А его, может, техника подняла, может, рядом с его берлогой дорогу начали прокладывать! упрямо настаивал на своем дядечка.
Спор постепенно утих, разговор перешел в новое русло, про установку комплексной подготовки газа начали говорить, ругать снабженцев, дорожников. Потом, устав от разговоров, ходили справляться насчет погоды. Дядечка угощался салом с Украины, а украинец пирожками с брусникой из дядечкиного рюкзака.
Я все не могла оторвать дум от их спора про медведей, мне даже стало казаться, что не медведь это был возле буровой, а напала на рабочего медведица. И не случайно она вышла на него, и не дорога тут виновата, наткнувшаяся на ее берлогу, а что-то другое.
Нет, не забыла я о той прошлогодней встрече, и этот недавний спор потревожил, вернул меня к тому осеннему дню.
Прошу! Вертолет копытами землю роет! Пора! пригласил нас тогда вертолетчик. Погода была преотличная. Я впервые летела на Вынгапур. Хотелось вперед строителей, эксплуатационников попасть на это газовое месторождение, чтобы потом, спустя время, увидев мощные установки по подготовке газа, еще раз удивленно ахнуть и изумиться сжатыми сроками строительства.
Прямо в вертолете меня начал просвещать главный инженер стройки. Он говорил о трудностях, о зимнике, который облегчит доставку грузов, ругал затянувшуюся осень, нелестно отзывался о дорожных строителях, которые вместо свай под будущие мосты баклуши бьют. Все это было его трудными буднями, его заботами. Но это была не первая его стройка, его я знала давно, знала, что из любого трудного положения у него всегда найдется выход. Сам говорил, только у паникеров бывают безвыходные положения. Деловой человек. Так о себе и говорил: «Я не лирик, я хозяйственник». «Пробьется, выкрутится», думалось мне. Потом самой стыдно стало чего это, в самом деле, человек от чистого сердца жалуется? А кому пожалуется исковерканная колеями-шрамами прошлогоднего зимника земля под вертолетом? Словно с вертолетной лопасти сорвался этот вопрос.
И вдруг среди безмолвия, испещренного колеями, я увидела нет, в первый момент неосознанно почувствовала какое-то движение. Вплотную прильнув к иллюминатору, готова была выскочить наружу, чтобы повнимательней разглядеть то, что было внизу.
Мы летели почти над самыми верхушками деревьев главному инженеру нужно было рассмотреть участки отсыпанного дорожного полотна. В редколесье по ранжиру топали медведи. Семья. Мамаша с двумя медвежатами-выпестышами. На следующий год пестование закончится, это будут взрослые звери, подготовленные матерью к самостоятельной жизни. Они пока бездумно брели за ней, дети как дети. Медведица шла степенно, мотая из стороны в сторону большой башкой. Медвежата косолапили след в след. Жужжание вертолета не тревожило их. Все шли медленно, словно одолеваемые дремотой. Впереди длинная зима, крепкий сон. Медведице, видно, надоело бесконечное болтание по тайге. Она бы не прочь завалиться в берлогу, да эти обжоры все требуют и требуют еды, им и зимой расти, надо жирком запастись.
Вертолетчик что-то весело крикнул нам из своей кабины, и вертолет еще чуть снизился. Медведице не было до него дела. Вертолет пошел над лесом кругами. Медвежат что-то развеселило. Сначала нехотя, а потом все азартней начали они теребить друг друга, обхватив лапами, катались по мху. Потом, спохватившись, скачками догоняли мать и снова начинали озорничать.
Нам бы отправиться дальше, но вертолет опять пошел вкруговую. Сидевший напротив нас мужчина возбужденно заерзал на сиденье, глаза его горели азартным огоньком охотника-преследователя. Ударив с досадой себя по коленке, он подскочил к главному инженеру.
Вот холера, кричал он, прорываясь сквозь шум вертолета, ружья нет! Вернулся на свое место и впился глазами в медведей. Мне даже показалось, что они вот-вот выстрелят туда, вниз, двумя горячими жаканами.
Стало страшно и неуютно. Однажды мне довелось видеть загон песцов на Ямале, с тех пор всякий ружейный выстрел кажется мне нацеленным прямо в сердце.
Медведица вдруг остановилась, будто наткнулась на что-то. Встала на задние лапы и начала воздух молотить передними. Как отбивается. Словно шмель ей на нос сел. А потом давай поочередно свои уши тереть. Трет-трет. Видимо, раздражал ее густой рокот вертолета. Медвежата держались в сторонке, сперва смотрели на мать. Подняли свои мордашки и уставились на вертолет. Что, мол, за диковина тут появилась?
Вот и обратили на себя внимание. А так ли уж нам это было надо? Отгремят тут вездеходы, отойдут горячие денечки, начнет действовать рукотворное русло мощного газопровода, а выпестыши? Будут ли так же уверенно ходить по своим таежным магистралям выпестыши?
Часто вспоминала об этой нечаянной встрече. Все, какие существуют, медведи ассоциировались у меня с этой семейкой, ведь больше никогда вот так, на воле, не доводилось видеть этих таежников.
В вагончике было жарко и душно. И к полудню аэропорт не открыли. Небо быстро начало сереть. Даже если раздвинутся тучи, ни один вертолет не покинет базу осень в Приобье не только капризная, но и с ранними густыми потемками, когда в четыре дня уже вспыхивают за окнами домов лампочки.
Ну почему к буровой могла выйти именно моя медведица? Вынгапур действительно знаменит медведями. Во всяком случае, так было раньше. Но уверенность крепла: все же это была медведица. И вдруг меня будто обожгло: явственно увидела медвежью шкуру над каким-то креслом. Где это было, как ни старалась, вспомнить не могла. Только пробился чей-то бесцветный голос:
Маленькая, так, для экзотики. С выпестыша. Медведица, говорят, сорвалась. Но их там, говорят, до черта. Обещали привезти побольше.
ВТОРОЕ РОЖДЕНИЕ
Я открыла входную дверь. В коридоре пахло печеным. В скитаниях по Москве мне доверяли ключи от разных входных дверей, но ни в одном коридоре не пахло по-домашнему, как в детстве.
К Клавдии Андреевне я за месяц привыкла, и она всегда словно поджидала меня. Вот и сейчас, едва я вошла, как она возникла на своем пороге. Под семьдесят, а румяной зарей горит, глаза быстрые, острые.
Иди-ка, угощу! И молодо шмыгнула на кухню.
На кухонном столе две горки печеных пирожков.
Куда вы столько? удивляюсь.
У внука завтра день рождения, любит мои пирожки, утром раненько повезу.
Через день да каждый день получались у нее такие хлопоты, все к кому-то спешила со своими печеньями.
Дмитрий Яковлевич, супруг ее, сидел в комнате на диване.
А у Мити сегодня второй день рождения, ласково поглядев на мужа, сказала Клавдия Андреевна, ранило его в этот день. Ранило! А ведь могло убить! И у нее слезы навернулись.
Дмитрий Яковлевич потупился, не совладал с собой.
Вот чарочку фронтовую принял. Ведь он единственный из роты уцелел. Клавдия Андреевна вздохнула.
Дмитрий Яковлевич вдруг густо покраснел, словно вина какая на нем за тот день сорок первого, улыбка стеснительная, руки вдоль туловища, коленочки острые сжаты, рубашечка новая воротник топорщится, как мальчик сидит, и челочка набок.
Где воевали-то, Дмитрий Яковлевич? спрашиваю.
На Северо-Западном, тихо пояснил Дмитрий Яковлевич.
Ой, думала, не вернется он, там же что было! Клавдия Андреевна всплеснула руками. Радио все про потери там, все про потери. Одно письмо пришло от него, и как пропал. Все, думала, и мой в болотах потерялся. Она вынула из волос гребенку, причесала и без того безукоризненно аккуратную челочку мужа. Митя как ушел, я детей в деревню под Рязань, к свекрови, верила, что через Москву немец не перешагнет, а уж тут мы его повоюем. До войны жили мы в достатке, дом вела, детей воспитывала. Митя большой труженик, рукастый, ко всякому делу приспособленный, никакой заботы у меня не было, кроме семьи. Ладно. Решилась идти на место Мити к строгальному станку на «Красный факел». Планки прицельные к ППШ стали делать на мирном-то заводе. Заготовки одна к другой вставишь и только меняешь их. Станок ровно гудит, а в голове одно: быстрей бы он работал, так хоть двигаться бы, а то в цехе холодно, работали с темна до темна, спать хочется, есть хочется, от Мити вестей нет, а радио: под Старой Руссой понесли большие потери. И так каждый день. Товарка видит мою задумчивость, а кто ходил тогда задумчивый нечего спрашивать, все догадывались: писем с фронта нет. Она, чтоб отвлечь меня, и говорит: «Я своего каждую ночь во сне вижу, а ты, Клава, видишь во сне Митю?» А я ни разу не видела, дети вот снились. Да и какие сны? Пятнадцать часов выстоишь у станка только до кровати добраться бы. Поговорили мы с ней так-то, отошла она, а станок гудит-гудит, усыпляет. Уж не знаю, спала я или задумалась, только вижу: из угла, за станком, выходит седенький такой старичок, худой, а глаза добрые. Идет ко мне. Подошел, тронул за плечо и сказал: «Ранен». Я очнулась никого нет. Вздрогнула от радости ранен, не убит. Через несколько дней прибегают из проходной: «Твой Митя там раненый». Ну вот, четыре месяца по госпиталям, два года из раны косточки выходили. А все равно живой. Ранило не убило. Как не второй день рождения? Я на «Красном факеле» так до пенсии работала и работала, Митя сперва не работник был. Вот, троих подняли, внуков теперь богато. Ну я депутатом Моссовета много созывов была. Чего, по правде говоря, не любила когда жены на мужей жаловаться приходили. Наверно, они про то не знают, что люди могут рождаться дважды.
ПИСЬМО
Возле школы стоял старый железнодорожный контейнер, куда ребятишки приносили макулатуру. Ее всегда забывали увозить вовремя, старые книги и журналы, исписанные ученические тетради, газеты разлетались по школьному двору, и ветер разносил их далеко за ограду школы.
Самый короткий путь к моему дому проходил мимо этого контейнера, и всегда какая-нибудь бумажка попадалась под ноги. Двойной лист из обыкновенной ученической тетради, исписанный густо, словно играл со мной, гонимый ветром, забегал вперед, поджидал меня и снова бежал собачонкой впереди. Я поняла, что это письмо. Мне отчего-то стало жаль человека, который столь тщательно что-то описывал невпопад с нашим временем, когда ограничиваются обычным: живу по-прежнему. Я подняла листок, начала читать и уже не могла оторваться, потому что это было настоящее художественное произведение, кем-то бездумно и равнодушно выброшенное в макулатуру.
«Ну что же, пришла пора женить детей. Все чаще ходим на свадьбы детей наших знакомых, у которых, кажется, вчера были на крестинах теперешних жениха или невесты. Хорошо бы сказать, что чужие дети растут быстро, но и свои собственные заставляют в полночь скакать у окон, да еще возмущаются: «А чего вы беспокоитесь? Что с нами может случиться?» Ты не представляешь, Анька, как я волнуюсь за Сережку! Со старшим и то меньше хлопот, а у этого то Таня, то Нина! И что я замечаю: слово «любовь» вообще куда-то подевалось, про него вообще не вспоминают. И знаешь, мы, взрослые, в этом виноваты. Помнишь, как мы мечтали в юношестве о возвышенной и чистой любви, зачитывались «Двумя капитанами», а теперь, мне кажется, им и мечтать некогда телевизор, да эти наушники на улице, и магнитофон в сумке. Это мы обеднили чувства наших детей. Я это недавно вдруг поняла, когда мы шли со свадьбы. Чего мы только не желали молодым счастья, деток, благополучия, радостей. И я ведь в том числе. Идем после свадьбы домой, и вдруг меня как луна в лоб стукнула: а почему это я им любви-то не пожелала? Неужто мы даже на свадьбе о любви забываем? Идет рядом человек, с которым мы скоро будем праздновать серебряную свадьбу. А вот любим ли мы друг друга еще? Колька, как назло, и скажи: «Мать, капусту пора на балкон выносить, а то киснуть начнет». Мы как раз капусту в бочонке засолили. И у меня вдруг слезы навернулись: неужели доживаем? А Колька идет и зевает, да еще громко, с выдохом на всю ночную улицу.
Я ему: «Неужели бы ты двадцать пять лет назад, когда за мной ухаживал, вот так громко зевал, зная, что мне это не понравится?» А он спокойно так: «Конечно, не зевал бы. И не зевал, если ты помнишь. Мне же надо было тебя завоевать, ты вон какая своенравная была». Да еще по-хозяйски руку мне на плечо бросил. Я плечом дернула, отстранилась, а он даже не заметил. Такое зло взяло: точно, доживаем!
Ночь провертелась, утром в воскресенье плюнула на кухню и все дела, побежала в кассу кинотеатра. Купила билеты, наверное, уж год не ходили, все у телевизора. И своему благоверному звоню, а трубку Сережка взял и сразу: «Мам, мы встали, а жрать нечего, ты чего?» «А ничего, говорю, сынок, в кино вон отец твой меня пригласил!» Он трубку отцу передал, а я: «Ты меня в кино вчера пригласил. Я уже пришла к кинотеатру, а тебя нет. Как это понимать, дружок?» Слышу сопит в трубку, соображает, а у самой сердце частит: поймет он меня или уж вовсе мы доживаем? «Извини, говорит, за цветами в очередь стоял, сейчас буду!»
Приходим из кино ребята обед сами приготовили. Чудеса какие-то начались, ей-богу! Может, верно все же про сорок пять, а?»
СОЛНЕЧНЫЙ ЗАЙЧИК
Зоя Андреевна уходила на пенсию. Мы ей желали здоровья, послушных внуков, покоя. Мы были молодые и беспечные, нам пятьдесят пять казались потолком человеческой жизни, потому что еще не знали, что такое тридцать. Зоя Андреевна тихо слушала нас, катала по столу хлебный катышек, улыбалась, а мы уже и забыли, по случаю чего сидим за столом, уплетали за обе щеки вкуснятину, принесенную Зоей Андреевной на работу, нас даже не беспокоило, что сами мы ни за что не испекли бы таких вкусных булочек и печенья, нам это еще было ни к чему.
Зоя Андреевна нас просто ошарашила:
Почему-то всегда желают пенсионеру чего угодно, но только не того, чего ему хочется.
Мы опешили: а чего вообще можно желать пенсионеру, если у него все уже позади и его списали, как отработанный дизель?
Пожелайте мне, девочки, любви! сказала вдруг Зоя Андреевна.
Образовалась пауза.
Ну, тогда я сама себе пожелаю любви! лихо сказала Зоя Андреевна. Едва вышла замуж война. Муж с войны не вернулся. Одна воспитывала сына. Чуть свет бежала с ним в детсад, потом на работу. Чаще других была в редакции «свежей головой», у других дежурство по номеру ночью вызывало неудовольствие мужей. Мне нужны были отгулы, чтобы побыть с сыном, я дежурила и за них, жалея их, семейных. Сын учился в институте, я после работы в редакции шла в машбюро НИИ и перепечатывала чужие диссертации. Рядом с нашим домом открыли косметический кабинет, я с завистью смотрела на женщин, выходящих оттуда, у меня никогда не было времени для себя. Как-то я прочла повесть, где женщина просыпалась, разбуженная солнечным зайчиком. Меня солнечный зайчик не будил никогда. Сейчас я буду ходить в кабинет косметики, делать маникюр и ходить в театры. Я стану принимать ванны со всякими бальзамами и травами мне никуда не надо спешить. Я, наконец, поеду к подруге в Карелию, и мы с ней все лето проведем у нее на даче. Господи, я стану женщиной!
Мы ничего не поняли, потому что нам это было непонятно. Прошло множество лет, за которые мне ни разу не вспомнились проводы на пенсию женщины, пожелавшей себе любви. Я так и не узнала, будил ли ее солнечный зайчик, я вообще ничего не знала о ней.
Однажды я уснула, не закрыв окно шторой, и проснулась оттого, что на меня кто-то смотрел. Было раннее утро. Солнечный луч, встав во все окно, протянул руку и на мою подушку, щеке было тепло, ласково. Я вспомнила все из того далекого вечера проводов, стало жаль, что я всегда пряталась от утра за плотные шторы и меня до сих пор ни разу не разбудил луч солнца. Грустные мысли о скоротечности времени и жизни вообще заставили быстро встать и навсегда снять плотные шторы. Как же я забыла, что и моя бабушка всегда довольствовалась легкими занавесками на окнах и часто говорила: «В темноте еще належусь, надо белым светом наслаждаться».
Почему лишь с возрастом начинаешь радоваться маленьким открытиям и чудесам, почему солнечный луч начинает казаться теплой ладонью щедрого и доброго человека, дарующего не утро, а жизнь?
КНИГА
Как-то попросили меня дать рецензию на рукопись повести. О чем она была, уже не помню, плохая, да и все. Но вот один эпизод в ней не забыла. Учительница русского языка и литературы поучала восьмиклассников: «Книги надо читать. В них жизнь!» А для убедительности поведала весьма интересную житейскую историю, ею прочитанную. Видимо, разворошила воображение своих учеников, и кто-то спросил: «А как книга называется?» «Ой, ни названия, ни фамилии автора не помню!» ответила учительница. И автор рукописи не осудил ее за такое невежество.
Считаю, повезло мне в детстве, в первом классе: самый первый урок культуры общения с книгой дала нам учительница Мария Трофимовна Попова, жив он в памяти по сей день, хотя много лет прошло, а Марии Трофимовны давно нет.
Посмотрим, кто написал для нас эту книгу, которую мы с вами будем читать. Мария Трофимовна указкой показала, где находится фамилия автора. Теперь, дети, найдем в конце книги страничку, где перечислено все, что она содержит. Это называется оглавлением. А дальше, сказала учительница, очень серьезные сообщения, без которых книга просто не может выйти.
Все было таким загадочным и важным!
За то, чтобы книга, любая книга, вышла без ошибок, отвечает редактор. Поэтому его имя, фамилия тоже напечатаны.
Не забыла Мария Трофимовна обратить наше внимание на цену букваря стоил он совсем дешево и на его тираж огромнейший! Не умея еще умножать такие цифры, мы притихли, заробели: букварь вдруг показался величайшей ценностью.
Сколько помню, потом всегда было стыдно идти в понедельник в школу, не поменяв обертку на учебниках. Очень бережно к ним относились.