Помощник пристава стоял чугунным монументом, слушал безучастно, но когда прозвучал призыв вооружаться, лицо у него вытянулось: смекнул, чем пахнет, и стал протискиваться к трибуне. Стражники за ним. Увидев казенный картуз, мужики принялись толкаться, напирать. Все-таки картуз продрался к лестнице, закричал гневно:
Ты что ж это, а? Буян бесчинный, а? Разводишь крамолу? А ну скидывайсь оттуда!
Коростелев другого и не ожидал. Махнув рукой, продолжал объяснять, кому и зачем нужна Булыгинская дума. Евдоким, не отрывавший от него глаз, с восхищением думал о том, как быстро и ловко сумел Сашка Трагик завладеть вниманием взбудораженной толпы. В этом и заключается, должно быть, талант агитатора-революционера.
А тем временем помощник пристава и оба молодцеватых стражника мурашами вскарабкались наверх, вцепились в Коростелева. Тот, смахнув с лица пот, крикнул напоследок сходке:
Все, мужики, и моя песенка спета Худые песни соловью в когтях у кота
Толпа пришла в движение, слилась плотнее. И вдруг пронеслось зычно:
Не допускать, православные! Человек дело калякает
У-у-у!!!
Верно, паря!
Не выдавать, братцы!
Обчеством! Обчеством! Всех не посадют!
Бей иродов! заревел кто-то свирепо.
И началось. Толпа словно того ждала: кинулась со свистом, смяла, поглотила стражников. Замелькали кулаки. Помощника пристава оттеснили, вырвали у него оружие.
Братцы, за что? Пощадите, братцы! орали стражники.
Это еще прибавило жару. Евдоким видел, как десятки рук рвали на стражниках одежду, и сам, побледнев и задрожав, бросился в драку. Он понимал, что делает глупость, потому что бить было некого: один из стражников изловчился, нырнул под амбаром на ту сторону и понесся что есть духу к своим за помощью. Спустя минуту-две в кипящую толпу врезались конные. Размахивая нагайками, пробились к своему начальнику, прикрыли его со всех сторон и повели к школе.
В это время и ударил набат. Стар и мал устремились на улицы, все закружилось в пестрой неразберихе. Но в ней была своеобразная стройность и согласованность.
Стражники метнулись за школьную ограду, заняли оборону. По ним сыпанули камнями, и тут же треск выстрелов распорол воздух. «А-а-а-а!..» Толпа удивленно замерла, попятилась и, завопив разноголосо, бросилась врассыпную. Несколько секунд и улица опустела
А сегодня, спустя три дня, вице-губернатор Кондоиди стоит на бугре и смотрит на будто вымершее село. Поерзал в седле, отдал бинокль поручику, сказал:
Держите солдат наготове, а вы, ротмистр, расположите стражников так, чтобы все было видно как на ладони.
Войска вошли в село. Блошицын потребовал старосту во въезжую избу, замахал перед его носом кулаками:
Это что же, а? Трясешься, такой-сякой, как Каин? Где зачинщики? Где бунтовщики? В холодной? Не-ет? Скрутить! Доставить! Сгною на каторге!
Староста невзрачный мужичонко, видимо, из таких, которые себе на уме, кланяясь низко, клялся и божился, что ни сном ни духом не знает не ведает, про каких зачинщиков речь.
Зачинщиков беспорядков, черт побери!
Дык какие же беспорядки, ваше благородие? Мужики подрались маленько меж собой. Престольный праздник, напились, змеи лютые, ну и того Всю дорогу так. Не разобравшись, господина помощника пристава задели.
Ты что дурочку строишь? Прутьев давно не пробовал?
Дык я ж, вашескородие, сам не видал в Колодинку в гости к куму ходил. Народ калякает
Пшел вон! Скликай сход. И чтоб с бабами явились! Я вам покажу, разбойники!..
Староста засмурел, поскреб затылок. Дело заводится, как видно, нешутейное.
Когда сход собрался, вперед двинулись стражники, расщепляя густую массу для прохода вице-губернатора. Во рту Кондоиди было сухо, а ладони взмокли от пота. Он умышленно громко разговаривал со свитой, улыбался и вообще держал себя с показной уверенностью, хотя тревога пощипывала сердце. Блошицын своими разговорами о действующей в селе подпольной организации подсек какие-то корешки, на которых держалась его самоуверенность. Встав на крыльце, Кондоиди хмуро оглядел сход, с трудом сдерживая злобу против тупой массы, из-за которой приходится терпеть столько невзгод. От толпы, казалось, веяло затаенным отчаяньем. «Ну, что с них взять, сиволапых? Выдадут зачинщиков ограничусь строгим внушением и пригрожу постоем войск». Пока он приводил мысли в порядок, кто-то из-за спины его внезапно гаркнул:
Шапки долой! На колени, мерзавцы!
Сходчики шевельнулись, начали нестройно, медленно снимать картузы. Были и такие, что словно не слыхали повеления, стояли, понурившись, не показывая глаз. На колени не встал никто. Кондоиди оглянулся. Позади лоснилась заклеенная кусочками пластыря ряшка ретивого помощника пристава Куцопеева, того самого, которого тузили в петров день. На квадратных скулах его червонели пятна крайнего негодования. Он машинально расстегнул воротник белого кителя, мокрого под мышками, протянул злорадно:
Та-а-ак
Кондоиди подумал: «Услужливый дурак». Тронул его за плечо и, шагнув вперед, снял фуражку.
Бородатые лица, платки, сарафаны Выгоревшие ситцевые рубахи Выгоревшее мутно-сивое солнце Пыльные серые воробьи в небе
Кондоиди прошелся платком по залысинам, заговорил негромко, строго и поучительно:
Я приехал призвать вас к благоразумию, указать на тягчайшие последствия ваших преступных деяний. У вас беспрепятственно распространяются запрещенные законом вредные прокламации. И где! В храме божьем! Вы слушаете дерзкие подстрекательские речи против правительства и оказываете сопротивление властям, пытающимся пресечь крамолу.
Кондоиди сделал паузу, подумал раздраженно: «Зачем я им это говорю? Разве таким головорезам слова нужны? Плетей им! А еще лучше вина бочонок, а потом дубье в руки и лупите друг друга! Эх!..» Пересилив себя, он продолжал:
Я сторонник мирного согласия. Вы видите, обвел он руками площадь, войск со мной нет. Но!.. Если не будут выданы злоумышленники-смутьяны, общество понесет суровое наказание. Я сказал все. Говорите теперь, кто уполномочен обществом.
Кондоиди надел фуражку, отступил назад. А по толпе напряженный тревожный шепот.
Врет. Солдаты окружили село, пороть будут всех поголовно.
Не имеют права. Не по закону
Молчи! Застегают баб и девок, как в старину.
Что ж это, люди добрые!..
Не посмеют. Они знают, что им за это
Крестьяне, поеживаясь, переминались с ноги на ногу в предчувствии ужасного.
Кто будет отвечать? Выходи! Умели гадить, умейте ответ держать! подал голос ротмистр Блошицын, а Куцопеев, склонившись подобострастно к уху Кондоиди, зашептал ему что-то, тыча пальцем в сторону сходчиков. Вице-губернатор нахмурил кустистые брови и в свою очередь сказал что-то коротко Блошицыну. Тот кивнул, вытянулся, крикнул:
Крестьянин Щибраев Лаврентий! Есть такой?
Глаза толпы с тревожным любопытством повернулись туда, где, раздвигая людей, пробирался Щибраев. Встал перед крыльцом, поклонился на четыре стороны. Он был бледен и сосредоточен. Сотни испуганных глаз впились в него. «Будут первым пороть» почти уверенно билось в каждой голове. Тишина стояла угнетающая, а у Кондоиди замирало сердце, и каждый толчок его как бы понукал: «Крикни, крикни стражникам: «В плети его!»
Но в этот момент смутно, только одному вице-губернатору слышимо, откуда-то из-за Волги раздался глухой отдаленный взрыв. Кондоиди знал, что никакого взрыва не было, и все же его передернуло. «Сипягин Боголепов Плеве Сергей Александрович Слепцов Богданович» стал он зачем-то быстро перечислять в памяти убитых сановников. Убитых за их узаконенный властью террор. По спине пробежала протестующая дрожь, встряхнула испуганно сердце, и оно словно раскрошилось, пропало, а вместе с ним и его требовательные толчки. Голос Кондоиди потерял принижающую людей властность, зазвучал тускло, бесцветно:
Указывают на тебя, зачинщик беспорядков ты.
Щибраев выпрямил сутуловатую спину, заговорил гулким дребезжащим голосом.
Господин вице-губернатор, я не разбойник и не бунтовщик. Указывает на меня помощник пристава потому, что он вымогает у всех взятки, а я и вина не пью и взяток не даю. И не дам. А зачинщик беспорядков он, господин Куцопеев. Третьего дня у нас был сход, дозволенный волостным старшиной Дворяниновым. Приехали господа ораторы, и мы слушали, что они говорили нам о Думе, дарованной государем.
Вы слушали подстрекателей, врагов престола!
А как их разобрать, господин начальник губернии, кто из них правду говорит, а кто это самое Общество слушало, а помощник пристава давай их тащить в арестантскую. Мужики, конечно, недовольны, почему государственное дело не допускают до них. Государь пожелал советоваться с народом, а полиция скорей хватать за шиворот. За что? По чьему приказу? Кто велит убивать у людей веру в добро?
Площадь закипела шепотом, взволнованно шевельнулась. Солдатов посмотрел на Земскова изумленно выпученными глазами, тот в ответ подмигнул ему:
Ну и Лавра! Вот голова! Давай, друг, вали на Куцопеева побольше, авось, даст бог, вице-губернатор по зубам двинет!
Укажите агитатора, призывавшего к бунту. Известно, что он не впервые у вас. Ведь мы все равно узнаем!
Как не узнать! На то вы и начальник губернии. А мы до петрова дня тех ораторов и в глаза не видели. Если это акцизный сказал вам, то не верьте ему: врет он от злобы на нас за то, что винную лавку закрыть хотим. Так оно и есть, потому у нас общество трезвости, дозволенное законом.
Кондоиди плюнул в злой досаде. Он устал. Морально устал и чувствовал себя к тому же в дураках. «Болван Куцопеев! А еще хотим, чтобы при остолопах таких стояла спокойно империя! Ничтожество! Не смог взять смутьянов шито-крыто, безгласно тьфу!» От возмущения даже кровь ударила в голову Кондоиди. Никогда, кажется, не попадал он в столь глупое положение. Войска нагнал впору Шипку штурмовать
Рукоятка браунинга в кармане жгла мокрую ладонь, хотелось выхватить его и палить злорадно в кого попало, все равно в кого: в багровый блин закатного солнца, что до слез резал глаза, в этого межеумка Куцопеева мало дураку накостыляли шею, надо бы больше! В это серое мужицкое стадо, торчащее внизу, в весь свет! Стрелять в отместку всем за вековую усталость, которую несет в себе русский дворянин, держащий на плечах, подобно кариатиде, вечно раскачиваемый кем-нибудь державный трон. Он ненавидел лютой ненавистью «раскачивателей» всех мастей, а еще больше мужиков хитрых, ленивых, коварных. Ненавидел, презирал и боялся. Коль полицию ловят на крючок, надо другую силу поднимать против них. Правильно говорил генерал Радецкий: пятнадцать дней террора пятнадцать лет спокойствия. «Ах, подлецы, подлецы! Загубят Россию»
Он долго еще срывал зло на крестьянах, то грозил, то увещевал; под конец, упарившись, выругался ядрено по-русски и уехал в Самару. Даже отобедать у священника отказался, что было уже совсем не по-русски
Глава одиннадцатая
Уезжая поспешно из Царевщины после бурного схода, Коростелев сказал Евдокиму, что в Старый Буян можно ехать без опаски. Арестовывать Евдокима никто пока не собирается, а если такая угроза возникнет, то он своевременно будет предупрежден. Кем? Писарь Старо-Буянского волостного правления Гаврила Милохов и староста села Казанский являются членами тамошнего революционного кружка! Вот какие чины! Воистину, чужая душа потемки
Евдоким достаточно Пожил нахлебником у Князева, пора и меру знать. Решил съездить домой. Вскоре и оказия подвернулась: Антип перебирался на новую делянку, спрятанное в тайник оружие приходилось переправлять в Царевщину. За оружием приехал Лаврентий Щибраев. Погрузили в тарантас, забросали соломой, сели сверху.
Миновали Бобровку, и вскоре зеленые тени леса остались позади, не стало шелеста листвы, смоляного духа нагретых стволов. Взобрались на голый взлобок, и зашуршал-посыпался с колесных спиц песок. Вдали волнисто заколыхались полоски погибающих посевов, накаленная земля изнемогала от ярости мутного солнца, увядали, блекли травы. Между землей и солнцем вяло кружились одуревшие от жары грачи. Перелески, словно оторванные от своих корней, казалось, парили над горизонтом. Засуха жгла поля, суховей сметал прах с проселков, и они курились бурыми хвостами.
Вдруг за низкорослым колком запахло духовито разнотравьем: где-то осталась живая пожва. Из-за бугра показалась кучка людей человек семь в сопровождении верховых стражников. Взлохмаченные, в посконных дырявых рубахах, мужики тащились проселком, понуро переставляя ноги в лаптях. Пыль тянулась за ними и оседала по обеим сторонам дороги, где чуть колыхала головками медовая кашка да пестрели васильки, а над ними весело и беззаботно порхали бабочки.
Благоуханье цветущего островка пожвы и бесцветная унылая кучка согнутых горем мужиков
Щибраев свернул на обочину, придержал коней, пропуская арестантов. Антип приподнял картуз, поздоровался с ними. Евдоким тоже. Им никто не ответил, только стражники, проезжая, посмотрели в их сторону хмуро и подозрительно. Щибраев, плюнув, с желчной усмешкой уронил:
Свободный народ!..
Антип качнул скорбно головой.
Свободный Иди куда хочешь: хоть в Сибирь, хоть в острог, хоть в могилу. Знаю этих мужиков ковыльская нищета. Беднее в уезде вряд ли сыщешь. Земли пахотной по полдесятины на двор, и та не родит. Хлеба до рождества не хватает. Лугов и леса вовсе нет, зато налогов спаси господи!.. Кабала пуще чем при крепостном праве. Коровенок последних продают кормить нечем. Жизнь! Что удастся кому добыть, а попросту хапнуть, то и ладно А не удалось топай бахилами по тракту на Акатуй кивнул он вслед удалявшимся.
«Везде одно и то же, одно и то же думал Евдоким. Голод, недоимки, безземелье»
Надо ехать в Самару, сказал Щибраев озабоченно. Слышал жандармы накрыли типографию социал-демократов.
Вре-е протянул недоверчиво Антип, выставив вперед бородищу.
Видать, правда вздохнул Щибраев. Адрес даже называют: Алексеевская улица, номер дома.
Ай-ай-ай! Беда какая Неужто снова будем в потемках? А Сашка Трагик обещал статью какую-то, Ленин будто прислал. Где они теперь ее напечатают? Эх-ма, как не ко времени все
Антип помолчал. Глубокая складка между бровей показалась Евдокиму еще глубже, суровей. Тронул машинально кнутом лошадей, повернулся к Щибраеву, и складка куда-то исчезла. Глаза стали дымчатые, задумчивые. Покачал головой, заговорил совершенно незнакомым Евдокиму задушевным тоном:
И кто бы тогда мог подумать, Лавра, что из того весельника загребного вырастет такой эх! Антип не нашел, видимо, нужных слов, умолк.
А я не дивлюсь. Разве не было уже тогда видно птицу по полету? Упрямый, непримиримый и крепко верующий
Это так, согласился Антип.
О ком вы? спросил Евдоким.
О Ленине. О ком же!
Ленин верующий?! скептически прищурился Евдоким и, сдернув с головы соломенную шляпу, ударил ею себя по колену.
Это старый чудак Амос назвал его крепко верующим. Говорит как это? помедлил Щибраев, вспоминая. В глубоко сидящих глазах его затеплился веселый фитилек. Заговорил, явно подражая кому-то: Вечный дух создал жизнь и разум на земле. Да А разум сотворил себе богов, послал их на небо и верует в их всемогущество и поклоняется им. Ленин тоже верует во всемогущество бога земного бога, который гол как сокол, по имени пролетариат
Да Довелось и нам с Ульяновым встретиться сказал Антип.
Правда? встрепенулся Евдоким. Расскажите, а?
Те посмотрели на него, добродушно усмехаясь.
Рассказать это не то, парень
Ну все же, а? Евдоким взвихрил свои густые русые кудри с золотистым блеском, затормошил спутников. И вот, из отрывочных воспоминаний, коротких несвязных реплик Антипа и Лавра в голове Евдокима сложился притягательный образ человека, который, находясь где-то в горах далекой Швейцарии, достает до российских умов и сердец.
Более десяти лет тому назад произошло это.
Ранним майским утром Князев проснулся и вышел во двор посмотреть погоду. Почесал в раздумье бороду: пожалуй, жена пусть поспит, выгонять корову не придется вот-вот ударит гроза. Вернулся в избу досыпать, но вскоре трескучий гром встряхнул стены и голубые мерцающие молнии принялись стегать мохнатое небо вдоль и поперек. Верховик поднялся такой, что стреха ощетинилась дранкой и Волга закудрявилась серым каракулем белячков. Внизу у пристани валы шумно колотили в борт потрескивающего дебаркадера, с причала сорвало шитик и понесло по течению. Разыгралась река, раскачалась, того гляди смоет лодки, вытащенные на берег. Бросились рыбаки спасать свое добро, побежал и Князев к ним на подмогу. Зачалили посудины покрепче, глядь кто-то на веслах плывет по реке, выгребает к берегу, но косая волна не дает, захлестывает дощаник. Из него уже в три руки вычерпывают воду. И кого это понесло в такую бурю? Иль живота своего не жалко? удивлялись рыбаки и сели под обрывом ожидать, когда лодка опрокинется и ее снесет на отмель за устьем Сока. Но шквальный ветер как налетел, так и спал быстро. Неизвестная лодка приближалась к Царевщине, гребцы трудились так, что пар от них валил.