Всех одиннадцать братьев, к слову, она перечислила по именам, в порядке рождения, с описанием внешности и привычек, дурных и хороших.
У братьев уже были жены и дети, число которых она затруднялась припомнить в точностисто, а может, триста.
Мужики промышляли охотой на зверя и рыбной ловлей, бабы рожали детей, возились с огородом, окучивали картофель, ходили за птицей и скотом, пряли пряжу, латали одежду и варили щи.
Жили они небогато, зато без обид: спать ложились всем скопом в большой светлой горнице, не голодали и были одеты-обутычего еще надо, казалось бы?
Тут, помню, мать моя вдруг замолчала; обычно бесстрастные, цвета дождя, глаза затуманились и потеплели; разошлась паутина морщинок у рта и на лбу; на тонких губах промелькнуло подобье улыбки
Однажды близняшки бродили по лесу с лукошками и на болотах, у Волчьей впадины, наткнулись на чужака.
Будто брошенный куль, он валялся во мху вниз лицом и едва дышал.
При виде бродяги Даяна, со слов матери моей, до смерти перепугалась и кинулась бежать.
Что касается Бездныона не сробела и даже приблизилась к чужаку, перевернула на спину.
Перепачканный кровью и грязью, отвратительно смердящий, мужчина являл собой жалкое зрелище.
Она вспоминала, как тащила несчастного на себе.
Три долгих, как жизнь, года бедняга провел без движения, в коме (мать моя подчеркнула с нажимом«как жизнь»).
Три года поила Бездна своего принца (как про себя она его пророчески называла!), кормила с ложечки, мыла, чистила, подстригала ногти и волосы, натирала целебными травами и мазями, дважды на дню ворочала во избежание пролежней.
Даяна тем временем, со слов матери моей, грязла в разврате: то ее видели в старом хлеву с пастушком с соседнего хутора; то застукали с трактористом на гумне; а тов неглиже под кустом с коновалом Захаром Оспой.
Что ни вечер, Даяна тащилась в Чапунь, за семь верст, на танцы под гусли с баяном; назад возвращалась под утро; пробуждалась за полдень; долго томно позевывала, потягивалась и поплевывала в потолок; наконец, голышом, не спеша, направлялась на скотный двор, где орошала лицо и торс свежим козьим молоком; умывшись, блаженно выкуривала натощак косячок сушеной травы, осушала граненый стакан самогона и медленно, сладострастно заглатывала, как удав кролика, огурец пряного посола.
Ритуальный показ фокуса с огурцом неизменно сопровождался бурными аплодисментами прыщавых племянников, достигших тревожного возраста половой зрелости.
Точно в означенный час они ручейками стекались к скотному двору, строились по росту и томительно ожидали нового явления Даяны.
Особенно все возбуждались, когда вдруг, случалось, заканчивались огурцы
Даяну просили не портить мальчишекона же в ответ высовывала язык и, томно постанывая, производила им невероятные действия поршневого, а также и вращательного характера; когда ее били или секли, она не просила пощады и слез не лила, а только клялась когда-нибудь отомстить
Однажды Даяна вскочила на принца и натурально заелозила, изображая всадника на коне.
И также без спросу, минуя сестру, залезала к несчастному под простыню и там, по словам опять же матери моей, производила что-то такое непотребное. Или вдруг целовала безмолвные губы пришельцаи уносилась прочь так же неожиданно, как появлялась.
Каково было Бездне сносить оскорбленияможно только догадываться!
За такое другая могла бы проклясть сестру, покусать, облить кислотой, извести, отравитьно Бездна терпела, о чем потом пожалела
22
Пришелец однажды очнулся и, жмурясь в лучах восходящего солнца, сладостно пробормотал:
Ах, Бездна!
Ах! тоже, в свою очередь, обрадовалась Бездна, значит, все-таки существуют на свете Бог, Любовь и Справедливость!
Все слова, вроде слов: ликование, радость, восторг и чувство глубочайшего облегчениянаверняка прозвучат слабо или вовсе не прозвучат в сравнении с тем потрясением, что испытала простая крестьянская девушка.
Шоквот что она испытала, если определить это одним словом!
Он смотрел на нее такими глазами, словно он и она были знакомы тысячу лет.
В самом деле, он, будучи в коме, все видел и слышалтолько не мог говорить.
И влюбился в нее с первой встречиеще на болотах
И все эти годы любил и любить обещалпока, говорил, не умру
23
А вскоре Даяна куда-то пропала.
Какое-то время ее поискали и бросили.
Впрочем, никто, кроме Бездны, тогда не связал таинственное исчезновение Даяны с чудесным пробуждением юноши
24
Между тем, как оказалось, возлюбленного Бездны звали Гедиминас, и происходил он из старинного рода литовских князей.
От самогони больше ни меньшеВитаутаса Великого.
Фантастично звучит, но родная сестра его пращура Сигизмунда, Софья Гольшанская, славно венчалась шестьсот лет тому законным браком с польским королем Владиславом Ягайло и по праву считается праматерью династии Ягеллонов, правившей в Чехии, Литве и Венгрии.
Не кого-то безродного Бездна спасла, получалось, от неминуемой гибелино потомка великих королей.
Ну, в общем, они поженились.
Ничего за душой, кроме любви и нежности, у них не было.
Но они ни в чем и не нуждались: ночевали на сеновале (принцу в горнице хуже спалось), ели простую пищу, как все на хуторе, с охотой трудились и радовались тому, что живы.
Семерых сыновей, что у них родились за семь летВитовта, Люборта, Ольгерда, Жигимонта, Довьята, Товтила (имени седьмого сына мать моя тогда не произнесла, а я спросить не осмелился!), они по обоюдному согласию окрестили в честь великих предков Гедиминаса.
Вообще, по ощущению, пленительные картины из их быта на хуторе могли сравниться с жизнью в раюкак это было до змея.
Помолчав, мать моя задумчиво повторила: семь лет счастья
25
В тот памятный, теплый и роковой августовский вечер большое семейство Кастуся и Ефимии собралось поужинать, как обычно, в яблоневом саду.
Всем места хватало за длинным столоми детям, и взрослым.
В промытом вчерашним дождем воздухе детский смех мешался со стрекотом стрекоз, трелями птиц и кваканьем лягушек.
Казалось, ничто в тот день не предвещало беды.
Разве только в сумрачном небе дрались два орла, а третий, распластав крылья, за ними наблюдал
Да петух вдруг запрыгнул на стол, затряс головой и закукарекалтак что все даже удивились и замахали на него руками
Да хромая жена четвертого брата Кандрата просыпала перец на грудь и не на шутку расчихалась
Да еще муравьи заползли в банку с сахаром
В общем, всего не упомнишь покусывая губы, рассеянно пробормотала мать моя.
И никто, вспоминала она, о плохом не подумал, когда к ним во двор, полыхая огнями, въехал гигантских размеров черный «Мерседес» в сопровождении двух джипов с вооруженными до зубов морскими пехотинцами Северного альянса.
Насколько, однако, безмятежно существовали обитатели Дикого хутора.
С другой стороны, дома, среди родных, купаясь в любви и пониманиистрашного не ожидаешь!
Но вот из «Мерседеса» появился статный мужчина в черном приталенном пальто из лайки и черных же, отполированных до блеска полусапогах; одной холеной рукой он держался за женщину в черном, а другойопирался на трость, сплошь инкрустированную золотыми гадюками.
С одного взгляда на них, в общем, было понятно, что онилюди непростые.
Таких тут не помнили даже по фильмам, которые крутил однорукий Пилип из Чапуняодин раз в три месяца, по понедельникам.
И также звучит фантастично, но факт: ни Кастусю с Ефимией, ни их одиннадцати сыновьям с женами и детьми даже не примерещилось, кто мог притаиться под царственными черными одеждами.
И только у Бездны при виде приехавших внутри будто что-то оборвалось: в женщине Бездна узнала свою сестру Даяну.
«Пришел мой конец!» вдруг подумалось ей.
Инстинктивно рука ее потянулась к супругуда так и повисла в воздухе: место с ней рядышком пустовало!
Ну и где он, мой брат Гедиминас? прозвучало над Бездной, как выстрел.
Брат! Брат Гедиминаса! обрадовались и распахнули пришельцу объятия хуторянено только ответом им вдруг прозвучали три предупредительных очереди из автоматического оружия.
Не надо объятий! недобро скривившись, процедил гость сквозь зубы.
А также телячьих восторгов! добавила женщина.
Именно что обойдемся без них! подтвердил со зловещей ухмылкой черный двойник Гедиминаса.
Дикий хуторзастыл.
Даже детские крики затихли.
Вдалеке пролетел черный с золотом шмель.
Большое и доброе сердце Бездны внезапно пронзило предчувствие беды.
Она побледнела.
Ее зазнобило.
Плечи и руки покрылись пупырышками.
Горло сдавила тоска, стало трудно дышать.
Слезы сами собой покатились из глаз.
И со дна ее памяти всплыла на поверхность ужасная по своим последствиям история, рассказанная мужем вскоре после его чудесного воскрешения
26
Когда-то давно, по преданию, красавица-дочь знаменитого Казимира Гольшанского Мария, состоя в законном браке с престарелым молдавским господарем Иллеша, подпала, как это бывает, под чары безродного писаря приятной наружности и родила от него двух мальчиков-близнецов.
Обычно по тем временам обманутый муж долго не размышлял, а хватался за саблю и сплеча разрубал грешницу по вертикали на две половины.
Однако не зря же, по многим свидетельствам, старый Иллеша слыл изувером: у глупого писаря он великодушно отнял жизнь, а неверной женепредварительно прокляв, подло подарил
Мария с позором вернулась к папаше (родного отца не сравнить с обманутым мужем!).
Не раз, и не два, и не три Казимир отдавал замуж дочь, а только мужья ее мёрли и гиблиот страшных болезней, на войнах, в дворцовых интригахили сами кончали с собой, а чаще бежали от Марии в ужасе, как крысы с тонущего корабля.
Благодать, подразнив, миновала Марию.
Сыновья, повзрослев, передрались до смерти.
Проклятье господаря Иллеши, похоже, работало, как швейцарские часы.
И дальше в роду Гольшанских, как назло, на протяжении четырех столетий рождались близнецы, отмеченные каиновой печатью.
Вот так частная вроде история об адюльтере со временем приобрела поистине библейский характер
27
Ужас сковал Бездну крепче всяких цепей.
«И зачем это он объявился у нас? размышляла она. И для чего это с ним целых два взвода солдат с оружием наизготовку? И как вообще он их отыскал в этом забытом Богом и людьми белорусском местечке?»
Припомнилось ей, как они с ее милым лежали однажды в лесу на ложе из незабудок и смотрели, как над ними плывут почти призрачные перистые облака; а потом он ее целовал до самозабвенья, и она его целовала до забытья; потом он вдруг сел и заплакал, крепко ее обнял и воскликнул, что за мгновение с нею готов променять все княжества этого мира; и даже, сказал, что уже променял, в подтверждение чего продемонстрировал письмо брату Альгирдасу, в котором отрекался от трона во имя любви.
Ослепленная счастьем, тогда она даже не поинтересовалась, кому он доверил отнести послание брату
И теперь появились эти двоеАльгирдас с Даяной!
Вот кто был у него почтальоном! со стоном выдохнула мать моя и повторила: Даяна была ему почтальоном!
«Мама моя» несмотря на запрет, подумал я с болью.
Это она, Даяна, соткала и раскинула смертельную паутину, из которой нам было уже не выбраться! в отчаянии выкрикивала она, обливаясь слезами и брызжа слюной.
И это под ее истерические выкрики командос из Северного альянса безжалостно поливали огнем и металлом Дикий хутор! потерянно восклицала она, горестно мотая из стороны в сторону седой головой с трагически торчащим из левого глаза татарским ножом.
И это они, чтобы ты знал, горько рыдая, добавила она, Альгирдас с Даяной перебили всю нашу большую и дружную семью
Я молчал.
Я испытывал бурю эмоций, сравнимых с потопом или извержением вулкана.
Жаркие, страстные, путаные и полные непрощеной обиды откровения матери моей проникали в меня до костей, её боль отзывалась во мне жгучим сочувствием.
Мама неожиданно для нас обоих прошептал я и робко, едва-едва, кончиками пальцев (чего прежде не дозволялось!) ласково коснулся кончиков её волос.
Отомсти, сын! горячечным стоном взмолилась она, сжимая мне пальцы.
Непременно, мама! так же взволнованно, срывающимся шепотом пообещал я.
Немедленно поклянись! тут же потребовала она.
Я отомщу! Отомщу! дважды клятвенно повторил я
28
Удивительно все же устроена человеческая память: не обиды и слезы, но именно эта минута близости с матерью моей вспоминается мне чаще других
29
По совокупности страшных деянийзверского убийства несовершеннолетнего Галимуллы и тяжелейшего телесного увечья, причиненного собственной матери! трибунал из двенадцати судей приговорил меня к смертной казни путем четвертования на Красной площади с последующей презентацией обрубков рук, ног и туловища в разных жилых массивах столицы.
Как было объявлено в приговоре: «Чтобы всяким другим тварям впредь неповадно было»!
После распятия на кресте, колесования и сжигания на костре четвертование считалось четвертым по важности наказанием в СССР того времени и с наглядной очевидностью выражало отношение общества к детям, не чтущим родителей своих.
Казней первых трех степеней, как мне разъяснили, удостаивались особо выдающиеся поэты, писатели, религиозные деятели, врачи, генетики, кибернетики и прочая диссидентская сволочь; что же до зверских убийств, откровенного разбоя, мздоимства и казнокрадствато за них карали, как правило, с большим пониманием и с меньшей яростью.
Месяц март стоял на двореодна тысяча девятьсот пятьдесят третьего года.
Мне исполнилось полных тринадцать лет.
По сути, я был малолетним преступником и, как следовало из защитной речи адвоката Бориса Иоанновича Розенфельда, мог бы рассчитывать на куда более мягкий приговор.
И даже с учетом тяжести совершенных деяний меня, к примеру, могли бы отправить для отбытия наказания в банальную исправительную колонию для несовершеннолетних или в одну из модных по тем временам психушек для особо неуравновешенных подростков; да, наконец, элементарно, в примитивную тюрьму, а не четвертовать.
Не бывало подобного в истории юриспруденции! со слезами на глазах свидетельствовал Борис Иоаннович Розенфельд.
От него же мне стало известно о роли матери моей в нашем судебном процессе.
Это она, с его слов, объявила судьям, что мне давно не тринадцать лет, как записано в документе о рождении, а полных восемнадцать, и что судить меня можно и должно без снисхождения, как это принято в СССР (неточность в метрической записи она объяснила, сославшись на Великую Отечественную войну, разруху и неразбериху).
Трибунал ей поверилпонятное дело, кому еще верить, как не родной матери!
Вот зачем она так поступила? тоскливо взывал и рвал на себе и без того негустые волнистые волосы Борис Иоаннович Розенфельд.
И зачем же губить свое же дитя? вопрошал он меня, уже не сдерживая рыданий.
Да зачем вообще человека губить? натурально недоумевал он.
И долго еще он умолял меня не держать зла и простить наперед моих судей, не ведающих, что творят
После, помню, я долго ворочался на мокром бетонном полу (никогда не просыхающем от слез тысячи тысяч безымянных узников) и только гадал, что он имел в виду, когда умолял простить всех и вся наперед?..
30
Я был в забытьи, когда в моей камере вспыхнули многоваттные лампы и послышались лязганье тяжелых металлических засовов, бой барабанов и злобный лай немецких овчарок.
Все двенадцать судей Особого Трибунала, заплаканные и безутешные, явились ко мне среди ночи, дабы известить о безвременной кончине великого вождя СССР Иосифа Виссарионовича Сталина и замене объявленной ранее казни на исправительно-трудовые работы на урановых рудниках где-то за тридевять земель, в Средней Азии, под Бухарой.
Уходя, все двенадцать судей поздравили меня с чудесным воскресением и уже по-людски выразили соболезнование в связи с трагической гибелью человека и адвоката Бориса Иоанновича Розенфельда.
Как мне рассказали, по выходе из тюрьмы он вдруг поджег сам себя и сгорел заживо.