Внезапно рассыльный казак что-то гортанно крикнул, и русские прекратили стрельбу. Немцы продолжали стрелять по лошади, им явно не хотелось, чтобы она попала к русским. Они промахивались, потому что расстояние было великовато для точной стрельбы.
Казак с товарищем кинулись ловить лошадь. Теперь немцы стреляли и по лошади, и по казакам, пытавшимся перехватить ее. Наконец казак ухватил повод уздечки, ловко вскочил в седло и уверенно направил лошадь к русским позициям. И почти тут же немецкая пуля ударила ему в спину. Напарник подхватил тело раненого и удержал его в седле, вскочил сзади на лошадь и прискакал к своим. Лихо соскочил с седла, спустил на землю безжизненное тело товарища, сам при этом оставаясь радостно возбуждённым.
Стоило ли так рисковать и в конце концов положить жизнь за спасение немецкой лошади? Орловцев с укоризной смотрел на казака. Тот, взбудораженный от успешно законченного дела, отвечал без тени сомнения:
Ваше благородие, лошади не люди, они не бывают немецкие или русские, они все лошади. А риск на войнедело обязательное. Что ж, не сегодня казака порешат, так завтра может такое случиться. А сейчас главное, хотели мы лошадку сберечь и сберегли. Всё остальное как Бог даст.
До десяти часов утра сражение продолжалось с переменным успехом. Командование противника пыталось переломить ход боя: немцы продолжали яростно атаковать Уфимский полк. И, как назло, соседняя 25-я дивизия запаздывала с выходом на свои позиции. Хорошо хоть её артиллерия выдвинулась раньше и успела открыть огонь. Орловцев к этому времени вернулся от уфимцев и доложил офицерам штаба о тревожной ситуации. Многим, в том числе и самому Орловцеву, казалось, что ещё немного, и немцы врубятся клином между двух русских дивизий. Но передовые части 25-й дивизии сами перешли в решительную атаку, местами в штыки, и немцы свои главные силы снова направили на 27-ю дивизию.
Как раз в момент наивысшего напряжения на немецкие позиции прибыл командир 17-го корпуса генерал Макензен и с ходу организовал психическую атаку, двинув на русских свои войска. Части шли в тесном строю, сплошными колоннами под маршевую музыку и с развевающимися знамёнами. Одновременно немецкая артиллерия открыла ураганный огонь по частям 27-й дивизии. Порывистый и дерзкий Макензен решил, что можно, не считаясь с потерями, подавить, ошеломить русских, одним ударом взломать и опрокинуть их оборону. Но русские полки немедленно ответили точным и плотным огнём по всей линии наступающих. Цель перед стрелками была открытая, в результате марширующие немцы понесли огромные потери и залегли.
К полудню с наблюдательного пункта штаба дивизии заметили, что части Островского полка отступают к дороге на Йодслаукен и уже подходят к позициям 5-й батареи, опасно обнажив правый фланг дивизии. Тут же пришло донесение, что Оренбургский полк не выдержал натиска противника и отступил вслед за островцами. Создалась угроза охвата правого фланга. Ситуация складывалась тревожная, необходимо было действовать быстро и решительно. На правый фланг для отражения немецкой атаки перебросили батальон резерва, другой резервный батальон выслали к Маттишкемену в помощь генералу Беймельбургу. Двум артиллерийским батареям приказали взять немцев под фланговый огонь. Этих точных и быстрых решений штаба дивизии хватило, чтобы сорвать прорыв противника. Натиск русских батальонов заставил немцев к двум часам дня отступить в северо-западном направлении, и Островский полк вернулся на свои первоначальные позиции в полном порядке. Орловцев, которого послали в Оренбургский полк, чтобы на месте уточнить обстановку, нашёл роты полка на их исходных позициях, ведущих активную оборону, о чём и доложил в штаб.
Ещё дважды противник пытался штурмом опрокинуть русские полки, но и эти попытки, несмотря на храбрость немецких солдат, не увенчались успехом. В половине третьего Орловцев с наблюдательного пункта заметил активное движение войск в тылу немецких частей, а затем длинную колонну артиллерии, спешным маршем идущую со стороны Грюнвейчена. На какие позиции она так мчитсяпредсказать никто не мог. Во всяком случае, никто не предполагал, что артиллеристы решатся встать на открытую позицию в зоне огня русских батарей. Однако колонна лихо выскочила на высотку, находившуюся юго-восточнее Риббинена. Все двенадцать орудий быстро сняли с передков и изготовили к стрельбе прямой наводкой по русским позициям. Но этот дерзкий и рискованный шаг дорого обошелся немцам. На их орудия обрушился огонь всех русских батарей 1-го дивизиона со стороны Варшлегена, 2-го дивизиона из-за Маттишкемена и пулеметов Саратовского полка, стрелявших из домов на окраине селения. В бинокль Орловцев наблюдал, как точный огонь русских орудий буквально сметает немецкие батареи, успевшие сделать лишь несколько залпов. Через четверть часа там, где немецкие артиллеристы заняли позиции, уже лежали перевёрнутые пушки и разбитые ящики со снарядами. А вокруг валялись тела солдат и лошадей, так и оставшихся в упряжках. Тотальная гибель артиллерии, высланной германским штабом в надежде вдохнуть энергию в новые атаки, произвела настолько удручающее впечатление на готовившиеся броситься в атаку части, что они остановились. Окончательно потеряв не только темп, но и уверенность, немцы отказались от общей атаки, зато усилили своё давление на фланги 27-й дивизии, надеясь добиться успехов в тех местах, где к ней примыкали соседние дивизии25-я на севере и 40-я на юге.
Тут же, западнее Йодцунена, наблюдатели обнаружили ещё несколько немецких батарей, ведущих сильный огонь по русским войскам, стоявшим за Маттишкеменом и за перелеском севернее этого селения. Противник настойчиво пытался подавить русские батареи, не дать подтянуть резервы. Но и в этот раз германцы не смогли добиться успеха, значительных потерь русским батареям и резервам нанести не удалось. Только в Йодслаукене и Маттишкемене от обстрела занялись пожары да вблизи штаба дивизии заполыхали два дома. Через некоторое время немцы подготовили новую атаку и снова двинули вперед плотные цепи, наступавшие волнами одна за другой на небольших дистанциях. Приблизиться к русским им снова не удалось. Их остановили точным огнём сначала батареи 2-го дивизиона, а затем ружейным огнём оренбуржцы и уфимцы. И тут же, с ходу, части этих русских полков, поддерживаемые батальоном Троицкого полка, бросились в решительную контратаку. Немцы не удержались, в панике откатились назад. И эта попытка противника смять правый фланг дивизии окончилась ничем. Провалом завершилась и следующая атака против крайнего левого фланга Саратовского полка.
Несмотря на активные атаки противника, на три часа дня 27-я дивизия удержала все свои позиции. Две немецкие атаки на фланги дивизии стали последними. Получив на всех направлениях решительный отпор, враг уже больше не атаковал, лишь прикрывал орудийным огнём отход своих частей. Для прикрытия же противник попробовал применить несколько бронированных автомобилей, которые неожиданно выехали из Риббинена, помчались на расположение уфимцев, обстреливая их из пулемётов. Пулемётный огонь из броневиков вёлся результативно, нанося русским ротам существенный урон. Для борьбы с броневиками срочно выдвинули орудия 4-й батареи, которые быстро развернулись на позициях и открыли по автомобилям беглый огонь прямой наводкой. После первых же залпов немецкие машины развернулись, спешно ушли за Риббинен и на поле боя больше не появились.
В четвертом часу измотанные части немцев не выдержали русского артиллерийского огня, который при сближении становился все более точным, дрогнули и начали откатываться назад. Отступление, сначала планомерное по всему фронту, быстро перешло в бегство отдельных частей. Орловцев видел, как от русского огня падали, словно подкошенные, вражеские солдаты, бегущие вдоль шоссе и канав. Они бежали беспорядочной гурьбой, охваченные паникой, бросая на бегу оружие. Как-то мгновенно исчезла хваленая немецкая железная дисциплина. Русские войска начали решительное огневое преследование врага, артиллерия продолжала косить отступающие колонны.
Из донесений, поступавших в штаб, стало ясно, что пришёл момент для перехода в решительное наступление. Начальник дивизии генерал Адариди самостоятельно решился двинуть войска вперёд, и Орловцев в сопровождении солдата из своей команды связных поскакал в штаб генерала Беймельбурга с приказом о наступлении в направлении на Аугступёнен. Они спешили, на пределе гнали коней. В середине пути солдат осадил лошадь, спешился, снял сапоги и стал перематывать портянки. На призыв Орловцева срочно ехать, а портянками заниматься потом, солдат спокойно отвечал:
Ваше благородие, торопиться надо при ловле блох, а тут следует всё аккуратно сделать, себя надо в порядке содержать, тогда и всё кругом будет в порядке. А немец, да куда он денется, успеем как-нибудь.
Он ловко перемотал портянки, и они понеслись дальше с приказом как можно быстрее начинать наступление, стремительную погоню, пока противник не опомнился и не закрепился на новых позициях.
«Вот оно, упоение в бою, вот она, радость настоящей победы!»звенело в душе у Орловцева. Но войска дивизии в ходе сражения расстроились и перемешались, потребовалось время для восстановления порядка в полках. Настоящее, мощное наступление началось только после четырёх часов дня, и развивалось оно стремительно. Но через тридцать минут командир корпуса генерал Епанчин, извещённый о переходе 27-й дивизии в решительное наступление, передал по телефону приказ остановить преследование врага «ввиду общего положения дел на фронте армии». Что это за «общее положение дел», дивизионным командирам было неизвестно. И только значительно позднее до Орловцева дошли неясные сведения о неуверенности и перестраховке командующего 1-й армией. Ренненкампф не смог удержать контроль за ходом сражения, от этого впал чуть ли не в истерику и, не решившись довериться военному чутью и опыту генералов Епанчина и Адариди, остановил атаку 27-й дивизии и всего корпуса. Приказ остановить преследование вызвал недоумение среди офицеров. Для командиров, для солдат невыносимая вещь, когда успешное наступление останавливают в самый решительный момент. Войска лишаются возможности довести вырванную большой кровью победу до конца. Все возмущались остановкой преследования врага, но нарушить приказ никто не решился. Штаб дивизии вынужден был отдать приказ: остановиться на занятых позициях.
В шестом часу генерал Адариди уже объезжал полки и поздравлял солдат и офицеров с победой. Настроение в частях царило восторженное. Орловцев слышал, как при встрече с одним из офицеров Уфимского полка генерал крикнул:
С победой, капитан! И подчеркнул:С настоящей победой!
Радовались победе генералы, командиры полков и офицеры, ещё более радовались солдаты, радовались они и победе, и тому, что смерть перестала смотреть им в глаза. Люди расслабились. Песням, прибауткам и нескончаемым рассказам о событиях только что отгремевшего тяжёлого сражения, закончившегося победой, не было конца.
Несмотря на усталость, Орловцев вместе с другими офицерами штаба отправился осматривать поле битвы. Оно действительно походило на огромное поле сжатой пшеницы, усеянное тысячами снопов. Но на стерне лежали не снопы, а тела солдат и офицеров, в большинстве своем молодых и здоровых людей. В каких только позах ни настигла их смерть. Десятки тел, лежащих валом друг на друге, был взвод, лёгший ровненько строем, как косой скошенный пулемётами, был безрассудный немецкий артиллерийский дивизион, расстрелянный ураганным огнем русских пушек. Издали некоторых из убитых можно было принять за живых, так выразительны были их застывшие лица и жесты. Орудийные номера, замершие как живые перед пушкой, рухнувший рядом лихой командир орудия с саблей, намертво зажатой в руке, и судорожно открытым ртом, словно все ещё кричащим команды. И расстрелянный орудийный расчёт у запряжки, не успевший снять орудие с передка, вперемешку лежащие солдаты и лошади. Это поле, по которому прогулялась безжалостная смерть, раскинулось километров на десять. Особенно много убитых лежало вдоль дорог, идущих от поля боя, и в канавах по пути бегства немецких войск. Кровь стыла от ужаса при виде оторванных ног, рук и кусков тел, разбросанных повсюду. Санитары подбирали раненых немцев, русских раненых уже вывезли на перевязочные пункты. Офицеры помогали санитарам искать оставшихся в живых солдат. Неожиданно раздались выстрелы. Раненый немецкий офицер расстрелял в русских всю обойму. Зацепил двух офицеров, один из них уже вынул свой револьвер, собираясь пристрелить немца, но пожалел беспомощного врага и только обезоружил его.
После осмотра поля сражения офицеры двинулись к штабу дивизии. Солнце клонилось к линии горизонта и освещало закатными лучами всадников и лошадей, бросая на землю длинные причудливые тени. Орловцев несколько поотстал от однополчан, не спеша проезжая вдоль перелеска. Как он любил лес! В детствееловые леса родной Тверской губернии, во время службысосновые и лиственные леса Литвы. Прусские леса были чище и прозрачнее, поэтому они казались ему похожими на парки и навевали спокойствие.
Орловцев, задумавшись, ехал вдоль опушки. Неожиданно он услышал звонкий щелчок. Этот щелчок и последовавший за ним возглас досады заставили его очнуться. Верховой немецкий офицер, прятавшийся за деревом, целился в него из пистолета. Орловцев мгновенно пришпорил коня и стал кидать его из стороны в сторону, раскачиваясь в седле всем телом. Немец был совсем рядом, метрах в десяти, и, не случись осечки, он бы наверняка уложил Орловцева.
На этот раз осечки не былогрохнул выстрел, вслед за ним еще один, и оба раза немец промахнулся. Орловцев выхватил из ножен шашку Бросил коня в сторону противника. Тот припал к шее своей лошади, пустил её вскачь, пытаясь оторваться от преследователя. Но силы были явно неравны. Орловцев выигрывал призы, считался вторым в Академии по скачкам, да еще слыл и лихим рубакой. Погоня была короткой. Орловцев уже мог дотронуться рукой до крупа лошади противника. Он начал приподниматься в стременах, занося шашку над головой, чтобы верней, с оттяжкой, нанести смертельный удар, который развалит туловище немца от шеи до пояса. Удивительное спокойствие охватило его в эти секунды. Он представил, как горячий фонтан крови хлынет из рассечённого тела врага, и озаботился, чтобы его мундир не забрызгало, для чего хладнокровно решил в момент удара отвернуть Бархата в сторону. Он вспомнил, как рубил в манеже тоненькие ивовые прутики и успевал рассечь на четыре части тыкву, падающую со столба. Его кисть, сжимающая эфес шашки, должна была в момент удара сделать движение, придающее клинку особенную убийственную резкость. Все это было отработано годами тренировок. Ещё мгновение, и всё будет кончено. В эту секунду преследуемый офицер обернулся, и Орловцев увидел вблизи свежеподстриженную рыжеватую щетинку усов, жёсткий воротничок кителя, глубоко впившийся в покрасневшую шею, рот, искажённый гримасой страха, и лихорадочный блеск глаз человека, уже чувствующего неизбежность смерти. Что-то случилось в этот момент с Орловцевым, вся его ненависть, весь гнев, вся решимость покончить с врагом одним ударом сменились жалостью к беспомощному человеку, уже попрощавшемуся с жизнью. Он резко отвернул Бархата в сторону. Немец скакал прочь, вывернув голову, продолжая оглядываться на русского офицера. Поражённый случившимся, Орловцев двинулся вслед за товарищами. Он не злился и не пытался оправдать себя. Он просто ехал, ослабив поводья, дав коню полную волю, внутри его по-немецки и по-русски звучали строки, выученные им в десять лет вместе с отцом:
Wer reitet so spät durch Nacht und Wind?
Кто скачет, кто мчится под хладною мглой?
Es ist der Vater mit seinem Kind;
Ездок запоздалый, с ним сын молодой.
Er hat den Knaben wohl in dem Arm,
К отцу, весь издрогнув, малютка приник;
Er fasst ihn sicher, er hält ihn warm.
Обняв, его держит и греет старик.
Dem Vater grauset's, er reitet geschwind,
Ездок оробелый не скачет, летит;
Er hält in den Armen das ächzende Kind,
Младенец тоскует, младенец кричит;
Erreicht den Hof mit Mühe und Not;
Ездок погоняет, ездок доскакал
In seinen Armen das Kind war tot.
В руках его мертвый младенец лежал.
Это Гёте, гений Гёте остановил его руку! Почему Орловцев пощадил врага, стрелявшего в него? Из-за своего увлечения немецкой литературой и музыкой, германскими Эддами, философией Канта и Шопенгауэра, всей огромной культурой великой нации, которую он боготворил? И которая по чьей-то злой воле в течение месяца превратилась в главного врага его Родины, а значит, и в его врага! Или, может, его случайный противник читал те же стихи и книжки, слушал ту же музыку, и именно по этой причине он остановил смертельный удар? Всё это, а возможно, и что-то совсем другое, ещё не доступное пониманию, могло быть объяснением случившемуся. Но в том, что причиной было нечто метафизическое, связывающее его с Германией, Орловцев не сомневался.