Э, черт, не все ли равно. Авось поможет Ян Непомуцкий.
Он осторожно перекинул ноги через зубцы площадки и повис, стараясь нащупать ногами карниз. Болтался, как ему казалось, целую вечность, но карниза не было. Он покрылся холодным потом. Устанут руки и потом крышка, и как глупо. На всякий случай он перехватил руками два зубца и перекинул тело левее, потом опустил ноги и насколько было можно вытянул носки. Он уже терял надежду, когда его правая нога коснулась, наконец, твердой опоры. Тогда он опустил руки и стал медленно сползать на карниз.
Отчасти это хорошо, что он так далеко от стены, никто не увидит, когда будет по нему идти. Самым трудным делом было повернуться к стене спиной, не имея опоры для рук. У него болели плечо и спина. Страшное напряжение не прошло даром, но он повернулся, едва не упав. От одной мысли об этом его пробрала дрожь. Стены в восемь саженей, несколько футов обрыва, облицованного камнем, да плюс ров, глубины которого он не знал.
Он пошел, прижимаясь всем телом, дрожавшим от напряжения, к стене, цепляясь за нее, как за мать. Он отошел, как ему казалось, очень много, но когда оглянулся, увидел, что продвинулся едва на шесть саженей, а впереди путь без конца и края. Однако он машинально продолжал двигаться, а когда сильно устал, уже почти у поворота карниза, обходящего вторую площадку, даже позволил себе остановиться и передохнуть. Он был измучен до полусмерти, болело истерзанное тело, но он принуждал себя двигаться вперед. Он уже не думал ни о чем, стоять было хуже, и он начал карабкаться дальше, как лунатик. Спасала темнота, и она же сослужила ему и вторую службу. Он только представлял головокружительную высоту, на которой находился, но не видел ничего. Луна скрылась недавно, было душно, по небу бежали обрывки туч, к тому же он находился на другой стороне замка. У его ног клубился черный мрак, он мог предполагать внизу все что угодно, любые страхи, но он не видел бы ничего и поэтому не испытывал головокружения. Иначе он бы, наверное, упал, хотя и прекрасно лазал по деревьям в детстве. Он двинулся быстрее, огибая площадку. До часовых было так близко, что он слышал, как они говорили о каком-то мошеннике Рабенштерне, который ловко сбыл фальшивые деньги. Один раз кто-то поднялся и плюнул через парапет. Коса чуть не сорвался вниз, отпрянув в сторону. Мускулы от напряжения слабели. Спина становилась деревянной, и он с ужасом думал, сколько препятствий у него на пути. Он понимал, что шансов на спасение у негоодин из сотни. А впереди еще висячий мост.
И, когда, сделал еще шаг, то нога его повисла в воздухе, и он быстро откинулся всем телом назад. Карниз исчез, перед ним была гладкая стена. Ян потерял силы от отчаянья и, осторожно опустив ноги, сел. Он подумал, что спит, ощупал рукою место около себя. Нет, чувства его не обманывали. Карниз исчез.
Коса сидел на месте уже минут десять, и мысли лениво шевелились у него в голове: «Погиб, пойман, как лис в капкан». Еще полчаса назад он бы примирился, если б его повели на казнь, но теперь расстаться с жизнью, когда он почти на свободе, когда столько опасностей позади. Глупо. Глупо.
Ох, что делать, что делать. Как лис в капкан И вдруг припомнилось, как он дома перед арестом заметил, что кто-то обкрадывает его капканы, и однажды застал за этим занятием хуторянина из Млатской долины, Зразу. Он тогда отпустил его. Неужели из-за этого Зраза помог его схватить? Нет, конечно, были и другие причины, ведь они тоже кровососы, и их он тоже собирался брать за глотку, только позднее. А они его упредили, не помогли, продали.
Что же, черт с вами. Он схвачен. Плохо было Зразе, плохо ему, но никто не подумал, что чувствует изнемогающий лис в капкане. Он сейчас таков. Ему представилось, как скалит над его трупом желтые зубы проклятый Зраза, и стало обидно за свою немощность. Нет, вперед, черт их всех подери. А Зразе, Зразе нож в сальник. Он опять встал, уцепился руками за камень и ощупал стену. Над головой он нащупал какой-то крюк и привязал к нему свою веревку так, чтобы можно было ее отвязать, дернув за другой конец. Другой конец он привязал к поясу на тот случай, если сорвется. Потом, проверив крепость веревки, напрягся и прыгнул вперед. Ноги его уперлись во что-то твердое.
«Карниз», с захлебывающейся радостью подумал он. Он стоял, упершись в него ступнями и откинувшись назад, в сторону того места, где карниза не было. Обливаясь потом, срывая ногти, ухитрился стать на колено на обрыве.
Это положение было устойчивее, и он мог перевести дух, прежде чем принять удобное положение. Еще минута и он уже стоит, вот веревка у него в руках, вот он движется дальше. И вот он обошел площадку, и уже мост в каком-то шаге от него. Вот он под мостом, теперь нужно думать, как пробраться по нему. И вдруг он понял, что нет никакой надобности идти по мосту, что мост лежит на цепях и по ним можно пробраться к башне Фомы, под караулом.
Он подпрыгнул (благо площадка карниза была под мостом шире) и, не желая дать себе ни минуты отдыха, стал перебирать руками звенья цепи. Внизу клокотал ручей, проходивший через крепость и впадавший в болото у башни святого Фомы. Он шел сквозь стену, заключенный в трубу, и течение его было перегорожено несколькими прочными решетками. Стена в этом месте отступала углом назад. Ручей давал в цитадель воду, а также служил вместо канализациив него спускали ниже по течению нечистоты. Можно было бы спрыгнуть тут, но высота была страшной, а ручей мелок, и кроме того, загроможден большими и острыми камнями. Тут было мало шансов остаться в живых. Поэтому Коса преодолел искушение окончить скорее свой опасный путь и начал карабкаться дальше. Когда устал висеть на руках, он обнял цепь ногами и начал двигаться вниз спиной, как гигантский ленивец. Движения у него были так же медленны, как у ленивца. Хорошо, что поток заглушал методическое позвякивание цепи. И все же в конце моста ему пришлось пожалеть, что он не спрыгнул в ручей.
Заканчивая свой опасный и долгий путь по цепи, он услышал какой-то шорох, но не обратил на него внимания и продолжал карабкаться. Вот и площадка внизу, а на ней такой же карниз в ступню в обвод башни св. Фомы.
Только бы добраться без помех до ее середины. Он ступил на площадку и тут увидел в проломе чьи-то безумные глаза. Он вздохнул, думая, что галлюцинирует. И тут увидел крохотное окошечко, забранное крест-накрест решеткой толщиной в руку. Из-за решетки, припав к ней лицом, глядел человек.
У человека было жалкое искаженное лицо, длинная полуседая борода, нос, сбитый набок, и сумасшедшие, дикие глаза. Увидя Косу, он зачавкал ртом, но тут же лицо приняло более осмысленное выражение. А видя, что Коса в ужасе отступил на карниз и двинулся прочь от окна, закричал пронзительным детским голосом, заверещал по-заячьи: «Брат, возьми, брат!»
Коса испугался и почти побежал по карнизу, а вслед ему неслись, причитая, дикие вопли: «Брат, брат, возьми, брат!» Он летел по карнизу, забыв об опасности сорваться, а голос кричал, просил, требовал: «Брат, возьми, брат, возьми, брат брат!» В голосе звучали растерянные, детские рыдания.
Потом хлопнуло что-то, наверное, дверь, раздался крик, на этот раз крик ужаса, и умоляющие, жалобные вопли: должно быть, человека били.
Ян стоял за закруглением стены, и сердце его мучительно билось. Что бы он мог сделать для того, несчастного? Да и незачем, все равно он уже сошел с ума. Кровь стучала в голову, в глазах темнело, сами собой сжимались кулаки.
И тут прилив дикой силы охватил его, он готов был кричать и двинулся по карнизу почти бегом, не боясь упасть, хотя здесь карниз был у́же. Он никогда не думал, что в нем есть столько сил, столько ненависти, столько безумной жажды свободы. Он переметнулся через какой-то камень, нависший над карнизом, и понял, что он уже под тем местом, где часть башни несколько осела вместе с фундаментом из-за болотной почвы. Он остановился и чутко прислушался: из камеры все доносились верещание и вопли. Потом все стихло.
Тогда он опустил ноги и скользнул вниз. Там была трещина, неглубокая, но достаточно широкая, чтобы ловкий и здоровый человек мог, упираясь в нее, с опасностью, правда, для жизни, спуститься. Он распластался, как лягушка, и принялся осторожно сползать.
* * *
Что там такое? спросил Патш, когда раздались крики.
Ничего особенного, ответил щеголеватый молодой корнет, входя в его комнату. Всего-навсего тот сумасшедший из каменного мешка, что с окном под крышей. Он как-то приспособился взлезать по стене к окну, вы ж знаете. За это нечего опасаться: сквозь ту решетку и крыса не пролезет, не то что он. Висит там часами, силен он необычайно, хотя теперь начал сдавать. Когда завопилмы бросились туда, он висит под потолком и вопит, вопит что-то нечленораздельное. Потом: «Возьми, брат», и свалился вниз. Его избили, то есть, э-э, наказали малость, и он сейчас спокоен, только плачет и всхлипывает.
С чего бы это он начал вопить? Увидел, что ли, кого?
Да нет, его окно над самым потоком. Какой бы осел туда влез, не сломав шею. Вообще я не понимаю, зачем держать этого идиота. Он все равно не смыслит ничего, только ест и гадит. Один убыток для казны. Вот и все.
Ну, ну, не наше дело обсуждать Нерву, это сделают другие, поумнее нас. А все-таки вы осмотрите, там, кажется, есть карниз.
Да ведь по нему и мышь не пробежит. Это вовсе ненужная работа, возмутился офицерик.
Ладно, ладно, не умничайте.
Офицерик со вздохом вышел из комнаты и поплелся по лестнице наверхосматривать.
* * *
Ян Коса был уже на половине пути, как из-под его ноги оборвался кусочек камня и покатился вниз, и в ту же минуту сверху раздался встревоженный голос: «Эй, кто там, ну-ка ни с места, а то я влеплю в тебя заряд».
Ян замер, обливаясь холодным потом. Проклятый несчастный уже поднял стражу на ноги. Конец, конеци как глупо. Он уже хотел было подать голос, но раздумал и решил сидеть тихо как мышь. Он сидел, а человек сверху крикнул еще раз: «Выходи!» и, остановившись у зубцов, начал смотреть вниз. Яну было трудно стоять, от напряженного положения затекали ноги, и тут он сообразил, что находится под нависающим сверху камнем и, следовательно, не виден сверху. Тогда он, переполнившись нахальства, начал спускаться назло всем. Он успешно проделал половину пути и только тогда взглянул наверх: человека наверху не было видно, и Ян продолжал спускаться. Он спускался долго, пока ноги его совсем неожиданно не коснулись твердого. Он чуть не закричал от радостиведь он считал, что только на половине пути. Нет, это была не земля, это был камень, такой же камень, как и наверху. Он понял: чтобы укрепить осевшую стену, ее разобрали в двух местах, в конце и начале трещины, и вставили два циклопической величины камня, чтобы трещина не шла дальше. Значит, крышка. Внизу еще половина пути. Смерть, смерть, верная смерть. Он позабыл о том, что два часа назад с удовольствием бы бросился с большей высоты, теперь не то, надежда родилась и умерла, но он хотел жить. У него не было никаких сил продолжать спуск, он вымотался, он отдал последнее. Усилием воли он попытался поднять в памяти все, что могло бы приободрить его. Но мозг работал лениво и безразлично.
«Месть, Зразану и пусть живет, другой его зарежет, а я кончен. Человек за решеткойну и я кончен. Зачем мне все это». Пошел проливной дождь, но человек не заметил его. Коса понял, что ему все равно не выбраться отсюда, обхватил колени руками и закостенел.
* * *
Михель и Франц успели перебрать все темы разговора, одуреть от бесконечных партий в кости, а Обахт все еще не возвращался. Скука была жуткая, того и гляди заснешь, рот кривился зевотою, и тогда они вспомнили, что Обахта нет уже два часа.
Черт его знает, где он, проговорил Франц и поднялся во весь свой гигантский рост. Давай-ка поборемся.
Да иди ты я того и гляди выверну от зевоты скулу, а он тут еще лезет.
Давай поборемся. Ну что тебе стоит. Будь доволен тем, что выиграл у меня два с половиной талера, и дай в отместку разок тебя на пол кинуть.
Тебе что, скучно? А ты не играй, это я тебя обучаю, а то ты вовек не попадешь домой.
Так скучно же.
А скучно, так займись насущными вопросами. Вот Обахта что-то долго не былонад этим и думай.
А и в самом деле долго не было, забеспокоился Франц. Что это с ним. Давай от скуки посмотрим, целы ли наши кролики в клетках, а? Пойдем, камрад.
Да пошел ты к черту, иди сам, если хочется.
А что ты думаешь, и пойду.
Франц пошел осматривать камеры, и когда открыл глазок четвертой, то вдруг растерялся и позвал сдавленным голосом:
Михель, иди-ка сюда. Тут такое
По тону второй часовой понял, что случилось нечто необычное, и, с неохотой поднявшись с насиженного места, подошел к товарищу.
Ну, что там у тебя?
Нет, нетты только посмотри.
Картина, которая им открылась, была не потрясающей, но во всяком случае необычной: на полу мигал каганец и невдалеке от него на камне пола виднелась лужа крови. Сам заключенный лежал на соломе, укрывшись тряпьем.
Франц решительно открыл дверь, и их изумило, что она не заперта.
Куда ты?
Я войду.
Не смей. Мы не имеем права. Подождем Обахта.
Брось. Надо войти. Он, очевидно, мертвый.
Франц метнулся в камеру и сдернул тряпье с лежащего. Им представилось оскаленное лицо Обахта с черным сгустком крови на голове. Франц успел только сказать: «Поднимай тревогу! и бросился в коридор с криком:Караульные, сюда! Побег!»
Через десять минут, когда на их зов сбежались и прибыл из башни св. Фомы сам Патш, оба часовых, запинаясь и сбиваясь, рассказали обо всем случившемся. Патш вызверился и завопил, тыкая кулаком в воздух:
Как же вы, стервы, пропустили его!
Франц ответил ему, опуская глаза:
Он шел медленно в своем плаще, всякий бы его узнал. Мы думали, что Обахт пошел к вам.
Да вы понимаете, что вы сделали, недоноски?
Франц понял, что грозит опасность быть преданным суду, и ответил покорно:
Он махнул нам жестом Обахта, он шел его походкой, он даже сказал нам его голосом, ты помнишь, Михель, он сказал нам, что идет к вам. Мы не видели только его лица. Это колдовство.
Рассказывай, напустился Патш. Ну, если это не так Ну-ка, Михель, правда то, что он сказал?
Правда, ответил подавленно Михель, он совсем потерял мужество, но решил лгать как можно изворотливее.
Хорошо, несколько смягчился Патш, теперь надо гнаться за ним.
И смотрите, если он уйдетя сдеру с вас шкуру. За мной!
Идти за Патшем было вовсе не трудно из-за его хромоты, и они двинулись вперед.
Сторож у Жабьей Норы рассказал им все, что знал. Да, Обахт действительно проходил, он окликнул его, тот ответил да, ответил что-то вроде «погоди» (сторож сразу унюхал, куда дует ветер, и как истинная лиса решил тоже лгать до последней возможности). Тогда Патш, которому нога затрудняла движение, послал в башню св. Фомы к Церберу (его так называли все, будто у него не было собственного имени) с вопросом: не проходил ли там Обахт. Ответ последовал: нет, не проходил. Отрицали и другие караульные.
Как в воду канул, вздохнул Михель.
Да, прибавил Франц, одного я не понимаюкак он, больной и битый, мог одолеть такого льва, как наш Обахт.
Замолчите! заорал Патш, начинавший догадываться о том, что произошло в камере, и клявший себя за то, что не послушался намека чиновника управления охраны порядка, надо искать. Он не мог никуда деться. Проверьте по дороге все закоулки.
Замелькали факелы, на поиски Косы был поднят весь гарнизон цитадели, в каждом коридоре было оставлено только по одному часовому. Машина, поднятая тревогой, была пущен в ход.
* * *
Окостеневший, измученный человек вдруг очнулся на камне и увидел, что по стенам мелькают огни факелов и слышатся тревожные крики. Потом где-то вблизи ударила пушка.
«Тревога, меня ищут, подумал он. Ах, смерть-смертушка». И ему представились лица тюремщиков, допрос, вонючая и грязная камерапредставились с такой яркостью, что он сразу встрепенулся.
«Нет, нет, все что угодно, только не это. Уж лучше разбиться, уж лучше со стены вниз головой, чем попасться опять им в руки». Лихорадочно обвязал он вокруг камня веревку (откуда силы взялись) и начал скользить по ней. Скольжение становилось все быстрее, вот и конец веревки. Он повис и ощупал ногами стену. На ней был выступ, где можно было стать. Стоять, опять стоять. Нет, все что угодно. Он помедлил минуту и потом, одержимый бешеной жаждой свободы, такой жаждой, когда уже все равножить или умереть, бросился с высоты вниз.
Он упал сравнительно удачно, до земли было не так уж далеко, как он думал, к тому же заросшее болото смягчило падение. Он провалился, вылез, пополз вперед с бесстрашием пьяного. Тонкое чутье, знание болота (он был учителем в Жинском Краютам, где он граничил с Болотной Боровиной), а также неустрашимость и быстрота помогли ему добраться до более сухого места. Тут он не выдержал и побежал, низко сгибаясь. Три раза проваливался он и, когда добежал до камышей, то был похож на животное от грязи, которая на нем налипла. Уже почти у самых камышей он увидел, как от башни Фомы оторвалась с надрывным шипением ракета и осветила болото, по которому он только что бежал. Коса бессознательно высунул язык и показал его крепости, а потом, одумавшись, бросился бежать в камыши.