«Эдельвейс» это как? Чисто символическое название базы или вполне предметное? повиснув на Инне, снизошел до вопроса инструктору Игорь.
Эдельвейсы рядом, вон на той круче, махнул в сторону инструктор.
Да, вы знаете, в прошлом году отдельные смельчаки забирались туда. Илья Ильич как-то враз помолодел здесь, в горах, седина розовела в лучах заходящего солнца.
Так пойдемте же, пойдемте, застонал от нетерпения и восторга пермяк.
Действительно, пойдемте, загорелась и Ирина Павловна.
Хотите взобраться? деловито спросил инструктор.
Да хоть посмотрим, стеснительно сказал Илья Ильич.
Все двинулись за инструктором.
Ирина Павловна давно не видела эдельвейсов. С молодости. Когда-то перед ней было два пути в хирургию или в геологию, но была одна страсть альпинизм. В горах и с мужем познакомилась. Вместе они добрались до первого эдельвейса, и она чисто по-женски замешкалась, уступая право мужчине подарить ей цветок.
Она не бросила альпинизма и после рождения Ивана. Уезжали с мужем на каникулы недалеко, на Урал, к знакомым ребятам-альпинистам.
Что это? спросил профессор, увидев ее руки после Урала.
Но его взгляд уже упал на руки соседки, которая держала муляж печени, а ногти на ее руках были кроваво-красные.
И это что? коснулся указкой рук соседки профессор.
Это муляж, не задумываясь ответила та.
Смыть! Профессор рукой показал на дверь. Так что это у вас? снова коснулся бинта на руке Ирины.
Я поранила руку в горах, тихо сказала она тогда.
Горы? Вам нельзя. Займитесь плаванием. Вам руки надо беречь.
Через год она и сама поняла это.
Ой, а вдруг там и вправду эдельвейсы?! заглядывая в лицо Игорю, спросила Инна.
Он, прищурившись, смотрел вверх, не выпуская орущего магнитофона.
Мама, а я нынче пойду туда, тихо сказал Илья Ильич.
Инструктор шел впереди, за ним пермяк. Двинулся и Илья Ильич. Ирина Павловна мельком глянула на Инну. Девушка завороженно смотрела вверх.
Ты знаешь, я ни разу не видела эдельвейсы, сказала она Игорю.
Тут черт знает как неудобно влазить. Это же опасно. Во старички дают! Он притопывал ногой в фирменной кроссовке в такт музыке.
И тут Ирину Павловну словно кто щекотнул.
Вперед, бабуся! весело скомандовала она себе и проворно полезла за Ильей Ильичом.
Ирочка, да вы настоящий альпинист! Ломитесь в гору! Илья Ильич остановился. Вы знаете, не зря этот эдельвейс зовут цветком мужества, важно, оказывается, решиться и не оглядываться, в прошлом году я не решился
Дальше взбирались молча.
Эдельвейсы подрагивали на ветру, даже не разочаровывая скудной окраской тех, кто впервые их видел.
Мама, я не сорву эдельвейс. Я просто взошел! Ты понимаешь, ты слышишь?! Илья Ильич наклонился над цветком, нежно прикоснулся к нему. Он распрямился, и Ирина Павловна увидела его повлажневшие глаза. Какое счастье, прошептал он просевшим голосом. Дайте я пожму вашу руку, Ирочка. И он горячо пожал ей руку, вкладывая в это рукопожатие любовь ко всему живому, бесконечному, она ответила ему рукопожатием, в которое вложила уважение, нежность и радость от силы, коей люди вот так могут делиться друг с другом.
Они в единодушном молчании, в тихой общности постояли над цветами.
«Взрослые дети, подумала Ирина Павловна. И хорошо!»
Цветок, один-единственный, несла Ирина Павловна.
Раскрасневшаяся, легкая, она пружинисто подошла к Инне и протянула ей эдельвейс.
Улыбнувшись, сказала:
Нам, женщинам, приятно, когда цветы дарят мужчины, но что поделаешь, если их порой нет рядом
На другой день на турбазе Иссык-Куль Ирина Павловна сидела на скамеечке подле розария. Розы, огромные, величиною с чайное блюдце, расточали томящий душу аромат. Сиреневые сумерки сгущались. Здесь, в горах, темнота наваливалась внезапно, и скоро являлись крупные, как вот эти розы, звезды. И небо казалось ароматным, с яркими росинками вокруг звезд.
Ирина Павловна думала о том, что она и все-все люди редко смотрят в небо. А там, оказывается, своя жизнь. И сколь чудесна она в ночном небе над высокогорьем! Чем дольше смотришь, тем ярче навстречу высверк звезд. В душе поселяется таинственная тишина вечной загадочности, которой дарит человека небо
Ирина Павловна легко поднялась. Тропинкой средь деревьев прошла вниз, к озеру.
За Иссык-Кулем матово проступали сквозь сумерки снежные вершины гор. От озера шло тепло.
Ирина Павловна разделась, медленно вошла в плотную синь воды, легла на спину и счастливо улыбнулась вчера она как-то сразу отдохнула, что-то изначальное вернулось к ней вчера.
ОСТАНОВКА В ПУТИ
Из-за низкой облачности вылет из Трехозерска откладывался. Секретарша держала Широкова «в курсе», а он той порой подписывал срочные бумаги, несрочные откладывал главному инженеру, который оставался вместо него на время отпуска. Отпуск! Какое легкое, воздушное слово, круглое, как колесо, за которым хочется бежать без раздумий и сомнений. Жена с сыном уже неделю у моря. Широков всю эту неделю прямо-таки физически чувствует прикосновение шершавых пляжных песчинок к телу. Но это уже поздно вечером, когда после сводок о ходе бурения, планерок и заседаний тяжелым мешком валится в постель.
Игорь Борисович, стелется из селектора голос секретарши, еще на два часа отложили.
Широков и сам видит в окно, что ничего не изменилось в этой низкой облачности. Того и гляди, дождь-сеянец начнется.
Черт, жалуется срочной бумаге Широков. Броня пропадет! Надо бы в главк позвонить, чтоб на следующий рейс перенесли. Он было взялся за телефон, но тут в кабинет вошли буровики из бригады Скуратова.
А-а, добрый день, добрый день! заулыбался навстречу им Широков. Первыми в сводке идете за июль. Порадовали! Так держать!
Да держать-то держать, Игорь Борисович. Сводка, она что, есть-пить не просит.
Ну как же, как же! С таким опережением графика идете. Показатель, он и есть показатель.
Мы вот что пришли, Игорь Борисович. Сушилку бы нам на буровой соорудить. Помните, мы еще в прошлом году приходили к вам. Вы вроде все поручили заму, а сушилки как не было, так и нет
Безобразие! сказал без какого бы ни было душевного возмущения Широков. Бе-зоб-разие! Но ничего, время еще есть, до зимы, слава богу, далеко. Сделаем! Я вот сейчас в тетрадь запишу, чтоб занялись, главный инженер проконтролирует. А я в отпуске уже, ребята! Он просветленно улыбнулся буровикам, и по его телу пробежала приятная мелкая дрожь, словно жена или сын, озоруя, бросили в него пригоршню теплого песка.
Приятного отдыха, Игорь Борисович, с долей зависти пожелали буровики. И ушли.
Игорь Борисович замер над раскрытой тетрадкой-кондуитом неотложных дел для главного инженера, потом поднял телефонную трубку, вызывая Тюмень.
Тюмень ответила быстро, будто понимая, как важно Широкову побыстрее оказаться в отпуске. С броней всё уладилось, а затем неожиданно в трубке он услышал голос начальника главка:
Подтягивай, Игорь Борисович, Скуратова под сто тысяч, на сегодня у него в главке самые высокие показатели.
Да он и сам идет на рекорд! обрадовался за Скуратова Широков.
Ну добро! Счастливо отдыхать! сказал в самое ухо начальник главка.
Широкову для полного счастья именно этого и не хватало начальник главка едва согласился на отпуск. Пожалуй, не подоспей сводка с такими показателями ни за что бы не отпустил. «Молодец, Скуратов!» похвалил начальник управления своего бурового мастера. Ему казалось, что Скуратов услышал его через десятки километров и еще настырнее начал пробиваться к нефтеносному пласту. Правда, не успел сам лично съездить и пожать мастеру руку, но профсоюз за сводкой глядит в оба глаза съездят и скажут сердечные слова от имени администрации, парткома и профсоюза.
Тетрадь-кондуит так и лежала раскрытой. Широков, недоуменно посмотрев в нее, попытался было вспомнить: чего это он еще хотел записать для главного инженера, но так и не вспомнил, потому что секретарша, как диктор в аэропорту, включилась в селекторе долгожданным обещанием о разрешении вылета.
Широков обрадованно захлопнул кондуит, достал из холодильника, вмонтированного в тумбу стола, бутылку минводы, сглатывая вместе с прохладным напитком пузырьки со стенок хрустального стакана, восхищенно крякнул от крепости газировки, вытер платком прослезившиеся глаза и бодрым шагом вышел из кабинета.
В приемной сидели сопровождающие лица, измаявшиеся ожиданием погоды. Широков кивнул всем сразу и пошел к своему «уазику». Зафырчало еще несколько машин, и колонна «уазиков» двинулась к аэропорту.
Все долго трясли Широкову руки, желая хорошей погоды, ласкового моря и ярких впечатлений. Игорю Борисовичу на миг стало жаль остававшихся подчиненных, но он быстро успокоился: у каждого в графике свое время отпуска, все там будут, только в разное время.
Из-за иллюминатора Широков видел, как сопровождавшие его лица машут самолету, а вернее, ему, Широкову, шляпами, и в душе его угнездилась прочная спокойная обстановка, которая создавала все условия для заслуженного отдыха.
Первая броня точно пропала. Но Широков подошел к окошечку для транзитных пассажиров в полной уверенности, что «сработает» вторая заказанная им броня. Дежурная покопалась в тетради, равнодушно огорошила Широкова, что ничего там для него нет. Он настоял, чтобы она еще раз и повнимательнее посмотрела в свой поминальник, что не может быть этого, чтоб для него, руководителя лучшего УБР, не забронировали места. Но дежурная, пожав плечами, все так же спокойно отложила тетрадь, перебросив взгляд на следующего пассажира.
Широков метался в аэропорту от начальника смены до начальника отдела перевозок и обратно. Они говорили, что все хотят улететь в Сочи пора такая. В главк звонить было бесполезно рабочий день давным-давно кончился. К тому же во время метаний в аэропорту Широков узнал, что следующий самолет на Сочи только завтра. Стало быть, и в гостиницу не определиться, раз туда броня не заказана. А ночевать в аэропорту Тюмени это же наказание: стоять, в лучшем случае сидеть на полу казалось Широкову сумасшествием. Правда, можно попытаться в гостинице аэропорта устроиться, он тут же эту мысль отбросил вон сколько народу, какая гостиница? Но все же попытался. Усталая дежурная молча выслушала, постучала пальцем по выставленной к окошечку картонке, где черным по белому было написано, что мест нет, и ушла.
«Да есть же, есть места!» хотелось крикнуть Широкову ей вдогонку, но он понимал, что без брони тут непробиваемая железобетонная броня, и сразу устал, обессиленно приткнувшись к барьеру с выставленной картонкой.
Но Широков был человек действия. Мобилизовав себя на решительный поворот событий, он оторвался от исковырянного барьера, краем глаза выхватив из множества вырезанных на барьере слов слово «дурак», мимоходом отметив безотносительность его к возникающим у барьера ситуациям, и пошел звонить в справочное железнодорожного вокзала. Бодрый голос из справочного, словно обрадовавшись за Широкова, сказал, что через два часа можно уехать до Свердловска и что билеты есть, вернул Игорю Борисовичу часть бодрого дневного настроения. Он сдал билет, ворча на авиацию, равнодушие и отсутствие сервиса, сел в такси, окончательно успокаиваясь тем, что, в сущности, лучше, чем в поезде, не вживешься в состояние отдыхающего. Самолет что? Он глотает расстояния и эмоции. Утром смотрел на сводку, а вечером теми же глазами на море. Где, спрашивается, шарм? Э-э Поезд медленно, но верно раскручивает тебя назад, в себя самого. С таким настроением и лег Широков на полку жесткого спального вагона лучшего не было. И проспал всю ночь спокойно и с наслаждением, где-то там, в глубине сознания, совершенно успокаиваясь, что тише едешь дальше будешь, днем два раза сходить в ресторан и Свердловск, а там жизнь покажет. Не на коллегию же едет, куда торопиться? Рая, правда, беспокоится. Такая уж у него железная женщина. Обещал убейся, но сделай! Обещал шубу из мерлушки достань! Нет в твоем орсе устрой обмен с другим. Обещал дубленку из Югославии плевать на то, что в твоем орсе только монгольские! Ты сам! Обещал вечером быть в Сочи будь! Честно говоря, Широков устал от Раи, ему бы одному куда-нибудь поехать, например на Иссык-Куль по турпутевке. Но жена и слышать не хочет, хотя Иссык давнишняя мечта Широкова.
Да чего ты там забыл? недоумевала Рая. Там, говорят, даже благоустройства нет. И потом, все едут в Сочи, там сервис, там Она никак не могла взять в толк как можно ехать куда-то, кроме Сочи? Все туда стремятся, высшим шиком считается после возвращения из отпусков похвалиться сочинским загаром. И потом, там часто «выбрасывают» чешское стекло. Чешское стекло Раина слабость. Каждый год она привозит из Сочи пепельницы, вазы, конфетницы. Весь год обменивает пепельницы на сахарницы, вазы на салатницы, тяжелых рыбок на коней. Сочи богема, Сочи переливается, звенит, искрится, как богемское стекло!
Сначала Широков думал, что в Трехозерске Рае скучно, поэтому она радуется удачному обмену пепельниц. Несколько раз отмахивался от работы в воскресенье, оставаясь дома, с вечера наметив поход на лыжах. Рая радовалась, а утром вдруг обнаруживалось, что лыжный костюм стал мал, что тесто подошло раньше, чем ожидалось, и они оставались дома. Сын убегал на лыжах с друзьями, и весь день они с Раей проводили у цветного телевизора. Ни с того ни с сего в разгар бурных событий «переживательного» кино Рая вдруг говорила:
Гарик, всегда так обращалась к Игорю Борисовичу, когда хотела казаться нежной и ласковой, ты знаешь, Гарик, я, оказывается, родилась под знаком Рыбы, а ношу голову барана.
Не барана, а овцы, косился Игорь Борисович на полную шею жены.
А, какая разница! Не мой знак, в общем. Достанешь рыбу? Я спрашивала, у вас в орсе есть знаки.
Ну раз есть, значит, достану, обещал Широков.
Сначала забывал, Рая напоминала. Потом начальник орса сам стал заходить и докладывать о новом поступлении товаров. Докладывал подробно, с полной выкладкой. Даже советовал, что подошло бы его жене. Стало удобно, без необходимого хождения на базу.
Однажды Широкова даже пот прошиб, когда он, разыскивая запонку, заглянул в шкатулку жены, на голубеньком шнурке, как бублики на веревочке, висели перстни! Так, на вдохе испуга, не смея выдохнуть, он отошел от серванта. Но ничего не сказал без этого хватает забот. Только нет-нет и отзовется глухим звоном потревоженная им в шкатулке связка. Потом была погоня за серебром.
Ты знаешь, Гарик, серебро, оказывается, стратегическое сырье! испуганно вытаращив глаза, сообщила за ужином Раиса. Да, да! Денисенчиха первой учуяла, что будет дорожать. Мне по секрету сказала, пока все чухались, я в твоем орсе все лучшее серебро забрала! И довольно расхохоталась.
Ну ты даешь! только и нашелся что сказать Широков. А долото как, не носят еще на шее? Там ведь алмаз!
Да ты что! раскрылись когда-то единственно родные Широкову глаза. Ты не шутишь? Прямо так переливается и буравит землю?
Да, серьезно подтвердил Игорь Борисович. Переливается и освещает нефтеносный пласт, чтоб светлей бурить было.
Пожалуй, это была единственная и последняя шутка. Планы бурения росли, смежники под новые метры стали подсовывать неопрессованные трубы, вышкомонтажники забывали класть в насосы прокладки, геофизики капризничали, как боги на Олимпе. Не до Раи и ее интересов было Широкову. Падали в доме акции золота или серебра, повышался интерес то к хрусталю, то к коврам. Неизменной слабостью оставалось богемское стекло, наверное, потому, что оно самое тяжелое и заграничное.
«Пусть развлекается! весело думал Широков про жену. Чем тут, в Трехозерске, еще-то заниматься? Театров нет. Кинотеатры тесные. Даже цветов в цветочном магазине нет».
Ему и в голову не приходило, почему нет. А если бы пришло, так он бы нашел тут же тысячу причин где-то что-то не срабатывает, не запланировано пока, не до этого пока. Главное план идет, главное сводка в конце месяца. Ну в самом деле, о чем говорят на коллегиях, активах, совещаниях? Не о цветах же, не о цирке, не о том, что в книжном магазине книг нет. О нефти говорят. О цифрах, о приросте, о сроках. Все на этом закручено. Да вот в прошлом году, к примеру, десять барж вмерзли в Обь. На восьми станки для бурения, оборудование разное. На двух продукты. Крупы там, пряники, сгущенка, сухое молоко для молочного завода. Разгрузкой и контролем за вывозом оборудования Широков лично сам руководил. Как железный диспетчер сидел у селектора, каждую тонну к себе в тетрадку записывал, на планерке допытывался, почему ночью выгрузку прекратили, лично сам проверил, установили нет прожекторов. А как же? Бурение не остановишь, оно в три смены, под каждую тонну нефти своя железка. Остановись передохнуть тут же в главке сирена взовьется от буфета до чердака. А продукты. Ну пожурили, что растянули выгрузку на всю зиму, молочный завод постоял без работы, так на основной-то процесс роста добычи это не повлияло! Зна-а-ет Широков натуру этих северян ноют, что сгущенки нет, а у самих, пожалуй, меньше ящика не припасено. Еще с прошлогодней навигации натаскали.