Тереза приготовила для Шлоссов ланч из цыпленка, но отказалась сесть со всеми за стол, хотя Исаак приглашение принял. В тот момент, когда она достала из печи готового цыпленка, Олив стало ясно, что у них появилась прислуга. Но вот Исаак под каким предлогом оставят его?
Настенные часы в столовой подтянули маятник четыре раза.
Господи! воскликнула Сара, когда они расселись за столом. Она пребывала в радостном возбуждении, не то что вчера, но в этом были свои риски. Вот и день пролетел. Как же холодно. А мне казалось, что на юге Испании всегда жара, разве не так?
Она переоделась в домашнюю робу с длинными рукавами, новенькие красные шерстяные брючки и блузку в алый горошек в тон робе. В какой-то момент она покрасила ногти на ногах, и Олив обнаружила на терракотовом полу десяток маленьких квадратиков цвета кино- вари.
Еще будет жарко, пообещал ей Гарольд.
В кухне Тереза швыряла на сушильную доску оловянные тарелки, и это напоминало бряцание военного оружия.
Ну, тогда я достану свой купальный костюм, решила Сара. Вы бывали в Лондоне, мистер Роблес? обратилась она к Исааку, сидевшему слева от нее, и налила ему кофе в белую чашечку. Вы курите? Как насчет миндаля?
Да, курю. А миндаля, спасибо, не надо.
Возьмите мою. Гарольд купил в Малаге несколько пачек. Он курит исключительно немецкие, так что других у нас нет. Сара запустила пальцы в лежащую на столе пачку и извлекла оттуда сигарету. Браслеты, обильно украшавшие ее запястье, зазвенели. Исаак взял сигарету из протянутых пальцев и закурил.
В Лондоне я не бывал, ответил он, сделав на втором слове благоговейный акцент. Название столицы, выведенное каллиграфическими буквами: Генрих Восьмой, Тауэр, Миддл-Темпл. Для Олив Лондон был нечто другоеодинокая прогулка через площадь Сен-Джеймс и дальше, вдоль Молла, в Национальную портретную галерею, к ее любимому Гольбейну, а послегрошовая сдобная булочка на углу Крейвен-стрит, у дома Лайонс, или пешком через парк близ набережной. Вот чего ей недоставало, в отличие от другого Лондона с его утомительной болтовней за коктейлем, нарумяненными женщинами и лимонным ароматом мужского одеколона после бритья и прыщавыми юношами из Оксфорда, которым нечего сказать.
Сам по себе Лондон еще куда ни шло. Олив постаралась придать своим словам иронический оттенок. А вот лондонцыэто нечто.
Мать смерила ее неодобрительным взглядом.
Я много раз бывал в Барселоне, сказал Исаак. И в Мадриде.
Олив подумала о сложенных наверху чемоданах, с которыми они путешествовали, о деревянных ручках, отполированных руками носильщиков, о наклейках из Парижа и Буэнос-Айреса, Марселя и Нью-Йорка, облезающих, как старая кожа Шлоссов, которую они периодически сбрасывают. Многое подзабылось, как будто ей не девятнадцать, а все девяносто.
А вы всегда жили в Арасуэло? спросил его Гарольд.
Да. А в Малаге работаю учителем.
И чему же вы учите? поинтересовалась Сара.
Литографии, последовал ответ. В «Школе искусств» Сан-Тельмо.
При этих его словах Олив опустила взгляд в тарелку.
А Гарольд у нас арт-дилер, продолжала Сара. Кокошка, Кирхнер, Климт, Клее и все такое. Верите ли, он продает исключительно картины художников, чьи фамилии начинаются на «К».
Я восхищаюсь Кокошкой, сказал Исаак, и Олив почувствовала, как ее отец включил внимание.
Герр Кокошка нарисовал голубые ели в венском детском саду, куда ходила Олив, уточнила Сара. Мистер Роблес, у вас великолепный английский.
Спасибо, сеньора. Я выучил его самостоятельно. У меня есть английские приятели в Малаге, а еще я практикуюсь с Терезой.
Вы рисуете или только делаете оттиски? спросил Гарольд.
Роблес помедлил с ответом.
Немного рисую, сеньор.
Покажите мне как-нибудь свои работы.
Обычно люди, заявлявшие, что они рисуют, вызывали у Гарольда аллергию. Стоило начинающему художнику узнать, с кем он имеет дело, как он сразу начинал себя вести неадекватно. Или впадал в агрессию, как будто Гарольд утаивал от него нечто такое, на что он мог претендовать, или демонстрировал напускное смирение, которое не могло никого ввести в заблуждение. И вдруг герр Шлосс сам просит молодого человека показать ему свои работы! Олив не раз наблюдала реакцию отца, когда какая-то картина привлекала его внимание: он вцеплялся зубами, обхаживал, льстил, по-отцовски наставлял или становился на дружескую ногувсе что угодно, лишь бы оказаться первым, кто откроет миру нового гения. Удовольствия это не доставляло.
Мои работы вас не заинтересуют, сеньор, улыбнулся Исаак.
Гарольд поднял кувшин и налил себе стакан воды.
Уж позвольте об этом судить мне.
Исаак посерьезнел.
Если получится, я вам покажу.
Если получится?
У Олив пробежали мурашки по коже.
Свободное от преподавания время я провожу в рабочем союзе Малаги. Я их учу читать и писать.
Последовала пауза.
Ваш отец знает, что вы «красный»? спросила Сара.
Он снова улыбнулся.
Сеньора, мне двадцать шесть. Я поступаю так, как считаю нужным. Я поддерживаю рабочие забастовки. Я ездил в Астурию помогать шахтерам. Но я не «красный».
Жаль. Это было бы очень даже любопытно.
Олив сидела, подложив под себя руки, и смотрела на мать. Вся Сарина жизнь зависела от послушания рабочих, поддерживавших процветающий семейный бизнес, связанный с продажей специй и приправ. Ее независимость зиждилась на трудах ее прадеда, который начинал с торговли апельсинами в Ковент-Гардене, а закончил крупным промышленником и членом палаты лордов. Эти деньги обеспечили их путешествия, и квартиру на Керзон-стрит, и коттедж в Сассексе, и дом на Рингштрассе, и платья от Скиапарелли. Бизнес Гарольда был вполне успешен, но именно Сарино наследство предопределило их судьбу.
Ты та, какая есть, благодаря людям, до которых ты никогда не снизойдешь, кричал на нее Гарольд однажды, когда она не вернулась домой после вечеринки и ему пришлось звонить в полицию. В ответ Сара, пролежавшая до утра в отключке в хозяйском шезлонге, кричала мужу, что если бы не ее семейный «Безукоризненно Порезанный Мармелад», то неизвестно, где бы он сейчас был, так что пусть лучше помалкивает или поищет себе настоящую работу и квартиру в Кэмдене.
Мы с отцом не всегда находим общий язык, сказал Исаак. Он работает у герцогини, владелицы всей этой земли. Ей восемьдесят пять лет, и умирать она не собирается.
Я буду такой же, сказала Сара, и все засмеялись.
Люди, которые трудятся на ее земле как это по-английски?.. tienen un gran hambre.
Умирают от голода, подсказала Олив.
Исаак посмотрел на нее с удивлением, и она снова почувствовала, как по телу от одного его взгляда пробежал ток.
Да. Тысячи людей в округе.
Это ужасно, сказала Сара.
Олив так хотелось, чтобы Исаак снова на нее посмотрел, но вместо этого он подался вперед, обращаясь к ее матери.
Люди герцогини дадут тебе работу, если ты пообещаешь голосовать за ее семью и поддерживать ее власть. Бедняки напрашиваются к ней в батраки, потому что другой работы нет. Но если у кого-то умрет жена или мать или он сам заболеет, она про него даже не вспомнит. Она объявляется в здешних местах только во время выборов.
В дверях появилась Тереза и встала, скрестив на груди руки. Волосы у нее закудрявились от кухонного пара, на фартуке появились пятна крови. Исаак встретился с ней взглядом и взял паузу. Олив углядела, как Тереза едва заметно покачала головой, однако брат проигнорировал ее предостережение и продолжил свою речь:
Мой отец подбирает для нее батраков, но исключительно молодых и сильных, а не пожилых с семьями. В результате еще больше людей голодают. И здесь не существует твердых расценок за сделанную работу, поэтому la duquesa платит сущие гроши. Мы попытались изменить ситуацию на предыдущих выборах, но потом все пошло по-прежнему. А стоит кому-то пожаловаться на то, что его доля от урожая слишком мала или что его дом разваливается, как это сразу доходит до герцогини и ее людей, и человек теряет работу.
Неужели вам не помогает церковь? спросил Гарольд.
Открыть вам тайну? Говорят, что у отца Лоренцо в деревне Эскинас есть любовница.
Сара рассмеялась.
Священники всегда первые по этой части.
Исаак пожал плечами.
Говорят, отец Лоренцо хочет присвоить себе землю между церковью и домом своей любовницы, чтобы навещать ее незаметно для посторонних.
Это шутка? уточнила Сара.
Как знать, сеньора. Отец Лоренцокузен герцогини. Земельные участки интересуют его больше, чем молитвенник. Он со вздохом стряхнул пепел на кончике сигареты в пепельницу. У нас была мечта. Земля, церковь, армия, образование, трудвсе изменится. Но мы оказались в как это по-английски?.. cogidos
В ловушке, подсказала Олив и, вновь поймав на себе взгляд Исаака, покраснела. Вы оказались в ловушке. Она отвернулась, будучи не в силах с этим справиться.
Мистер Роблес не может быть в ловушке, вмешалась Сара. Он говорит по-английски. Он бывал в Мадриде.
Исаак сделал глубокую затяжку.
Единственный выход, сеньора, действовать. Мы должны покончить с тиранией.
Тиранией? переспросила Сара. Какой тиранией?
Большинство местных жителей хотят просто сажать капусту и мирно ее съедать. Но многие дети в Арасуэло даже не ходят в школу, потому что батрачат в поле. Они должны знать, кто надевает им шпоры на глаза.
Шоры, поправил его Гарольд. Так как он в основном помалкивал, все на него уставились, пока он доставал из кармана зажигалку и, опустив голову, закуривал. Вы хотели сказать «шоры». Последнее слово он произнес с немецким акцентом.
Уж не планируете ли вы революцию, мистер Роблес? спросила Сара. Может, вы новый Ленин?
Он поднял руки, как бы сдаваясь, и засмеялся, в очередной раз поглядев на Олив. Она с трудом владела собой. Сейчас в его взгляде уж точно не было ничего случайного, и ей показалось, что она сидит на горячих углях. Такой красавец ей еще не встречался.
Вы сами все увидите, сеньоры, сказал Исаак. Вы люди новые, но со временем вы сами все увидите.
Вы коммунист? без обиняков спросил Гарольд.
Нет. Я член Республиканской союзной партии. В нашем регионе бедностьвещь наглядная, а не плод моего воображения. Глиняные хижины, а в них по десять детей, чьи отцы спят прямо в поле.
Исаак одернула его Тереза, но он ее оборвал.
И дело не только в бедности. Мелкие фермеры, арендующие землю, делают ее более плодородной, а владельцы «в награду» повышают им ренту, делая дальнейшее проживание неподъемным. Их труд не принимается в расчет
Не бросайтесь такими словами, как «тирания», мистер Роблес, сказал Гарольд. Настаивая на своих революционных взглядах, вы можете отпугнуть людей со средствами, которые, вместо того чтобы оказать вам поддержку, переметнутся на сторону фашистов.
Исаак опустил взгляд.
Люди со средствами никогда не окажут нам поддержку. Но есть другой путь к всеобщему счастью.
Принудительное перераспределение богатства, подытожил Гарольд с мрачным видом.
Вот именно. Народ
Ничто так не нарушает баланс в стране, как метод принуждения, мистер Роблес. Но послушайте, тут Гарольд улыбнулся, кажется, мы нарушили атмосферу трапезы, приготовленной вашей сестрой.
Тереза сверлила взглядом разболтавшегося брата. А Олив вспомнила тощих, похожих на призраков, работяг в поле, провожавших их автомобиль такими взглядами, словно они были инопланетянами.
Мистер Роблес прав, сказала она. Я это видела своими глазами.
Лив, ты бы хоть помолчала, не выдержал Гарольд. Забыла, во что нам обошлось твое школьное образование?
Олив переглянулась с Исааком, который ответил ей улыбкой.
* * *
Вечером, когда брат с сестрой уже ушли, пообещав через пару дней вернуться с хворостом, Олив уединилась в своей спальне на чердаке и заперла дверь. Шоры, шпоры Эти двое пришли со своими словечками и семенами, и она даже не знала, с кем их можно сравнить. Это она и ее родители впустили их в дом или они сами проникли, обнаружив в крепости брешь? Ни в Мейфэре, ни в Вене никто так себя не вел; там клали на стол визитку, а не тушку цыпленка. О бедняках говорили с сочувствием, а не с гневом. Не возделывали свой участок.
Чувствуя прилив крови и легкое головокружение от того, как на нее смотрел Исаак, Олив раздвинула треногу мольберта и основательно все закрепила. Вытащив филенку, принесенную из флигеля, установила ее на пюпитре. Распахнула окно, впустив лунный свет, зажгла масляные лампы и включила электрическую возле кровати. Преклонив колена перед дорожным баулом, как паломник перед алтарем, провела пальцами по тюбикам с красками, спрятанным под хлопчатобумажной одежонкой. А когда их вытащила, все вдруг сложилось, сердце встало на свое место, грудь свободно вздохнула. Ни один тюбик не раздавился во время переезда, порошки сохранились в целостности и сохранности, пастельные кисти не сломались. Эти подручные средства неизменно оставались ей верны, даже когда все шло наперекосяк.
Пока она работала, мотыльки бились о лампочки, но она этого даже не замечала. Впервые за долгое время все заслонило кристальное ощущение цели и образов, рождающихся на старой деревянной доске. Это был вид на сад, в утрированном цвете, и в глубине финка с облезшей багряной краской на оконных рамах. Дом прочно стоял на земле, зато необъятное небо над ним, с ангельским оттенком серебристо-серого, напоминало живой водоворот. Дом на картине казался меньше, чем в действительности, а деревья на переднем плане обзавелись плодами, которых на самом деле не было.
Пожалуй, эту живопись можно было назвать фигуративной, но уж точно не реалистичной. В ней появилось нечто сюрреалистическое, чего раньше не наблюдалось. Несмотря на вполне приземленные тонаохра и веселая зелень, фольклорно-нежные красновато-коричневые штрихи и горчично-бурый, во всей сцене было что-то потустороннее. Дар небес обещал вот-вот пролиться. С полей, как из рога изобилия, вываливались урожаи злаков, и яблок, и маслин, и апельсинов. Сад больше походил на джунгли, а неработающий фонтан превратился в животворящий ключ, бьющий из-под сатира, украшенного пилястрами. Финка напоминала гостеприимный дворец с огромными окнами нараспашку. Свободные мазки, безупречная точность, цветовые доминанты.
Олив уснула в четыре утра, рядом с мольбертом. Проснувшись, она постояла перед картиной, пока солнце выглядывало из-за горизонта. Она даже не подозревала, что способна на такое. Впервые в жизни ей удалась картина такой экспрессии, непомерности и избыточности, что она была близка к шоку. Вот он, отвоеванный идеал, рай на земле, и ирония заключается в том, что толчком послужило место в заброшенном уголке Испании, куда родители притащили ее силой.
Олив на деревянных ногах подошла к баулу, где было спрятано письмо из художественной школы. Разгладив страничку, она его перечла, затем аккуратно сложила, поцеловала и снова спрятала на самом дне, с глаз долой.
IV
В прошлом году это было. Приезжаю, значит, я в Барселону, Исаак говорил по-английски, а на вокзале поезд уже ждет мужчина. Журналист. Мы начинаем беседовать. И он мне говорит: «К этому все идет. Однажды это уже было, и сейчас повторится опять».
Что уже было однажды? не поняла Олив. Она помогала в саду собирать поленья, которые Исаак топориком раскалывал пополам. В какой-то момент, бросив взгляд в сторону дома, она заметила в материнской комнате мелькнувшую за кружевной занавеской тень. Да и черт с ней, может же и дочь когда-то побыть с мужчиной наедине! Сара привыкла быть в центре внимания и умело этим пользовалась, тем более Олив наслаждалась редкими мгновениями в компании Исаака.
Уголком глаза она увидела, как у него задралась рубаха и мелькнула смуглая плоть и дорожка волос. Когда он протянул полешки, она так обрадовалась, словно ей вручали букет цветов. Из романов, прочитанных за десяток лет, Олив знала, что смазливые мужчиныэто смертельно. Во всех историях, на протяжении столетий, они оставались неуязвимыми, тогда как девицы оказывались во всем виноватыми и брошенными, а если в венчике из роз, то молчаливыми, как статуи. «Будь бдительна» и «Береги свою девственность» такими могли быть подзаголовки этих историй, написанных в основном мужчинами. Олив все это знала, но не заморачивалась. Больше того, ей было наплевать.