А вы заранее договорились о встрече? спросил он Лори, нетерпеливо поблескивая маленькими голубыми глазами.
Нет, сэр.
Ну, знаете ли, к нам нельзя просто так забежать. Такие вещи не делаются подобным образом.
Лори напрягся, тихо шурша коричневой бумагой.
Я знаю.
Что-то я в этом сомневаюсь. Пускай мисс Бастьен запишет вас на следующую неделю. Сегодня у меня нет на это времени.
Рид повернулся к двери, из которой только что выбежала Квик.
Какого черта Марджори убежала таким манером? спросил он.
Раньше я не видела Рида столь обеспокоенным. Когда он снова повернулся к нам, Лори встал, и обрывок коричневой бумаги упал на пол. Рид замер на месте, и его взгляд упал на обнажившийся фрагмент картины, где был изображен золотой лев.
Это ваше? обратился он к Лори.
Тот, опустив глаза, стал поднимать бумагу.
Да, с осторожностью ответил он. Точнее моей матери. Теперь мое.
Рид приблизился к картине, но Лори отшатнулся и выставил руку вперед, словно защищаясь.
Погодите, сказал Лори. Вы сказали, что сегодня у вас нет времени. Вы сказалина следующей неделе. Хотя к тому моменту, добавил он, я, быть может, отнесу ее в другое место.
Вот как, произнес Рид, поднимая руки вверх. Я просто хотел поближе взглянуть на картину. Пожалуйста, позвольте, добавил он, что, вероятно, стоило ему больших усилий.
Почему? Минуту назад вам было наплевать.
Рид засмеялся; в его веселости проступала нервозность.
Послушайте, дружище, извините, если я был резок. Сюда приходит черт знает сколько людей с фамильными ценностями тети Эдны или с чем-то, что они купили за три фунта у какого-нибудь чувака на Брик-лейн, и от этого немного устаешь. Но то, что принесли вы, кажется мне интересным. Если позволите взглянуть, я, возможно, смогу объяснить почему.
Поколебавшись, Лори положил картину обратно на стол и снял с нее остатки оберточной бумаги. Рид подошел к картине и начал жадно впитывать увиденное. Его пальцы замерли над полотномнад головой второй девушки, над ее змеящейся косой, над неподвижным взглядом льва.
Боже мой, выдохнул Рид. Откуда у вашей матери эта картина?
Я не знаю.
А вы можете ее спросить?
Лори взглянул на меня.
Она умерла.
Вот как Рид колебался. А у вас есть соображения на тот счет, где она могла ее приобрести?
Она покупала большую часть вещей в лавках старьевщиков или на блошиных рынках, иногда на аукционах, но это полотно хранилось у нее еще с тех пор, когда я был ребенком. Оно всегда висело у нее на стене, мать брала его с собой, куда бы мы ни переезжали.
И где же картина висела в последний раз?
В ее доме в Суррее.
А она когда-нибудь говорила вам о картине?
С чего бы матери о ней говорить?
Рид аккуратно взял полотно и посмотрел, что у него на обороте.
Рамы нет, только крюк, пробормотал он. Что ж, продолжил он, обращаясь к Лори. Если ваша мать всегда вешала это полотно на стену, должно быть, оно имело для нее особое значение.
Думаю, она просто считала его красивым, предположил Лори.
Красивоене то слово, которое я бы употребил в этом случае.
А какое слово употребили бы вы, сэр?
Рид сделал вид, что не заметил иронии в тоне Лори.
По первому впечатлению, картина смелая. Кстати, мистер Скотт, происхождение картины имеет значение, если вы решите показать ее на выставке или продать. Полагаю, вы ведь поэтому к нам ее принесли.
Значит, она чего-то стоит?
Последовала пауза. Рид сделал глубокий вдох и пристально посмотрел на картину.
Мистер Скотт, могу я пригласить вас в свой кабинет, чтобы мы рассмотрели ее поближе?
Согласен.
Мисс Бастьен, принесите кофе.
Рид взял картину и жестом показал Лори, чтобы тот следовал за ним. Я наблюдала, как они поднимаются по винтовой лестнице. Лори взглянул на меня, обернувшись через плечо; глаза его расширились от возбуждения, он показал мне большой палец.
На улице дождь хлестал бурным потоком. Я прочесала площадь в поисках Квик, но конечно же ее здесь уже не было. Держа ее зонтик сложенным, точно копье, я побежала вдоль левой стороны площади в сторону Пикадилли, в слепой надежде встретить ее там. Затем я повернула направо, бессознательно двигаясь в сторону станции метро, и тут увидела ее через квартал от меня. Проезжая часть гудела и визжала, статуя Эроса маячила за плотной стеной дождя.
Квик! завопила я. Ваш зонтик!
Люди стали на меня оборачиваться, но мне было все равно. Квик все еще спешила в противоположном от меня направлении, и тогда я побежала быстрее, пытаясь дотянуться до ее руки. С молниеносной скоростью она вырвалась от меня и резко крутанулась на месте. Ее взгляд было устремлен в какую-то точку, находившуюся далеко за шумной магистралью, за высокими закопченными зданиями, за пестрыми рекламными щитами, за пешеходами, которые с отчаянным видом прыгали между лужами. Потом Квик пристально посмотрела на меня, почти с облегчением. Она промокла до нитки, но, глядя на ее совершенно мокрое лицо, трудно было сказать, дождь это или слезы.
Я кое-что забыла, промолвила она. Дома я забыла мне нужно вернуться и взять.
Вот, сказала я, ваш зонтик. Давайте я вызову вам такси.
Квик посмотрела вниз на свой зонтик, а потом подняла глаза на меня:
Вы промокли, Оделль. И зачем вы только побежали?
Потому что ну, потому что вы побежали. Посмотрите, в каком вы состоянии.
Я положила руку на ее мокрый рукав, и она быстро взглянула на нее. Меня удивило, насколько худой оказалась ее рука на ощупь.
Давайте.
Квик взяла зонтик у меня из рук и раскрыла его над нашими головами. Мы уставились друг на друга под черным пологом. Было слышно, как ревет дождь, обрушиваясь на хрупкую конструкцию зонта, нас задевали прохожие, по-видимому, носившиеся по улице в поисках укрытия. Кудри Квик были спутаны и примяты к голове; пудру смыло с ее лица, и теперь я могла видеть текстуру ее настоящей кожикак ни странно, без косметики это лицо скорее напоминало маску. Мне показалось, Квик хотела что-то сказать, но, похоже, осеклась.
О господи, пробормотала она, на секунду закрыв глаза. Это же чертов муссон!
Вызвать вам такси?
Доеду на метро. У вас случайно не найдется сигареты?
Нет, смущенно ответила я. Вообще-то Квик могла бы уже запомнить, что я не курю.
Этот человеккак он оказался в Скелтоне? спросила она. Вы его знаете? Похоже, что вы его знаете.
Я опустила глаза. Огромные лужи возникали вокруг наших туфель. Я вспомнила о том, что должна была сварить кофе; интересно, сколько еще времени я могла отсутствовать, прежде чем меня уволят?
Я общалась с ним только один разна свадьбе Синт. Он разыскал меня и пришел сюда сегодня.
Разыскал вас? Весьма настойчивое поведение. Он ведь не доставляет вам беспокойства?
Вовсе нет. Он славный, сказала я, словно пытаясь его защитить.
Почему Квик спрашивает о Лори, хотя сама так странно себя ведет?
Что ж, хорошо. Похоже, Квик немного пришла в себя. Послушайте, Оделль мне нужно идти. Скажите ему, чтобы не беспокоил вас своей картиной.
Мистер Рид ее уже видел.
Что?
Он пришел вскоре после вашего ухода. Сказал, что у вас с ним запланирована ранняя встреча. Он только один раз взглянул на полотно и сразу же понес его к себе в кабинет.
Она смотрела поверх моего плеча в направлении Скелтоновского института.
И что сказал мистер Рид, когда увидел картину?
Кажется, он заинтересовался.
Квик опустила глаза, и по выражению ее лица стало трудно понять, что она чувствует. В ту минуту она выглядела очень старой. Она схватила мою руку и сжала ее.
Благодарю вас, Оделль за мой зонтик. Вы прямо-таки трибун, самый настоящий. Но возьмите его, я спускаюсь в метро. Возвращайтесь в офис.
Квик, подождите
Она сунула зонтик мне в руку и поспешила вниз по лестнице, ведущей на станцию. Прежде чем я успела еще раз ее позвать, она исчезла.
Январь 1936
I
Сара лежала в отключкелицо набок, завитые кудряшки распластаны по подушке, порезы на ногах в каламиновых примочках. Изо рта кислый запашок от вчерашнего последнего бокала. На прикроватной тумбочке пепельница с горой окурков и груда детективных романов и журналов «Вог» с загнутыми уголками. Там и сям валяющаяся на пыльном полу одежка, чулки, как сбросившие кожу змеи, растоптанная во время бегства блузка. Помада в тюбике растаяла. По кафельной плитке в углу, словно пушинка перед глазом, прошмыгнула ящерка.
Олив стояла в дверях, зажав в руке письмо из Слейдской школы изящных искусств. Пришедшее всего две недели назад, оно скорее напоминало носовой платок в жирных складках от постоянного употребления. Она подошла к материнской кровати и присела на краешек, чтобы еще раз перечитать, хотя знала его наизусть.
Мы рады предложить Вам курс для получения магистерской степени в области изящных искусств преподавателей весьма впечатлили богатое воображение и новизна в русле скрупулезной, развивающейся традиции старой школы надеемся на Ваш ответ в ближайшие две недели. Если же Ваши обстоятельства изменятся, просим нас проинформировать.
Может, если она прочтет письмо вслух, Сара ее услышит сквозь спертый воздух, и тогда все решится: Олив не отступит от данного самой себе слова и поедет учиться? Может, такую шоковую терапию лучше всего проводить, пока еще действует снотворное? Получив письмо, еще в Лондоне, Олив хотела кричать на всех углах: смотрите, что я сотворила! Ее предки ни о чем таком не догадывались, они даже не знали, что их дочь продолжает рисовать, не говоря уже о том, что она подала заявку на обучение. Но ее беда заключалась в скрытности, так ей было комфортнее создавать что-то свое. Она боялась, из суеверия, сломать эту традициюи вот теперь она здесь, в деревеньке на юге Испании.
Глядя на спящую мать, она вспомнила, как показала отцу Сарин портрет, сделанный в школе на уроках рисования.
О, Лив! воскликнул он, и сердечко у нее заколотилось, и вся она затрепетала в ожидании. Ты должна это подарить маме.
Вот и все, что он сказал. Ты должна это подарить маме.
Отец всегда говорил, что женщины, конечно, могут взять в руку кисточку и что-то нарисовать, вот только настоящих художников из них не получается. Олив толком не могла понять, а в чем, собственно, разница. Маленькой девочкой, играя где-нибудь в уголке его галереи, она не раз слышала, как Гарольд обсуждал эту тему со своими клиентами, мужчинами и женщинами, и последние, соглашаясь с ним, предпочитали вкладывать деньги в произведения молодых художников-мужчин, а не представительниц своего пола. Представление о том, что художником может быть мужчина, стало общим местомвременами Олив тоже в это верила. В свои девятнадцать лет она находилась в тени: упрямая, полная отваги фигурка, олицетворяющая собой любительщину в искусстве. Но ведь прямо сейчас, в Париже, работают Амрита Шер-Гил и Мерет Оппенгейм и Габриэль Мюнтер; она даже воочию видела их картины. Они, что же, не художники? Или разница между обычным живописцем и художником заключается просто в том, верят ли в тебя другие и в кого они вкладывают больше денег?
Она не находила слов, чтобы объяснить родителям, почему она подала заявку, собрала портфолио, написала эссе о фигурах второго плана у Беллини. Несмотря на все разговоры о том, что женщинам не стать художниками, она все равно пошла этим путем. Сама не понимала, откуда в ней такой запал. Независимая жизнь была от нее в одном шаге, и вот, поди ж ты, сейчас она сидит в ногах у спящей матери.
Снова бросив взгляд на Сару, она подумала, не сходить ли ей за пастелями. Время от времени мать позволяла ей пройтись в своих мехах и жемчужном ожерелье, могла угостить ее эклерами в Коннауте, взять ее с собой послушать в музыкальном обществе какого-нибудь скрипача или умного поэта, притом своих друзей и к тому же в нее влюбленных, как с годами осознала Олив. Нынче никто не мог сказать, что Сара Шлосс выкинет в следующую минуту. От врачебной помощи она отказывалась, и пилюли зачастую на нее не действовали. Олив казалась себе то ли мутным пятном, то ли щепкой за материнским килем. Иногда она тайком рисовала Сару в таком виде, что, узнай та об этом, ей бы не поздоровилось.
Высокие окна были распахнуты настежь, и ветерок устроил занавескам небольшой танец. А настоящий предрассветный ветер разогнал все облака над горами за деревней Арасуэло, и зеленовато-голубое небо прочертили золотые и розовые полосы. Не выпуская из рук письма, Олив на цыпочках прокралась на балкон, где ее взору открылись пустые поля, простирающиеся до ребристых предгорий вдали, меченные кустарником и дикими маргаритками, там кружили коршуны, и кузнечики рыскали среди ботвы, где когда-то зрели дыни, и волы распахивали землю под будущий посев.
В саду прыгали рассеянные кролики, а на дальних холмах паслись козлы, и колокольчики на их шеях позвякивали атонально и неритмично, что действовало успокаивающе, ибо в этом не было ничего продуманного, на публику. Раздался выстрел из охотничьего ружья, и пернатые хаотично взмыли в андалусийские барочные предутренние небеса. Сара даже не пошевелилась, зато кролики, поднаторевшие в прятках, разбежались, оставив земную поверхность девственно чистой. Олив закрыла окна, и занавески бессильно повисли. Ее мать, вероятно, рассчитывала обрести здесь столь желанный покойно очень уж тревожно звонил монастырский колокол, да и о волках в горной чаще не стоило забывать. Тишину нарушало бессмысленное тявканье пса в сарае. Странно, но с момента их приезда сам дом и окружающий его ландшафт давали Олив энергетическую подпитку, непривычную и более чем неожиданную. Обнаружив во флигеле на задворках сада старую деревянную филенку, она украдкой пронесла ее на чердак, словно какую-то контрабанду. Если что, на ней можно рисовать, но пока филенка лежала без дела.
В спальню вошел отец и здоровенным башмаком отшвырнул под кровать валявшийся на полу «Вог». Олив спешно сунула письмо в карман пижамы и развернулась к нему лицом.
Сколько? поинтересовался он, показывая пальцем на простертую фигуру жены.
Не знаю, ответила Олив. Пожалуй, больше обычного.
Sheiße!Гарольд ругался по-немецки только в моменты сильного стресса либо абсолютной свободы. Он склонился над Сарой и с нежностью убрал прядку с ее лица. Это был жест из лучших времен, и Олив он только покоробил.
Ты купил сигареты? спросила она.
Что?
Сигареты.
Вчера вечером он заявил, что ему надо в Малагукупить сигареты и заодно посетить мастерскую художника. «Может, открою нового Пикассо?» И засмеялся так, словно молния может дважды ударить в одну точку. Ее папаша всегда спешил улизнуть, ему быстро становилось с ними скучно, а когда снова появлялся, тут же требовал к себе внимания. Они приехали сюда всего пару дней назад, а он уже успел слинять.
Ах, да, сказал он. Купил. Они в машине.
Прежде чем покинуть спальню жены, Гарольд налил своей любимой стакан воды и оставил на тумбочке, до которой она не смогла бы дотянуться.
* * *
Ставни на первом этаже были до сих пор прикрыты, и в полутьме угадывались самые необходимые предметы обстановки. В воздухе смутно пахло камфарой и сигарами. В финке, предположила Олив, никто не жил последние несколько лет. Дом напоминал этакую большую надземную катакомбу с затаившимися комнатами, с длинными, меблированными в колониальном стиле коридорами, со шкафчиками из твердой древесины темного цвета, не знакомыми с обыденными предметами. Было ощущение, что на дворе 90-е годы XIX века, куда их забросило из другой эпохи, а вокруг них декорации, оставшиеся от салонной драмы.
Легкая влажность уже начинала выветриваться. Олив распахнула ставни, и комнату залил солнечный свет, провозвестник дня, пусть еще и не тепла. Глазам явился неокультуренный склон, спускающийся к высокому забору из кованого железа, откуда уходила деревенская дорога. Олив всмотрелась: худосочные кусты, цветочные бордюры без цветов, три бесплодных апельсиновых дерева. По словам отца, такие особняки строились наособицу, поближе к обводненной и плодородной земле, так что летом жильцы будут наслаждаться видом оливковых рощ и благоухающих вишен, цветущих ночных кактусов и палисандровых деревьев и бьющих ключей, словом, блаженство и восторг.
Олив была в чулках и зимней пижаме, а поверх натянула аранский свитер. Плитняк под ногами был такой холодный, будто по этим большим гладким квадратам недавно прошелся ледяной дождь. Ну, давай же, подумала она. Скажи ему, что тебе есть куда уехать, и уезжай. Ах, если бы мысль была материальной. Если бы мы могли знать наверняка, как нам следует поступать.