Привычные эти мысли о Трехозерске и обо всем, что составляет жизнь на Севере, не отвлекали Широкова от начавшегося отпуска. Поезд шел не шибко, часто останавливался. Ночью Игорь Борисович этого не замечал, утром с любопытством смотрел в окно. Отвык ездить поездом. А бывало, что и зайцем в общем вагоне езживал к себе домой, в Камышин, на каникулы. Так это когда было! Широков даже устыдился своего давнишнего мальчишества как от Москвы отъедут, он заберется на третью верхнюю полку и лежит, чутко улавливая приход контролера. Вожмется в угол, прямо со стенкой сольется, и лежит. Все студенты так ездили. Об этом сейчас с самим собой даже неудобно, просто несолидно, вспоминать. Студент-губкинец, а теперь начальник УБР, ездил зайцем! А что, в самом деле, неужели не на что было купить билет? Он даже удивился. Нет, почему же зайцем, правда? Ну один раз купил сестрам платья, в другой раз матери отрез на платье. Потом сатин на новое стеганое одеяло матери и тетке. Нет, в самом деле, как это было давно! Бегал за этим сатином, добросовестно искал голубой цвет. Сейчас бы взял и купил какой-нибудь китайский шелк или атлас, да нет, взял бы готовое одеяло, попросил его упаковать и отправил почтой. Ну хорошо, сатин. А еще что? А! Один раз полный чемодан бананов вез, чтоб всей родне хватило попробовать. Это что же получается раньше денег не было, а подарки всем привозил, теперь денег много Камышин в стороне от Сочи?
Размышления прервали две девушки. Запыхавшиеся, распаренные, они, едва переводя дух, плюхнулись на боковые сиденья, разом упали на столик и принялись хохотать.
Нет Ты подумай, Верка, ты подумай! Я говорит не знаю, что сделаю, если в райком пожалуетесь.
У умо-ра! Нет, я тоже прям вся испугалась!
Уволит, что ли?
Ну ага, уволит!
И они снова принялись хохотать. Сквозь хохот Широков разобрал:
Сам сядет коров доить!
Нет, Верк, он с автобазы буксир позовет коров доить!
Ага. И по самотечке с веслом поплывет!
Они так весело и заразительно смеялись, что, глядя на них, Широков и сам начал незаметно для себя улыбаться.
Как нас отвезти, так нет машины. Нет! Рессора лопнула. Та, которая Верка, развела руками. Так, бедняжка, без рессоры и шпарил на разъезд. Она снова упала на столик, вздрагивая плечами в беззвучном смехе.
Ой, вы нас извините, дядечка, повернув красное от смеха лицо к Широкову, сказала вторая. У нас директор совхоза уникальный на машине без рессоры научился ездить. Прыснула, зажимая рот руками.
Как это? с удовольствием, окончательно заражаясь весельем девчат, спросил Широков. Ему даже на мгновение показалось, что он только что и сам вместе с девчатами вбежал в вагон, но не успел как следует узнать о причине веселья.
Поезд стоял на разъезде считанные минуты, две или три. Когда тронулся, Широков и не заметил. Увидел только, как, пыля по дороге, резво бежал газик, подскакивая задом на разбитой грунтовой дороге.
До скорой встречи! помахала рукой Верка.
Из деревни, что ли, уезжаете в город? не удержался Широков.
С чего это вы взяли? посмотрела на Широкова снизу вверх Верка. И не подумаем. Мы скорее директора «уедем».
Конечно, поддержала ее подруга. Намакулатурил про наш комсомольско-молодежный коллектив и в кусты.
Как это намакулатурил? улыбнулся Широков.
А так. Верка посмотрела в окно.
Но дороги уже не было видно. Пошла густая лесополоса, выбегали к самому полотну заросли тысячелистника, пижмы, и Широков впервые за последние годы вспомнил, как вот этим тысячелистником, который мать называла кровавником, она лечила разваленную бутылочным осколком пятку. Он явственно почувствовал шрам на правой пятке, и перед ним мелькнула речка Камышинка, куда они уходили всей улицей купаться.
Раззвонил всем, что мы после десятого класса пошли на ферму, прервал его мимолетное воспоминание голос Верки. К нам аж с областного радио приезжали. В газете писали. Как директор едет в район на симпозиум, обязательно интервью дает районной газете насчет нас. Все у нас есть, показатели не ниже, чем у старых. Конечно, технология новая, молокопровод, самотечка. Они переглянулись с подругой. Только к этой технологии хоть на лодке плыви.
Как это? подлил масла в огонь Широков.
Канализационные колодцы забились, вот навоз и затопил все кругом. Не вывозят вовремя. А зимой все замерзает. Мы уж говорили, говорили.
А начальство-то куда смотрит? возмутился Широков.
Начальство что? Придут, спросят: ну, как дела? Только из-под коровы голову подымешь, а оно уж вон куда ушло, начальство-то! Не побежишь же с доилками. Ходили после работы. Зимой пришли, надо, говорим, как-то принимать меры. А директор засмеялся: весной растает и само в лог скатится.
А что в логу?
В логу-то? В логу у нас лес с грибами! Был Доскатывалось! Мы еще в школу ходили, когда все началось. Нас даже скотину не пускали выгонять, чтоб в яму не провалились так все вокруг размыло. А телят, овец сколько там потонуло не сосчитать!
В самом деле, безобразие, поежился Широков, тут же вспомнив, как его в позапрошлом году штрафовали за прорвавшийся отработанный раствор, яму для которого соорудили близ реки.
Охрана природы, называется! рубанула рукой Верка. А мы как к ферме пробираемся сейчас? Прямо ужас! Смотрели кино про комплекс там девчонки пришли, надели халатики, отдоились, вышли в душ, потом надели платья, в которых пришли, губы накрасили и по домам. У нас главное план! А там хоть трава не расти! Больше никого на ферму не заманишь, если так будет. Автобусы в город не ходят. До разъезда двенадцать километров.
Да, девчата, невеселое у вас житье-бытье! вздохнул Широков.
У нас-то? Не У нас весело! Мы все равно песни поем, что на работу, что с работы. Мы же всем классом остались. В полеводстве, на ферме, мальчишки в механизаторах. Так что поборемся.
И Широков почувствовал, поверил поборются!
А сейчас куда?
Мы в райком комсомола поехали и в райком партии пойдем. Когда к нам на собрание приезжал секретарь райкома, так и сказал: если что прямо ко мне. Не поможет в Свердловск махнем!
И Широков понял махнут!
Нынче начальство какое-то странное пошло, в раздумье сказала Вера. Лишь бы план шел. Чуть меньше надоили, еще шести утра нет директор на ферме: «Чего, девчатки, носы повесили, коровам настроение не поднимаете? Давайте, давайте! Жирность падает почему?» Как в графике директора и не видно. Только килограммы, только план. Нет чтоб спросить: книги в библиотеке успеваете брать? Или: чего в магазине вам не хватает? Словно мы не девчонки, а условные головы, человеко-единицы!
Широков тихонько крякнул, как бы откашливаясь.
Девчата, а какие овощи у вас тут растут? перевел он разговор на другое.
Да все у нас тут растет, весело сообщила Верина подруга. Я даже в прошлом году арбуз посадила. К нам вообще-то не привозят арбузы далеко, колются. А в прошлом году привезли. Что было! Очередины! Все норовят побольше арбуз взять. Потом всей деревней хохотали кормовые какие-то арбузы оказались, белые внутри. Верк, помнишь, Мякишиха хвалилась, что умеет выбирать? Так вот ей вообще зеленый попался. А нам ничего, розовый. Но вода водой. Я несколько семечек сохранила и весной воткнула в землю. Они взяли да выросли. Маленькие, правда, арбузики и безвкусные.
Конечно, если б нормальный арбуз, какой-нибудь такой красный с черными семечками, так и у тебя бы вырос какой положено, сказала Вера.
У нас, девчата, на Волге, в Камышине, знаете какие арбузы! Широков даже прикрыл глаза при воспоминании о камышинских арбузах. Из Волгограда прямо на бахчу приезжают и покупают. Ни разу не промахнулись. Сколько их переел ни одного неспелого.
Ну так это где, вздохнула Вера. За морем телушка-полушка, да дорог перевоз. Зато у нас картошка «роза» самая вкусная на свете. Бросишь в золу, испечешь никакого арбуза не надо. Пойдем, Нин, скоро станция.
Девчата вышли в тамбур. Поезд начал сбавлять ход, и вскоре две фигурки в джинсах и футболках с плохо пропечатанными фигурами из «Бони М» промелькнули мимо вагонного окна.
«Вот тебе и доярки», подумал Широков, провожая девчат взглядом.
После ухода девчат в купе стало пусто и скучно, словно в квартире, которую подготовили к долгому капитальному ремонту. Широков то и дело посматривал на часы, с нетерпением поджидая Свердловск.
И вдруг ни с того ни с сего его остро прохватило воспоминание о приходе буровиков, которые просили соорудить сушилку для валенок и одежды. «Записал или не записал?» вспоминал лихорадочно Широков. Конечно, записал. Что он, склеротик какой? Ну если не записал, что тут такого? До зимы еще далеко, приедет, лично сам проконтролирует. А что, если не записал, правда? Придут буровики к главному: вы, мол, в кондуит гляньте, там Широков обещал записать. Нет? Конечно, ему что? Отдыхает. Ему что план даем. Интересно, а почему в прошлом году не сделали? задался вопросом Широков. Он ведь кому-то поручал. И еще поручал попробовать внедрить утепление буровой разработку одного тюменского института. Интересно, внедрили? А вот интересно Скуратов умеет хохотать, как эти девчонки? Вообще как он смеется?
Широков никак не мог отделаться от мыслей о работе. Вернее, не столько о работе, сколько о тех маленьких делах, с которыми люди к нему в кабинет приходили как бы невзначай, как через проходную будку проходили. Он не мог как следует вспомнить ни одного лица, чьей-то улыбки. Кто-то о чем-то просил, он сразу, не сходя с места, решал или не решал, поручал кому-то, лишь бы высвободить мысли для главного: как, где, у кого идет бурение, нет ли «окон» по вине управления буровых работ, кипел возмущением против смежников, летел «выбивать» вагончики, трубы, станки. Он же хозяйственник, а не лирик, чтобы размагничиваться по пустякам.
А мысль о том, записал или не записал насчет сушилки, буравила и буравила Широкова. Он пытался читать забытый кем-то «Огонек». Э т о не проходило. Тогда он разозлился и иронично подумал: «Пунктик, выходит, и у меня завелся».
Поезд шел Предуральем. Проводница принесла чай и объявила, что скоро Свердловск, пусть чаевничают и несут сдавать постельное белье. Широков обрадовался. Выпил два стакана чаю, сдал белье и, выходя из вагона, еще раз спросил самого себя: «Так записал или не записал?»
В Сочи Раиса уже полностью освоилась, в пансионате была своим человеком, и Широков безропотно подчинился заведенному ею порядку.
Решителен и бесповоротен был он в одном решении: заехать в Камышин. Рая сперва не хотела, потом согласилась. Хотя бы потому, что у нее созрело решение привезти одной даме, где у нее был интерес по части мехов, камышинский арбуз.
В Камышине ели арбузы с хлебом и без. Мать Широкова наварила арбузного меда, куда Широков макал пышные блины. Он как-то не очень хорошо отдыхал нынче. Напала вдруг бессонница. Почти весь месяц в Сочи он как следует не спал, не было той беспечности, с какой он в прежние времена закатывался со случайными знакомыми в шашлычную или в поплавок. Его изнутри как бы свело судорогой, и он все время ходил с плотно сжатыми зубами. Он до умопомрачения валялся на шершавом песке, навзлет выпивал бутылку пива, но не было ощущения легкости, приподнятости.
Какой-то ты, сынок, сумной, глядя на сына, вяло жующего блин, сказала мать. Ты раньше, бывало, все шутил, все смеялся, а сейчас у тебя как юрзак с каменьями за плечами. Тащишь, тащишь, и доколе сам не знаешь.
Широков улыбнулся: мать, как и много лет назад, называла рюкзак юрзаком. Он ее поправлял, а она махала рукой: был бы полный, не в названии дело, и все сама норовила дотащить его до вокзала, откуда уезжал Широков продолжать свое высшее нефтяное образование.
Гляди, сынок, не надорвись с сиверами-то.
Да что ты, мама, все у меня в порядке.
Не хочу наговаривать, нехорошо, Рая только у тебя шибко сменилась. Раньше тоже хохотушка была. А теперь приехали хоть бы раз смешок рассыпали. С деньгами жить, конечно, легче. Только мы с отцом и без них легко прожили. Бывало, рубль до получки, а он мне: «Мать, сказывают, картину в клуб интересную привезли. Пойдем сбегаем!» Я ему: «Рубль до получки, Боря». А он мне: «Так ведь получка же завтра. Придем из кино, чаю попьем и спать ляжем. Проснемся, а уже и завтра с получкой пришло». Вот и легко, весело. Живи, сынок, да почаще вокруг оглядывайся.
До конца отдохнуть Широкову не дали вызвали телеграммой. Неразборчивая такая телеграмма пришла. Понял лишь, что Скуратов увольняется, план сентября под угрозой. Билеты были только до Свердловска. О Тюмени никто и слушать не хотел, рейс не каждый день, летите, мол, в Свердловск, а там рукой подать.
Тяжеленный чемодан, несмотря на отнекивания, Раиса все-таки сумела отправить с мужем. И еще арбуз. Он здорово мешал Игорю Борисовичу. Большой, ярко-полосатый, как полпред камышинского базара.
В Свердловске к Широкову приставали, чтоб продал. Видимо, жалели его. Руки тянуло в разные стороны, он быстро устал и про себя чертыхался.
У платформы стоял скорый поезд «Россия». Девушки-проводницы слетелись на какой-то интересный, видимо, разговор. Они оказались как раз на пути Широкова. Он не стал их обходить, врезался в эту молодую толпу и усталым голосом спросил:
Девочки, я успею купить билет?
Нет, всего пять минут осталось до отхода. И отвернулись.
Девочки, возьмите меня, а? Я потом куплю билет, есть же у вас бригадир. В самом деле тороплюсь!
Заходите, сказала одна, и все снова отвернулись, словно это был не конец отдыхательного сезона, а январь.
Арбуз и чемодан он сразу поставил под лавку и хоть на время отделался от смертельно надоевшего груза.
Поезд снова повез его Предуральем, потом мимо густой лесополосы. И ему вспомнились две девчонки, будто только что выскочившие из вагона. И вдруг Широкова перестал мучить вопрос, записал или не записал он в кондуите вопрос с сушилкой. И вообще Скуратов мог быть поэнергичнее с напоминанием, а своим увольнением бьет Широкова прямо под дых.
Интересно, чего добились эти девчонки? Вот бы сейчас, а не тогда сели в поезд, он бы им арбуз отдал, они такого и в глаза не видывали, а он именно красный и с черными семечками.
Бойко шедший поезд начал сбавлять ход, и навстречу Широкову подплыл знакомый перрон разъезда, на котором вошли в вагон хохочущие девчонки.
Словно какая-то пружина распрямилась и бросила Широкова в купе проводницы.
Стоим?
Да, впереди какая-то задержка с отправкой товарняка. Минутки через три покатим.
Широков отпружинил к своему купе, схватил чемодан, сетку с камышинским арбузом и попросил проводницу отпереть дверь.
А говорили, торопитесь! усмехнулась она, открывая дверь.
Действительно, бормотнул Широков, застеснявшись своего порыва и закрывая дверь изнутри тамбура.
Он вернулся в купе и уставился в окно. У крыльца пристанционного барака возились в песке ребятишки, грязная лохматая собака дремала, положив голову на лапы. Через мгновение поезд тронулся и разъезд исчез.
В конце концов, подумал Широков, никакой остановки могло не быть и он никому ничем не обязан, никакая остановка не входила в его планы. Хорош бы он был, представ с арбузом перед этой Верой!
Широков поежился, авансом пережив унижение, которое мог испытать, и удивился мальчишескому порыву в себе, быстро освобождаясь от недовольства собой.
ПРИЧУДА
Кузьмин в который уж раз подвернул под щеку прохладный бок тощей гостиничной подушки, зло шлепнул себя по плечу. Комары звенели и с размаху пикировали на его большое тело. З-з-з Один продолжал другого, и вся комариная компания издевалась над его беспомощностью.
«Не уснуть, решил Кузьмин и встал. Ни потемок, ни рассвета, раздраженно подумал он. Закурил, отбиваясь струйкой дыма от наседавших комаров. Бешеные Словно специально для них белые ночи природа придумала». Он достал карту, с облегчением подумал, что до зимы еще далеко, успеют они как следует подготовить десант строителей.
На пол упал листок бумаги в косую линеечку, сложенный вчетверо. Усмехнулся про себя Кузьмин: стариковская причуда. Может, и причуда, только что это не идет из головы Яков Андреевич? Насмешливый, колючий? Как гвоздь в памяти торчит, о чем ни начни думать, все равно на него наткнешься.
Когда уезжал из Тюмени, начальник главка посоветовал: