постоянные разъезды создают массу неудобств.
Уже на следующий день Карлис Сармон привез сюда свою дражайшую половину. Каспар показал им сначала зал с пальмой, а затем кабинет, где стоял дядин письменный стол. Сармону ужасно захотелось тут же усесться за этот стол и опробовать свое перо на его гладкой столешнице. Он даже успел придумать название для своего стихотворения: «Стол письменный мне вновь принадлежит». Под конец Каспар показал еще и отдельную комнату с выходом в коридор, сказав, что жена товарища Сармона может устроить здесь свой будуар Ну как?
Джульетта (так звали жену Сармона) только руками всплеснула от радости:
Такие роскошные комнаты, да еще в самом центре! Тут, Карлис, и говорить не о чем, конечно же надо их брать!
Втроем они спустились вниз, к Фигису. А затем, уже вчетвером, направились в подвал, где размещалось домоуправление. Прошло три недели, и в конце ноября Флорестан, Евсебий и Джульетта стали соседями на долгие годы.
Отшумели праздники, идет повседневная работа. Постепенно возобновляются лучшие постановки Аполло Новуса, начались генеральные репетиции «Марии Стюарт», капельмейстеру Коциню дух перевести некогда. А Даугавиетис уже толкует о еще одном грандиозном начинании: о гастролях в Москве.
Прежде всего он уговаривает Сармона, затем со своим предложением является в управление, убеждает, хлопочет, и нате вам в середине декабря получает письменное предложение через полтора года гастролировать в столице. Персонал окрылен. Только бы не ударить в грязь лицом!
В театре начал работать новый начальник отдела кадров отставной гвардии майор Волдемар Перле. После тяжелого ранения в бою под Виеталвой он был демобилизован. Работники управления, да и сам директор Витол долго беседовали с ним, прежде чем уговорили пойти в Аполло Новус и принять тяжелое наследие, которое оставил Барлотти. Кадровые дела не упорядочены, отдельные лица намеренно раскалывают коллектив, строчат жалобы, отравляют атмосферу. Даже Вилис Витол не может справиться с ними. Похоже все-таки, что характер у него (как он сам сказал) мягковат. Но вот сумеет ли Волдемар Перле проявить ту железную строгость, которая необходима сейчас, чтобы нагнать страху на склочников Аполло Новуса?
С виду Перле не казался таким уж грозным: долговязый, худощавый, с седоватыми усами; смеялся он простодушно, гомерически. Но, занимаясь делами, разговаривал громовым голосом сразу чувствовалось, что это бывший командир. Актеры так и прозвали его Командиром. Первый же изданный им приказ был весьма категоричен: прекратить непрерывные обсуждения и товарищеские суды во время репетиций. Вместо этого производственные совещания и политинформация, каждое утро в половине девятого! С трех часов дня до половины седьмого вечера отдых, а после спектакля марш, в постель! Перед уходом домой никакого «торчания в гардеробной» (этот пункт тяжелее всего ударил по Юхансону), никаких «Саперави»!
Перле поймал Уксуса в половине двенадцатого ночи в коридоре театра с бутылкой «Саперави». Куда несешь?
Не было печали, черти накачали! сказал Уксус, возвращая Даугавиетису полученный от того червонец. Вот ваши денежки. Командир бутылку реквизировал и запер в сейф, а деньги отдал. В этом железном шкафу у него целая винотека.
После премьеры выставим на стол, сказал Перле. Дюжина у меня уже собрана. По крайней мере одной заботой меньше.
Таков был новый начальник.
Вам бы взглянуть да послушать, как теперь производственные совещания проходят. Прежде всего Перле смотрит на часы и говорит:
В нашем распоряжении столько-то времени. Репетиция начнется через час. Рассмотреть надо два вопроса. Во-первых: почему мастер сцены Бирон со своими рабочими вовремя не построил декорации третьей картины (из-за этого репетиция началась на двадцать минут позже) и, во-вторых, почему опоздал актер Арвед Юхансон, задержав репетицию еще на десять минут? Хаос, товарищи, хаос!
На собрании говорится только о дисциплине и производственных вопросах. Покрасневший Бирон оправдывается, а Юхансон, опустив голову, признает себя виновным и обещает исправиться. Но вот склочникам и болтунам развернуться негде. Наталья, чета Урловских и Фред Вилкин сидят, втянув головы в плечи, исподлобья глядя на руководителя собрания. («Товарищи! Поданную нами жалобу Перле отверг. Он не разрешает рассмотреть ее на собраний! Хаос, товарищи, хаос!»)
Кончалось совещание, начиналась репетиция, все шло как часы. Каспар сидел в оркестровой яме, в одной рубашке, и исправлял сцены казни в «Марии Стюарт»: он выбросил Гуммиарабикум и вместо него написал траурный марш. Когда репетиция у музыкантов уже подходит к концу, в оркестре появляется Волдемар Перле, усаживается рядом с барабанщиком и говорит: продолжайте, пожалуйста, я просто зашел послушать.
В перерыве Перле, к великому удивлению музыкантов, просит дать ему трубу, подносит ее к губам и довольно-таки ловко наигрывает песенку «В лесу родилась елочка».
Не хотите взять меня на полставки? спрашивает он смеясь и возвращает трубу ее владельцу. В ульманисовские времена я подрабатывал на сельских балах, играя на корнете.
Вы же наш человек, шутит барабанщик Марцев. Лабух!
Перле посидел и поболтал еще минутку. Музыканты жаловались на отсутствие вентиляции: на вечерних спектаклях они тут прямо-таки задыхаются. Профсоюзу и директору давно известно об этом, а результатов нет. Работать становится все труднее, Аристид Даугавиетис приказывает размещать в тесной яме все больше и больше музыкантов режиссеру, видите ли, нужен волюмен. Пришлось Командиру пообещать, что он сам возьмется за это дело («Хороший человек Вилис Витол, но не расторопный, подумал Перле. Придется наступить ему на мозоль»).
Продолжайте работать, сказал Командир, пожимая руку Каспару Коциню. А после репетиции зайдите ко мне в кабинет!
Они продолжают репетировать, но работа не ладится. Капельмейстер стал совсем рассеянным, на уме у него была уже не «Мария Стюарт» и ее печальный конец, а лишь беспокойство за собственную особу.
Добра не будет, думает юноша. Командир так строго посмотрел на меня
Двенадцать. Половина первого Половина второго
Дрожащей рукой капельмейстер Коцинь стучится и открывает дверь кабинета. Перле идет ему навстречу и просит садиться. Где удобнее у окна или у стола.
Каспар, как пай-мальчик, садится у стола. Командир пододвигает стул и усаживается рядом.
В понедельник нас обоих вызывают на коллегию, сообщает он. Поэтому я решил предварительно познакомиться с вами. Надо, как говорится, провести обсуждение, чтобы согласовать позиции. Вы курите? спрашивает Перле и протягивает «Казбек».
Спасибо, нет.
А я вот курю. На фронте научился. В молодости был таким же примерным, как вы.
Перле не спеша достает спички, закуривает и выпускает колечко дыма.
Критики эти здорово вас расхваливают чертовски, мол, одаренный! Но меня больше интересует, что вы сами о себе думаете.
Да мне-то больше нравится, когда хвалят, а не хулят К тому же я точно знаю, чего хочу, и понимаю, на что способен.
Ого! Хотеть можно чего угодно. А силенок-то хватит?
После того, что я пережил, думаю хватит! Я прошел через ад.
Не замаравшись?
Через ад нельзя пройти не замаравшись. Но после этого можно очиститься огнем.
И сквозь этот огонь вы тоже прошли?
Дважды. В первый раз наполовину, во второй тотально.
Тотально? Это немецкое изобретение. Как долго вы у них служили?
Месяц и девять дней.
Ну и как?
Это долгая и невеселая история.
И все-таки расскажите, пожалуйста. Между нами не должно быть никаких секретов, недобрые времена кончились.
Каспар внезапно почувствовал доверие и уважение к этому худощавому человеку. Покуривая, Командир задумчиво смотрел прямо в глаза капельмейстера.
Рассказывайте с самого начала.
Это был мрачный и неприятный рассказ. Каспар говорил о труппенфюрере, о муштре, о команде Никеля, о бегстве и смерти тромбониста, о Роберте Матусе и о том, как погиб валторнист.