Однажды она вместе с Луизой подавала в «Якоре» пиво и буженину. Елка уже стояла в углу, осыпаясь и чуть поблескивая. Вошли двое мужчин. Один молодой, крепкий, светловолосый, другой тоже молодой, но немного постарше; ей бросилась в глаза не его молодость, а почти сросшиеся брови. Он не был ни рослым, ни сильным, а маленьким и приземистым. Он снял шапку, и голова его оказалась наголо обритой и круглой, как кегельный шар. У более молодого светлые волосы спадали с макушки отдельными прядями. Мария смахнула хвойные иглы со столика под елкой, за который эти двое уселись. Тот, что был помоложе, взял ее за локоть. Потом он спросил, здесь ли она живет, словно угадал, что ей хочется услышать этот вопрос. И словно ее желание имело силу пригвоздить его к месту, он с товарищем остался сидеть за столиком и тогда, когда ушли остальные посетители и даже Луиза ушла. Наконец «Якорь» заперли, и молодой простился со своим другом. Долго стояли они потом с Марией в рыхлом, размытом дождем снегу. И чувство у нее было такое, точно они не сегодня только познакомились, а наконец-то встретились после долгой разлуки.
Он поднялся вместе с ней наверх. Луиза еще не спала; Марии не пришлось ее просить. Подруга тотчас с охотой оказала ту услугу, которую Мария оказывала ей не раз. Луиза встала с постели и ушла до утра на Шпербер-штрассе к своему знакомому, трамвайному кондуктору. Когда она утром вернулась, чтобы переодеться перед работой, то спросила: «Ну как, все в порядке?». Мария не поняла, что она имеет в виду. Только Луиза может быть такой глупой и воображать, что тут то же самое, что и у нее, когда она подзавьется и нарядится в розовую блузку. Нет, то, что произошло с ней, с Марией, не имело ничего общего с тем, о чем другие официантки сплетничали, шушукались и спорили. Она ответила: «В среду он опять придет». И когда Луиза сказала: «Надеюсь, он не забудет», это замечание показалось ей не злым и не насмешливым, а просто нелепым. В среду он пришел минута в минуту. Луиза опять добродушно предоставила в ее распоряжение комнату и постель. В следующую субботу он тоже явился, как обешал. Он остался на воскресенье и просидел у Марии, пока она не поднялась к себе после работы. И на прошлой неделе он еще раз пришел, опять минута в минуту, и даже не в «Якорь», а прямо наверх. И оттого, что он сегодня не пришел, Мария вспоминала о том, как бывало раньше, когда он приходил. Его губы не улыбались, но легкой улыбки в глазах было достаточно, чтобы озарить худое лицо, и комнату, и прямоугольник вечернего неба. При этом в его глазах вспыхивали крошечные искорки, и он смотрел куда-то мимо нее, мимо постели и комода.
Мария взглянула в окно и тут же снова отвернулась, словно первые бледные морозные цветы на стеклах были непроницаемы, как лесная чаща! Смолк граммофон, непрерывно игравший внизу, в пивной, от ночной тишины ушам стало больнее, чем от шума. Еще какие-то мысли пронеслись у нее в голове, хотя сердце уже опустело. Может быть, ее друга задержало что-нибудь неотложное, может быть, работа, которую он искал...
Когда он обнимал ее, во всем наступало согласие. Теперь она заметила, до чего на свете все разрознено и запутано. Согласие царило в мире лишь тогда, когда они лежали рядом. И только теперь она поняла, среди какого беспорядка, среди какой путаницы она осталась одна.
Небо за окном так посветлело, что звезды едва мерцали. Первый петух пропел во дворе. Засвистел паровоз городской железной дороги. Мария приехала поездом, когда тетя Эмилия вызвала ее и устроила сюда. Можно было бы уехать обратно. Правда, родные рассердятся. И денег нет на дорогу. Да и не все ли равно, где жить? И сердце свое, хотя оно и камнем лежит в груди, никуда не кинешь.
Утро было сырое и прохладное. У Марии зуб на зуб не попадал. Она сняла праздничное платье и надела то, в котором ходила на работу. По лестнице взбежала Луиза, как всегда перепрыгивая через несколько ступенек. Ее шляпа была смята, розовая блузка тоже, и вся она выглядела какой-то потрепанной.
Он уже ушел?
Он не был.
Да ты не огорчайся, сказала Луиза и начала переодеваться, моя бабушка всегда говорила: «Был один, будет другойкакая разница...».
III
Мартин долго раздумывал, сказать ли девушке о том, что случилось с его другом. Они вместе с Эрвином сидели в окопах. И это Мартин, как он впоследствии признался Эрвину, подсунул ему листовку. И даже в ту последнюю ночь они сражались бок о бок. Но бежать удалось только Мартину.
Мартин слишком хорошо знал Эрвина и не мог не заметить, что у этой нежданно встреченной им девушки Эрвин нашел нечто гораздо большее, чем пристанище, где можно скрыться от полиции. Эрвин упорно ничего не говорил ему, своему единственному другу, и это доказывало, что девушка ему нравится. Всякий раз, когда Мартин хвалил кого-нибудь, Эрвин качал головой: «Все это мне не подходит», причем Мартин видел, что его друг уже знает точно, какая именно девушка ему подходит. Когда Эрвин так и не явился на условленное место, Мартин сначала решил, что тот, может быть, опять скрывается у своей милой. Тщетно прождав друга, Мартин начал разузнавать, и до него наконец дошли слухи, что Эрвина увезли.
Как-то вечером в пивной «Райский уголок» он случайно узнал кое-что о его судьбе. Уборщица «Уголка», хорошая женщина, слышала разговор одного шофера с приятелем. Уже и раньше делались попытки выведать что-нибудь у этого шофера, который, как выяснилось, вел тогда машину с пленным. Но более точные сведения были получены именно через уборщицу, которая все рассказала хозяйке пивной, своей родственнице.
Оказывается, шофер так и не довез Эрвина до Нова-веса. Они нагнали офицерский автомобиль. Офицеры пересели в машину, где находились пленный и конвойный. А шофер остался чинить шику чужой машины. И он отлично слышал, как машина с офицерами, отъехав немного, затормозила, раздался выстрел, а потом она пошла дальше. При этом известии Мартин почувствовал мучительную, чисто физическую боль. Он не застонал, не выругался, сначала он даже не испытал настоящего горя. Он только ощутил совершенно ясно, где у него находится сердцев определенной точке между ребрами. Отсутствующим взглядом смотрел он на толпув этот час пивная была полна разношерстными посетителями. До чего опустела жизнь! Как Эрвин мог покинуть его, оставить совсем одного? Затем у него мелькнула мысль, что следовало бы все-таки известить эту девушку, подругу Эрвина. Хотя Эрвин, в сущности, ничего определенного о ней не говорил. «Значит, он не делился со мной каждой своей мыслью, как я делился с ним, подумал Мартин с горечью. В конце концов, если даже девушка и будет горевать, сам Эрвин уже покончил со всеми заботами. Он освободился от всех треволнений этого мира, которые неизменно угнетают смертных. Он умер за своих, за тех, ради которых боролся с той поры, как начал думать. Большего сделать никто не может». И ему, Мартину, не совершить ничего выше этого, проживи он хоть сотню лет. Эрвин теперь недосягаем и неприкосновенен.
IV
Тот же капитан фон Клемм, после слов которого «ну, кончайте» Эрвин убедился, что смерть неизбежна, приказал своему шоферу Густаву Бекеру привести в порядок его «опель» перед поездкой домой. У синенького «опеля» накачали тогда шину и доставили его обратно в гостиницу. Доложив об этом, шофер вздумал было делиться своими впечатлениями об инциденте, происшедшем в пути, но Клемм остановил его да, он припоминает. До сих пор у него не было повода возвращаться к этому случаю.
Клемм был в штатском. Он с непостижимой быстротой сшил себе два новых костюма. Несмотря на все его возражения, ему все-таки доказали, что в данный момент его место дома. Вступить во владение наследствомего прямая обязанность. Такие люди в Рейнской области сейчас необходимы. А въезд туда облегчается тем, что у него в оккупированной зоне жена и ребенок, а также фабрика, которой он должен руководить. Мысль о том, чтобы кузен продолжал замещать его, а он остался в отряде, единомышленники считали просто нелепой. Для отечества гораздо важнее, чтобы люди, подобные ему, стояли во главе большого предприятия, сосредоточивали в своих руках власть и возможность оказывать влияние на тысячи рабочих, а также распоряжаться уймой денег, которые иначе могут попасть бог весть в чьи руки.
Бекер подал во двор гостиницы «опель» Клемма, и тот сел в машину. На Бекере было сборное, кое-как пригнанное обмундирование, состоявшее из штанов военного образца и новой куртки. Клемм в утешение пообещал ему, что в Висбадене он сейчас же получит шикарную белую шоферскую форму, которая теперь в моде.
Бекеру это обещание показалось весьма сомнительным, но он промолчал, ибо его хозяин уже несколько раз принимался разъяснять ему новый характер его службы, точно и подробно, как объясняет человек, когда ему самому не все ясно. Как ни священна фронтовая связь, там, в оккупированной зоне, им придется отметиться: «Господин фон Клемм с шофером».
Бекеру все это сначала казалось странным. Ведь он прошел со своим хозяином через всю Европу: с Западного фронтав Галицию, и из Восточной Пруссиина Балканы. Оба они одновременно были награждены Железным крестом первой степени после того, как в Аргон-нах вдвоем удержали пулеметное гнездо. Он, Бекер, вынес Клемма из боя, когда тот был тяжело ранен. В другой раз, во Фландрии, они вырвались из окружения. В Софии Бекер по желанию Клемма научился водить машину. Клемм был тогда членом Балканской комиссии. Это давало ему право иметь и денщика и шофера. Но и Клемм и Бекер всячески добивались, чтобы Бекер хотя бы временно совмещал обе эти должности. Затем их послали в Константинополь. После перемирия он, Бекер, благополучно доставил капитана в Берлин, промчав его через все эти балканские разбойничьи гнезда, через Содом и Гоморру, именуемую Австро-Венгрией. Не успели они проехать, как это государство развалилось. Однажды Клемм пригласил к себе в машину венгра, красного, поверившего, что они отвезут его на чешскую территорию, и они тогда с удовольствием сделали огромный крюк, чтобы доставить его в белую Венгрию. Затем, когда армия распалась и солдаты побежали домой, в растаявшем войске, как смерзшиеся комья, появились добровольческие отрядыбелая гвардия. Если сосчитать, сколько километров изъездил Бекер этой зимой со своим хозяином по Берлину, вышло бы, наверно, не меньше, чем когда они носились по всей Европе.
На прошлой неделе, в решающую ночь, Бекеру пришлось четыре раза возить Клемма с боевого участка в штаб и обратно; и тут его осенила удачная мысльподменить автомобиль хозяина, приметы которого были хорошо известны красным, взяв на время чужую машину, хотя бы из какого-нибудь южноамериканского консульства.
Когда Берлин остался позади, они обменялись впечатлениями: наконец-то в городе стало тихо. Уже ни по одной улице не струился неустанный, как кровь, людской поток, не было ни одного выкрика, ни одного обезумевшего лица. Изодранных плакатов, еще висевших на стенах, уже никто не читал.
Главное ликвидировано, сказал Клемм.
И Либкнехт и эта Роза, сказал Бекер.
Капитан подтянул колени. Сначала Бекер решил,что он спит, но затем увидел в зеркальце дым сигареты, которую его господин медленно докуривал. А Клемм сквозь дремоту представлял себе, как обрадовался бы его возвращению отец, будь он еще жив. Разве не странно, что умершие всегда бывают правы, хотя их предсказания сбываются не сразу? Когда Клемм был ребенком, он мечтал о карьере военного. Он умолял отца отдать его в кадетский корпус, но старик остался непреклонен. Пусть, как все другие мальчикисыновья окрестных помещи-ков-виноделов, и все эти хенкели и опели, поступает в какое-нибудь солидное реальное училище в Майнце или Висбадене. Гимназияэто лишнее. Пусть кончает ту школу, которую сейчас принято кончать в их кругу. А если тем временем отец раздобудет для него приставку «фон», то потом никто не спросит, состряпана она в дыму сражения или в фабричном дыму Амёнебурга. Согласие между сыном и отцом установилось с начала войны, когда сын, сдав ускоренные выпускные экзамены, был зачислен в полк в чине прапорщика. И совесть молодого Клемма успокоилась, когда он многочисленными ранениями подкрепил приобретенное за деньги дворянство. Но один раз у него со стариком все-таки вышел скандал. Отец считал, что сын только из ложного чувства чести решил непременно жениться на Леноре фон Венцлов, которая ухаживала за ним в полевом госпитале. Будто мало по соседству хорошеньких девушекнапример, племянница банкира Шрёдера или дочка Класса. Все же старик постепенно привык к невестке, хотя ему казалось, что она слишком чопорна и скучна для его сына. Он умер, вполне примирившись с ней, она успела подарить ему внука, который появился на свет после того, как Клемм во время командировки с Западного фронта на Балканы заезжал домой.
Клемму больше хотелось увидеть ребенка, чем жену. Отец умер, и причина для всяких трений исчезла. Итак, мир, говорил он себе. Итак, я женат; посмотрим, какую жену я себе раздобыл на войне.
Бекер вел машину осторожно, как обычно, когда его капитан спал. Они ехали всю ночь, чтобы утром быть у демаркационной линии; время от времени Клемм приказывал остановиться перед привокзальным ресторанчиком. Они вместе садились за столик и пропускали по рюмке. Эти минуты совместного отдыхаи во время войны и во время миравознаграждали Бекера за дни самой бешеной гонки. Клемм же, у которого изредка вырывались несвязные фразы, выдававшие ход его мыслей, казалось, вовсе не замечал своего шофера. Капитан говорил, видимо обращаясь к самому себе:
В полевом госпитале, между двумя операциями...
Так точно, господин капитан, отвечал Бекер.
Вся палата была как будто в тумане. Я даже не узнал ее личика под большим белым чепцом, но я чувствовалЛенора сейчас подойдет. Вот уж действительно святая любовь! Я прикоснуться к ней не мог, настолько я был слаб.
Так точно,господин капитан.
Пожалуйста, отвыкай называть меня капитаном. Мы ведь едем к французам.
А когда они ехали дальше, Клемм констатировал:
Тут одним пулеметом можно все местечко удержать.
Между Берлином и Франкфуртом вся земля казалась огненной. Этот фантастический вид ей придавал пожар: горели заводы Лейна. Бекер не совсем понял объяснения Клемма относительно искусственного азота. Но ему было приятно слышать голос хозяина и приятно сознавать, что в немцах так силен дух изобретательства. Мысли Клемма совершили еще один скачок:
А все-таки хорошо, что мы едем домой!
И Бекер сказал:
Так точно, господин фон Клемм.
Каждое «мы» он относил к капитану и к себе. Прошло больше часа, прежде чем зарево померкло: безлунная ночь словно затянула его пеплом. Сквозь дремоту Клемм подумал словами отца: «Такому предприятию, как наше, начальник нужен не меньше, чем дивизии». Первую половину пути он еще оценивал местность и людей с точки зрения военного; после Мерзебурга он уже начал смотреть на дороги и деревни глазами человека, который хочет здесь обосноваться. До Гиссена он крепко спал. Они миновали утренний Франкфурт, который, несмотря на суровый январь, казался зеленым и светлым. Перед Хёхстом Клемм дал своему шоферу некоторые указания. Сейчас они окажутся в зоне французской оккупации. Поэтомуязык держать за зубами. Ничем не выделяться, чтобы чиновникам и в голову не пришло прощупать их. Ни намека на то, чем мы занимались весь год. Как можно скорее добраться до места. Возможно, на границе, как обычно, стоят сенегальцы. Когда черномазый потребует паспорт, сохранять хладнокровие, будто перед тобой негр из шоколада.
В Хёхст-Грисгейме они остановились перед гостиницей, как было условлено. Там их ждал Эрбенбек, коротышка в пенсне, поверенный фирмы; он привез разрешение на переход границы для Клемма и шофера с машиной.
Клемм пробурчал:
И все это, чтобы переехать из одного немецкого города в другой.
Войну-то проиграли, милый господин фон Клемм.
А мы этого что-то не заметили, а, Бекер? Например, в Аргоннском лесу?
Нет, не заметили, сказал Бекер. Французы, которые тут нос задирают, там улепетывали, как зайцы.
Эрбенбек пощипал себе усики. Он подумал: «Вот, оказывается, куда ветер дует. Тоже хорошо. Сразу же будем на это и ориентироваться».
На границе их остановил не сенегалец, а худой белокурый француз. Эрбенбек переводил довольно бегло. Они промчались мимо нескольких деревень на правом берегу Рейна. В насыщенном дождем воздухе четкие силуэты холмов Таунуса, казалось, приблизились. Трехцветные французские флаги, торчавшие повсюду на крышах и башнях, представлялись Бекеру печатью, которую накладывает судебный исполнитель на конфискованное имущество. Ведь они с капитаном кровь проливали, а теперь жулики и трусы, которые хозяйничают у них в стране, впустили к нам жуликов из чужой страны. Однако он молчал, так как крепко запомнил приказ Клемма.