Но за удовольствия, как известно, приходится платить. Пары клея растворяют мембраны клеток мозга, разрушают нервную систему, печень и почки, превращая человека в жалкую развалину.
Я сейчас позвоню в полицию! услышала Пери свой голос, излишне громкий и резкий. Глупо, очень глупо, тут же оборвала она себя и добавила: Моя дочь уже позвонила. Они будут здесь с минуты на минуту.
Бродяга поднялся на ноги. Движения его были нарочито медлительны, словно он давал ей время одуматься, а иначе придется пенять на саму себя.
Дети куда-то исчезли. Когда это произошло, Пери не заметила. В одном можно было не сомневаться: уйти им приказал нищий. Он, несомненно, был султаном городских задворок, императором свалок и выгребных ям, полновластным владельцем мусорных приисков. Не столько его лицо, сколько достоинство, с которым он держался, неожиданно напомнили ей одного человека из ее прошлого, о ком она запрещала себе думать и кого любила, как никого другого.
Пери с усилием оторвала взгляд от бродяги и посмотрела на снимок. Это была одна из немногих оксфордских фотографий, которые она хранила до сих пор, и единственная, где был запечатлен профессор Азур. Расстаться с ней она не могла.
Вновь взглянув на бродягу, она с содроганием увидела, что у того идет кровь из носа. Крупные, неестественно яркие капли падали ему на грудь. Он медленно шел к ней, словно не замечая этого. А когда перед ее глазами мелькнул холодный блеск стали, она закричала, не узнавая собственный голос.
Игрушка
Стамбул, 1980-е годы
Они пришли в пятницу ночью. Подобно совам, они ждали, пока вечер не накроет город черным покрывалом, и лишь тогда выходили на охоту. Мать Пери допоздна готовила запеченную ногу ягненка с листьями мяты, свое коронное блюдо, поэтому легла спать за полночь и стука в дверь не услышала. К тому времени, когда она проснулась, полицейские уже ворвались в дом и обыскивали комнату ее сыновей. После той кошмарной ночи Сельма, терзаемая чувством вины, стала мучиться бессонницей.
Хотя полицейские перерыли все вверх дном, по их поведению было ясно, что интересует их старший сынУмут. Ему приказали стоять в углу, далеко от всех, и запретили даже переглядываться с родными. Семилетней Пери было ужасно жаль брата. Она никогда не говорила об этом вслух, но Умут был ее любимцем. Когда он улыбался, вокруг его золотисто-карих глаз собирались легкие морщинки, а высокий чистый лоб придавал лицу редко свойственную его годам мудрость. Как и Пери, Умут при малейшем смущении вспыхивал румянцем. Но, в отличие от нее, он всегда был в хорошем настроении, словно само имя, означающее «надежда», определило его характер. Несмотря на разницу в возрасте, Умут всегда уделял Пери много внимания, часами играл с ней, изображая то принца, похищенного врагами, то злобного колдуна, восседающего на вершине горы Каф, в общем, все, что требовалось по сюжету очередной игры.
Поступив в университет, где он должен был получить специальность инженера-химика, Умут несколько отдалился от сестры. Он отрастил длинные усы, как у моржа, и развесил по стенам фотографии людей, которых Пери никогда не видела: какого-то седобородого старика, мужчины в круглых очках, с открытым лицом, и еще одного мужчины в черном берете, из-под которого выбивались буйные пряди волос. Был и портрет женщины с изящно заколотыми волосами, в белой шляпке. Когда Пери спросила, кто все эти люди, брат охотно объяснил:
Это Маркс, рядом Антонио Грамши. А тот, что в берете, камрад Че.
А-а, протянула Пери.
Имена не говорили ей ровным счетом ничего, но почтительность, звучавшая в голосе брата, невольно передалась и ей.
А это? указала она на фотографию женщины. Кто она такая?
Роза.
Как бы я хотела, чтобы меня тоже звали Роза.
Твое имя красивее, уж поверь мне, улыбнулся Умут. Но если хочешь, я буду называть тебя Роза-Пери. Может быть, ты тоже станешь революционеркой.
А что такое революционерка?
Умут замешкался, подыскивая подходящее объяснение:
Революционерыэто люди, которые хотят, чтобы у всех детей были игрушки, но ни у кого не было бы их слишком много.
А-а, вновь протянула Пери, на этот раз неуверенно. Первая часть такой программы ей нравилась, втораяне очень.
А слишком многоэто сколько? решила уточнить она.
В ответ Умут лишь расхохотался и погладил ее по голове.
И вот теперь Пери наблюдала, как полисмены срывают фотографии со стен. Потом они принялись за книжные полки. Все книги принадлежали Умуту. Хакан не был большим охотником до чтения. «Манифест Коммунистической партии» Карла Маркса, «Положение рабочего класса в Англии» Фридриха Энгельса, «Перманентная революция» Льва Троцкого, «Утопия» Томаса Мора, «Памяти Каталонии» Джорджа Оруэлла Пролистав очередную книгу, полицейские разочарованно отбрасывали ее прочь. Судя по всему, они искали какие-то письма или заметки. Так ничего и не обнаружив, они все же заявили, что книги будут конфискованы.
Зачем ты читаешь всю эту муру? Полицейский схватил одну из книг«Поцелуй женщины-паука» и потряс ею в воздухе. Ты турок, мусульманин. Твой отецтурок и мусульманин. Твоя матьтурчанка и мусульманка. За тобой стоят поколения предков. Что для тебя может значить вся эта иностранщина?
Умут молчал, глядя на свои босые ноги. Его ровные, круглые пальцы прижимались друг к другу, словно ища защиты.
Если у этих чертовых западников есть проблемы, нас они не касаются! продолжал полицейский. В нашей стране все живут счастливо. У нас нет никаких общественных классов. Мы даже не знаем, что это такое. Ты слышал когда-нибудь, чтобы кто-то спрашивал: «Эй, а ты к какому классу принадлежишь?» Конечно нет! Мы все турки и все мусульмане. Это нас объединяет. Общая религия, общая национальность. Все общее. Что тут неясного? Полицейский подошел к Умуту поближе и наклонил голову, словно обнюхивая его. В этой стране было три военных переворота, чтобы наконец прекратилась вся эта хренотень, а теперь такие, как ты, снова мутят воду! Зря ты думаешь, что это сойдет тебе с рук. Твои книгиложь, и ничего больше. Они написаны ядом! Скажи, ты отравился этим ядом? Отвечай! (Умут молчал.) Я задал тебе вопрос, придурок! раздувая ноздри, заорал полицейский. Отвечай, эти книги отравили тебя своим ядом?
Нет, едва слышно проронил Умут.
А я думаю, что да, покачал головой полицейский. Вид у тебя точно как у отравленного.
Обыск продолжался. Полицейские перетрясли матрацы, вывернули наружу все содержимое шкафов и комодов, заглянули даже в дровяную печь. Они не пропускали ни одного закутка. Однако ничего достойного внимания найти не удавалось, и это усиливало их злость.
Эти мерзавцы умеют прятать. Переворошите весь дом! приказал старший.
Он курил одну сигарету за другой, стряхивая пепел на пол.
Простите но что именно вы ищете? подал голос Менсур, вместе со всей семьей стоявший на другом конце комнаты. Растрепанный, в измятой полосатой пижаме, он выглядел жалким.
А ты что, не знаешь? рявкнул инспектор. Когда найдем, я засуну это тебе в задницу!
Пери, поморщившись, сжала руку отца. Но взгляд ее был неотрывно прикован к брату. С замиранием сердца она смотрела, как все больше бледнеет его лицо.
Полицейские перевернули с ног на голову все остальные комнаты, ванную, туалет, кладовку, где стояли банки с маринованными огурцами и сушеной окрой. Из кухни доносился треск открываемых ящиков, звон посуды и столовых приборов. На полках, прежде содержавшихся в безупречном порядке, теперь царил хаос. Прошел час, а может, и больше. На свинцовом ночном небе блеснул робкий луч рассвета, похожий на первый младенческий зуб, просвечивающий сквозь десну.
А вещи девчонки проверили? спросил инспектор. Он швырнул окурок на пол и раздавил его каблуком. Перетрясите все ее игрушки.
Сельма, не сводя глаз с ковра, который она чистила каждое утро, рискнула вмешаться.
Произошла какая-то ошибка, эфенди. Мы уважаемая, религиозная семья.
Не удостоив ее даже взглядом, инспектор повернулся к Пери:
Девочка, где твои игрушки? Покажи нам.
Пери посмотрела на него расширенными от удивления глазами. Почему всеи революционеры, и полицейскиеинтересуются ее игрушками, которых вовсе не так уж много?
Не скажу, заявила она.
Менсур, по-прежнему державший Пери за руку, притянул ее к себе и прошептал:
Не спорь с ними. Пусть видят, что нам нечего скрывать. Не обращаясь ни к кому конкретно, он произнес: Игрушки хранятся в ящике под ее кроватью.
Через несколько минут, когда инспектор в сопровождении своих подчиненных вышел из ее комнаты, Пери поняла, что злорадное выражение его лица не предвещает ничего хорошего. На предмет, который он держал в руках, она поначалу не обратила внимания.
Так-так Ну и что вы на это скажете?
Раньше Пери видела пистолет только по телевизору. В отличие от телевизионных, этот выглядел совсем маленьким и безопасным. На мгновение ей даже показалось, что он сделан из шоколада.
Лежал в кукольной колыбельке. Вместе с куклой! Ловко придумано!
Клянусь святым Кораном, мы ничего об этом не знали! дрожащим голосом проговорила Сельма.
Конечно, женщина, ты ничего об этом не знала, усмехнулся инспектор. Зато твой сын хорошо знал.
Это не мой, пробормотал Умут, и на его щеках вспыхнули красные пятна. Меня попросили подержать его у себя несколько дней. Завтра я должен вернуть его.
Кому? Чей это пистолет? спросил довольный инспектор.
Умут тяжело вздохнул и погрузился в молчание.
С улицы донесся крик муэдзина, взывающего с минарета ближайшей мечети:
Нет Бога, кроме Аллаха. Молитва лучше сна.
Все, поехали, сказал инспектор. Берите его.
Менсур, который при виде пистолета лишился дара речи, вышел из оцепенения и залепетал:
Я уверен, все выяснится. Мой сынхороший мальчик. Он никогда никому не причинял зла.
Инспектор, уже направлявшийся к дверям, резко повернулся:
Всякий раз одно и то же. Сначала родители плохо смотрят за своими детьми и позволяют им водить дружбу с коммунистическими отморозками, а потом, когда детки вляпаются в дерьмо, начинают хныкать и причитать. И зачем только ты нарожал детей, если не умеешь их воспитывать, чертов недоумок?! Таких, как ты, следует кастрировать!
Грубым движением инспектор схватил пижамные штаны Менсура и сдернул их до колен, обнажив белоснежное, хотя и поношенное белье. Двое полицейских захихикали. Остальные наблюдали за происходящим с непроницаемыми лицами.
Пери почувствовала, как рука отца ослабела, пальцы стали холодными и вялыми, как у мертвеца, ожидающего вскрытия. Ее отец, которого она любила до обожания с того дня, как произнесла свое первое слово, перед которым благоговела и трепетала, безропотно принял унижение. Когда он трясущимися пальцами подтянул пижамные штаны, полицейские уже скрылись за дверями. Умута они увели с собой.
* * *
Семь недель Умут находился в одиночном заключении, и никто из близких не мог с ним увидеться. Ему было предъявлено обвинение в том, что он состоит членом нелегальной организации. Умут признался, что пистолет принадлежит ему, после того как его, раздетого донага, с завязанными глазами, привязали ремнями к койке и подвергли электрошоку. Когда электроды прикрепили к его яичкам, а напряжение увеличили вдвое, он признался, что является руководителем ячейки, которая замышляла серию убийств высших государственных чиновников. Резкий запах паленой плоти, кислый запах крови, едкий запах мочи смешивались с коричным запахом жевательной резинки, которую беспрестанно жевал его главный мучитель, офицер по прозвищу Хасан Шланг. Прозвище свое он получил после того, как придумал весьма эффективную пытку самым обычным садовым шлангом.
Всякий раз, когда Умут терял сознание, его обливали сначала холодной водой, а потомсоленой, усиливающей проводимость тока. Утром те же полицейские оказывали ему медицинскую помощь, чтобы после обеда продолжить истязания. Смазывая его раны мазью, Хасан Шланг сетовал, что зарплата у него маленькая, а работать часто приходится сверхурочно. Как-то раз он поведал даже, что его дочь сбежала с женатым мужчиной, у которого есть дети. Через полгода беглецы вернулись, так как остались без средств к существованию. Оскорбленный отец мог бы убить их тут же на месте, но решил их пощадить. Как и многие профессиональные мучители, он был добр и заботлив со своими родными, подобострастно вежлив с начальством и жесток со всеми остальными.
Между пытками Умут был вынужден слушать вопли других заключенныхточно так же, как им приходилось слушать его крики. Вновь и вновь из динамиков доносились звуки национального гимна. Один раз во время действия электрошока ему забыли сунуть в рот полотенцепростая оплошность, в результате которой он едва не откусил себе язык. После этого он долго не мог нормально есть, ощущая вкус пищи, лишь проглотив ее.
Хотя в прессе утверждалось, что практика пыток, широко применяемых в тюрьмах, следственных изоляторах и колониях для малолетних преступников, после военного переворота 1980 года осталась в прошлом, на самом деле все шло по-прежнему. Старые привычки отмирают медленно. Хотя, конечно, кое-какие перемены происходили. Фалака для битья по босым стопам уступила место многочасовому подвешиванию за ногипреимущество этого метода состояло в том, что он почти не оставлял на теле следов. Прижигание кожи окурками, вырывание ногтей и здоровых зубов также были признаны устаревшими. Электрошок оказался не менее эффективным, он занимал мало времени и тоже почти не оставлял следов. Добиться неплохих результатов удавалось также, заставляя арестантов есть собственные экскременты, пить мочу или помещая их в выгребные баки. Никаких видимых следов насилия. Докучливым журналистам или западным борцам за права человека, если они вдруг нагрянут без предупреждения, не за что будет зацепиться.
В конце концов Умут был приговорен к восьми годам и четырем месяцам тюремного заключения, без права досрочного освобождения.
После того как приговор был оглашен, члены семьи Налбантоглу начали регулярно посещать тюрьму, расположенную на окраине Стамбула. В зависимости от обстоятельств они отправлялись туда в различных комбинациях: Менсур с сыном, Сельма с дочерью, Менсур с дочерью, Сельма с сыном. Но Менсур и Сельма никогда не приезжали вдвоем. Вместе с десятками других посетителей они сидели у широкого пластикового стола, положив на него руки. Согласно инструкции, руки должны были находиться на виду у охранников, чтобы посетители не имели возможности передать что-нибудь заключенному. Разговор часто прерывался, слова застревали в горле, и они пытались скрасить томительно долгие паузы, растягивая губы в улыбках, не отражавшихся в глазах.
Как-то раз, когда Умут встал, чтобы уйти, отец заметил на его арестантских штанах кровавое пятно, размером и формой напоминавшее ивовый лист. Пятно это оставила пытка под названием «Кровавая кола». Она заключалась в том, что раздетого арестанта заставляли садиться на бутылку из-под кока-колы. Пытку эту применяли только к «избранным», в число которых, помимо политических заключенных, входили гомосексуалисты и трансвеститы, схваченные во время уличных облав.
Менсур в ужасе уставился на пятно. И как он ни старался держать себя в руках, с его губ сорвался приглушенный крик. К счастью, Умут ничего не услышал. Зато услышала Пери, сопровождавшая отца в тот день. После этого случая отец запретил дочери бывать в тюрьме. Ей оставалось только писать брату. Надо, чтобы письма были полны радости и вселяли в него веру и надежду, сказал отец. Лучше всего описывать в них какие-нибудь трогательные и веселые истории. Пери старалась изо всех сил, рассказывая о людях, которых не знала, и о происшествиях, которых не было в действительности. Умут, чувствуя ложь, никогда не отвечал ей.
Она часто видела брата во сне и просыпалась посреди ночи от собственных криков. Иногда после этого ей удавалось уснуть вновь. Но когда сон не шел, она вставала с кровати, залезала в шкаф и плотно закрывала дверь, пытаясь понять, что чувствует арестант в тесной камере. Сидя в темноте, она прислушивалась к биению своего сердца и воображала, что брат ее здесь, рядом с ней, они оба дышат и запас кислорода в этом замкнутом пространстве вот-вот иссякнет.
* * *
Трагедия с Умутом, вместо того чтобы сплотить семью, разобщила ее еще больше. Теперь супруги Налбантоглу пребывали в состоянии бессловесной вражды. Менсур во всем обвинял жену. Он целыми днями работал и не мог уследить за сыномэто была обязанность Сельмы. Если бы она проводила меньше времени с религиозными фанатиками и была бы повнимательнее к своим детям, то катастрофы, возможно, удалось бы избежать. Сельма, ставшая замкнутой и угрюмой, в свою очередь, считала, что во всем виноват муж. Это он посеял в душах сыновей губительные семена безбожия. Именно его свободомыслие и материалистические рассуждения в результате привели к несчастью.