В голове у него закружились цифры, воспоминания, и впервые за всю свою беспокойную жизнь, в которой он до сих пор видел прежде всего только себя, искал пользу и комфорт только для себя, он почувствовал, что писать сейчас означает действовать.
Андраш вдруг понял, что, как раз начав действовать, он и обретет чувство собственного достоинства, охраняя которое дед Бицо поднял мотыгу на своего господина, он понял, почему дед Буза, прощаясь с родными и со всем миром, лежа под колесом воза, груженного зерном, почувствовал, что земля эта может наконец стать благодатью, самим спасением, если только обездоленные, вооружась шестами, цепами, землемерными рейками, без колебаний захватят ее у господ
Андраш тотчас же взялся за бумагу и уверенным почерком, скорее высекая, чем выписывая буквы, начал писать листовку:
«Сельскохозяйственные рабочие! Батраки! Бедняки!..»
14
Через четыре или пять дней, в восемь утра, Бицо писал отчет о событиях за день для Кесеи, который работал где-то в районе.
Он печатал отчет на машинке, не удивляйтесь, на машинке! Надорвавший голос Такач, самый главный «комиссар» по снабжению (что хочешь делай, а он все равно себя так называет), разыскал в одной сельской школе штук тридцать новеньких «ремингтонов» и привез их в село, решив оставить одну в комитете, а остальные отправить в Будапешт, сочтя, что на площади Кальмана Тисы они очень пригодятся.
На стенах развешаны большие портреты Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина.
Их привезли на грузовике редакции «Уй со» молодой лейтенант с девичьим лицом и седая женщина, в очках и военной форме. Оба они служат в Советской Армии, на груди их висят боевые награды, но оба они не венгры. Они сняли с грузовика кипы венгерских газет и книги, которые теперь Бицо читает по ночам до тех пор, пока глаза не заболят.
На стене, под портретами вождей, висит карта размером с добрую простыню, нарисованная наскоро, от руки. Раба на ней выглядит небольшим ужом, завернувшим хвост.
В центре карты алеют три приколотых булавками красных флажка, что означает здесь уже созданы и в полную силу работают под руководством Кесеи сельские революционные органы комитеты по разделу земли.
Работа их заключается не только в том, что члены комитетов учитывают все подлежащие разделу земли и всех, кто на них претендует; помимо того, каждый из них взял себе по одному селу, в котором пока еще нет земельных комитетов.
В этих селах они собирают жителей на собрания, зачитывают им указ за номером 600 и организуют народные выборы местных комитетов по разделу господской земли.
«А это значит, писал Андраш Кесеи на вырванном из блокнота листке, который он переслал ему с курьером, что если сегодня у нас только три комитета по разделу земли, то завтра их будет пятнадцать, а послезавтра в районе не останется ни одного села, где крестьяне не описывали бы господскую землю».
Конечно, «завтра» и «послезавтра» нельзя толковать буквально, но это характерно для того метода работы, с помощью которого Кесеи «взял район в свои руки».
А в руки он его взял, это уж точно!
Хотя его бричка, его быстрый гнедой еще не успели побывать во всех селах, зато слухи о товарище из Будапешта распространялись повсюду, и не было ни одного дня, да, наверное, и часа, когда в комитет партии не приходили делегации, чтобы пригласить его к себе.
Руководителем небольшой делегации обычно назначался бывший член директории или боец венгерской Красной Армии 1919 года. В петлицу он вдевал красную ленточку, а во внутренний карман над сердцем клал какой-нибудь пожелтевший, благоговейно хранимый им памятный документ, который перед этим обычно извлекали или из нижнего ящика комода, из-под положенного для чистоты листа бумаги, или из щели в балке. Документ этот свидетельствовал о том, что его обладатель человек прогрессивный и что он уже давным-давно обручился с революцией.
Некоторые предъявляли газетный листок с фотографией вступления венгерской Красной Армии в Прешов во время Северного похода в 1919 году; справку об освобождении из тюрьмы с подписью сомбатхейского прокурора; брошюру, напечатанную на рассыпающейся соломенной бумаге с оборванными краями, со статьей «Борьба за хлеб»; бумажные деньги белого цвета с изображением герба области Ваш: страуса, стоящего на крепостных воротах и держащего в клюве подкову; потрескавшийся, потрепанный на сгибах предвыборный плакат времен Венгерской Советской республики
А сколько реликвий, столько и историй, которые члены делегации хотя и знали наизусть, но слушали растроганно, опустив голову, чтобы потом нетерпеливо, прямо-таки агрессивно задавать Андрашу Бицо вопросы:
А нами, а нашим селом почему пренебрегают ваши товарищи? Почему к нам не заглядывает товарищ из Будапешта?
«Товарищ, товарищ!» Это еще вчера запрещенное, преданное анафеме слово произносится теперь так часто и с такой интонацией, словно с его произношением уже удастся заслужить что-то, обеспечить хоть какое-то преимущество для своей делегации по сравнению с другими, менее «прогрессивными» селами.
Бицо с трудом разъясняет делегатам, что страшного тут ничего нет, что их обида беспричинна, что для раздела земли вовсе не обязательно присутствие Кесеи. А когда он сует им в руки указ за номером 600, целую связку экземпляров которого им привезли на грузовике из редакции газеты «Уй со», кто-нибудь из этих делегатов возьмет да и спросит:
Ах вот что! А как вас зовут, товарищ?
За ответом обыкновенно следуют многозначительный обмен взглядами, выражающие признание кивки, потом следует еще один вопрос, чтобы уж все было точно:
Значит, вы сын старого Бицо, коммуниста?
Да.
Тогда ладно! Тогда дай вам бог здоровья! А нельзя ли встретиться с товарищем комиссаром? И делегаты сразу же отправляются в национальный комитет к старому Бицо, объясняя Андрашу: Знаете, товарищ, ваш папаша всегда нашим человеком был, мы и с ним поговорить рады, раз товарищ из Будапешта сейчас занят в другом месте.
В такие моменты Андраш Бицо, сын старого Бицо, коммуниста, смущенно улыбался и думал: «Вот ведь, кажется, тон, каким произносится одна и та же фраза, мелочь, а какую огромную роль он играет: дает почувствовать полный переворот всей системы ценностей в мире!»
Еще не так давно слова «старый Бицо, коммунист» вызывали отвращение и ненависть представителей господствующего класса, а теперь вот в устах простых деревенских жителей они звучат самой высокой похвалой, скрывая в себе вместе с высокой оценкой и признанием невысказанное одобрение: «Здорово ты вырос, сразу заметно! Видно, ты не дурак, так что старайся, иди по стопам отца, чтобы мы в тебе не разочаровались, парень!»
И Бицо старался. Свое первое задание написание пропагандистской листовки он считал своеобразным пропуском, который дает ему право на смелую, нравящуюся ему самому мужскую работу в этом новом мире. Когда же ему приходится принимать самостоятельные решения, а смелости, чтобы сделать шаг, за которым последуют дела, еще не хватает, он вспоминает байку, услышанную от Кесеи
В сказке этой рассказывается о двух лягушках, говорил Кесеи, запихивая в портфель только что отпечатанные листовки. Да, да, товарищ, именно о лягушках Однажды забрались они в чулан, в каморку, и прыгали там да по полкам лазали до тех пор, пока не шлепнулись в бочку. А в бочке сметана. Хорошая сметана, густая, хоть на маслобойню вези. Барахтались они там, плескались, выкарабкаться, конечно, хотели, но стенки бочки высокие да скользкие. На вершок залезут вверх, а затем на два вниз сползут. «Ой-ой! простонала одна лягушка, которая поглупее была. Бесполезно тут плавать, прощай, мир, как ни крути, конец мне пришел!» Отцепилась, на дно пошла и конец. А другая решила иначе: «Буду топтать сметану до тех пор, пока кто-нибудь не придет». И что же ты думаешь, подмигнул ему Кесеи. Она спаслась? Да! Спаслась, потому что топтала сметану до тех пор, пока в масло ее не сбила Ну, я вроде бы собрался. С этими словами он защелкнул замок на портфеле. Сведениями обмениваться будем теперь через почтальонов, пеших либо конных Приятно поплескаться, товарищ Бицо
И Кесеи ушел, ничего более не сказав, так же как ничего не сказал он и тогда, когда взял в руки готовую листовку. Он только головой кивнул. Кесеи считал вполне естественным, более того закономерным, что люди отдают работе все свои знания и силы, всю изобретательность, поставь только перед ними достойную их усилий задачу да умей зажечь их душу и распалить богатую фантазию.
Долго думая, Бицо сделал вывод, что здесь, хотя и в малых масштабах, под руководством опытного, строгого, уверенного в своей правоте коммуниста происходит то же самое, что уже было сделано в других исторических условиях, в бурную пору революции, на одной шестой части земного шара.
Русские большевики, и этого нельзя не заметить даже при первом чтении истории их партии, осуществляя революцию, а затем создавая новое общество, исходили из того, что человек по природе своей добр, разумен, талантлив и калечить его могут только обстоятельства. Освободи его, открой перед ним дорогу, измени условия его жизни и сразу же все положительные человеческие качества, до сих пор обреченные на бездействие, раскроются, развернутся, и человек сможет творить чудеса.
Разумеется, сама по себе, по милости бога или его земных наместников новая дорога не откроется, а условия отнюдь не изменятся к лучшему. Разве мог бы Кесеи теперь ездить по району и организовывать людей в селах по берегам Рабы, разве могли бы появиться комитеты по разделу господской земли, разве могли бы они приняться за работу засучив рукава, чтобы восстановить вековую справедливость, разве мог бы Андраш Бицо писать теперь отчет о работе Н-ской парторганизации, если бы до этого не пришла на землю Венгрии, поливая ее землю своей кровью и по́том, Советская Армия, если бы она не принесла на своих штыках самое главное свободу венгерскому народу.
Линия фронта сейчас проходит где-то уже за Веной, в Верхней Австрии, небо над Венгрией просветлело, раны, нанесенные войной, хотя и ноют, но уже затягиваются, а в перспективе остается огромная, полученная, словно в подарок, возможность восстановить из развалин страну такой, чтобы народ почувствовал ее своей, родной, чтобы ему нравилось в ней жить, трудиться, расти
От угла главной площади, где обычно стоит русская регулировщица полногрудая девушка в военной форме с флажками в руках, сейчас вдруг донеслась барабанная дробь. Это сельский глашатай, подбрасывая палочки, весело, молодцевато застучал по барабану.
С тех пор как под руководством старого Бицо начал свою работу национальный комитет, бывают такие дни, когда по всему селу из конца в конец раза по три на день разносится барабанная дробь.
Доводится до всеобщего сведения! громко выкрикивает глашатай официальным тоном. «Во-первых, с сегодняшнего дня все лица, не являющиеся земледельцами, получают из общественных фондов по пять килограммов хлеба на неделю. Во-вторых, мельницы «Тромбиташ», «Кёзеп» и «Вег» с сегодняшнего дня начинают работать и обязаны молоть зерно: для земледельцев за обычную долю зерна, а для неземледельцев за наличные Подписано председателем национального комитета Лайошем Бицо»!
«Тра-та-та, тра-та-та!»
Глашатай снимает с носа и прячет в футляр свои очки в металлической оправе, аккуратно подровняв уголки, складывает объявление. Сделав три шага по-уставному, он отдает честь девушке и направляется к следующему углу. Идет он молодцевато, с сознанием своей важности, на правом боку раскачивается барабан.
Бицо наслаждается этой картиной, он смеется, а потом хлопает себя по лбу: «Вот ведь чуть было не забыл! В отчет надо еще включить сообщение о распределении пшеницы».
Шестьдесят вагонов! На первый взгляд это кажется невероятным, но «муравьиная бригада» охрипшего Такача наскребла-таки столько пшеницы из-под развалин гитлеровских и нилашистских складов. А этого более чем достаточно, чтобы снабдить всех необеспеченных до хлеба нового урожая, до первой свободной жатвы.
«Что же еще написать?»
Бицо, подражая Кесеи, записывает все, что ему необходимо сделать, в блокнот в клетчатой обложке. Теперь он берет его в руки, листает и под словами «Общественное снабжение» читает:
«Шестьдесят вагонов зерна, сто двадцать бочек яичного порошка, восемьдесят четыре мешка сушеных овощей, сорок ящиков гвоздей, шесть центнеров сахара, четыре центнера лука»
Затем он садится за машинку и задумывается, писать ли ему голые факты и цифры или же изложить для «приправы» историю, как Такач наскреб столько хлеба, но тут раздается скрип двери, потом она распахивается настежь ив нее влетает взбудораженный дядюшка Кутрович без шапки, рубаха выбилась из-под ремня.
Черт бы побрал этого Пишту Немеша! кричит он вместо приветствия. Андраш, да скажи же ты ему наконец, прикажи! Уж как я его просил, как умолял, как заклинал не дает мне людей, и все!
А на что тебе люди, дядюшка Кальман? спрашивает Бицо, прикусив губу, чтобы не рассмеяться.
На нужное дело! выдыхает в свои обвисшие прокуренные усы Кутрович. На общественные работы.
А все же?
Мы случайно наткнулись на трактора, на три заглохших, завалившихся в кювет «хоффера» на опушке Волчьего леса. Вот для того и нужны люди чтобы их вытащить.
Сколько?
Ну-у человек пятьдесят. Но люди нужны здоровые, чтобы не сразу надорвались.
А что Пишта, то есть товарищ Немеш, никак не дает?
Не дает, черт бы его побрал!.. Болтает чего-то, хитрит, говорит, что ему самому люди тоже нужны.
Это точно, люди и ему нужны, говорит Бицо, листая свой блокнотик-«всезнайку». И правильно делает, что не дает.
Ну это уж ты слишком возразил Кутрович. Так, значит, не только Пишта, но и ты мне тоже враг? На кой дьявол ему столько народу? Сахарный завод раз, загибает он палец, фабрика, где метлы делают, два, мастерская, где корзины плетут, три, фабрика эрзац-кофе четыре, кирпичный завод пять. Целый полк можно набрать вот сколько у профсоюза людей, а ты тут жадничаешь Ну, давай по рукам. И он протягивает здоровенную, как лопата, ладонь, словно торгуется на базаре. Хватит мне и сорока, нет тридцати человек.
Бицо развеселился, уж очень силен соблазн поиграть, поспорить с колоритным Кутровичем, который и от богатых всего требует немедленно, но Андраш пересиливает себя и с перенятой у Кесеи «мужской» строгостью говорит:
Нечего торговаться, людей нет. А если и есть, то все заняты. Сахарный завод раз. Он постучал по блокноту. Половина рабочих в котельной разбирает развалины, а половину отправили за стройматериалами. Они разбирают целый состав у стрелки на узкоколейке.
На кой все это? У нас же ни паровозов, ни угля
Вот-вот, ни того ни другого. Потому они и заталкивают вагоны на завод по одному руками. А в вагонах известь, цемент, строительный лес. Это для сахарного завода очень кстати, прямо бог послал им этот осиротевший состав Фабрика метел два. Количество рабочих двадцать семь. Работа: делать лежаки и кровати для инфекционной больницы Три мастерская корзин. Количество рабочих
Брось ты! прерывает его Кутрович, махнув рукой и придавая лицу горестное выражение. Я понимаю, что эти три трактора так и доржавеют на опушке Волчьего леса.
Ну уж нет! Этому не бывать! протестует Бицо.
Он разглаживает следующий лист блокнота и пишет в него что-то.
Чего ты там пишешь? удивляется Кутрович.
Заношу в список вашу находку трактора. Он ставит в блокноте точку, хмурит брови и вдруг с неожиданной для самого себя энергией говорит: Товарищ Кутрович!
Ну! откликается тот, щелкнув каблуками.
Кому они нужны, кто нуждается в этих трех тракторах?
Так ведь все мы! отвечает старик отнюдь не по-военному.
Кто это все мы?
То есть как кто?.. Мы, кто землю просит!
Тогда чего же вы ждете, дядюшка Кальман? Вы же не один?
Не один, это правда, с горечью признается Кутрович. Семьдесят три человека да девять солдаток вот сколько нас было к двум часам ночи. Мы вчера до двух часов ночи в комитете по разделу земли дела обсуждали Только
Что только?
Ох, сынок, черт его побери! воскликнул Кутрович, багровея от возбуждения. Одно дело рабочие, а другое крестьяне Рабочие все вместе, в одном гнезде, для рабочего гудок все одно что горн для солдата. А крестьянин? Как я их соберу вместе в условленное время? А если и соберу, как вбить в их упрямые головы, что трактора общими будут, что эти три «хоффера» будут пахать по очереди их участки?! И он объясняет, разглагольствует.