По пути на кладбище те же мысли вновь охватили его среди однообразия медлительного и печального шествия. Впереди раскачивалась, точно корабль, чудовищно-безобразная громада катафалка; в ушах отдавался неумолчный одуряющий грохот окованных железом колес. Около двадцати извозчичьих карет следовало по пыльной, ухабистой дороге за коляской Торквемады, ехавшего во главе процессии вместе с Николасом Рубином, еще одним священником и каким-то дальним родственником доньи Лупе. Все трое и раньше были неприятны ростовщику; теперь же, когда они торчали у него под носом, и он не мог от них избавиться, попутчики раздражали его вдвойне. Не такой человек был Торквемада, чтоб столько времени трястись в тесном ящике лицом к лицу с подобными субъектами, мозолившими ему глаза. Но выхода не было; оставалось лишь беспрерывно менять положение тела, валясь то на один, то на другой бок. Всё-то ему мешало: и его собственные ноги, и ноги Николаса Рубина, свой цилиндр и шляпа священника; его выводило из себя беспрерывное курение и болтовня этих трех пройдох, что умели говорить лишь о контрабанде да о непорядках в муниципалитете. Торквемада не удостаивал их беседой; лишь изредка он ронял какое-нибудь междометие, словно швыряя кость этим голодранцам, не владевшим ни имениями в Кадальсо-де-лос-Видриос, ни особняками в Мадриде; он продолжал плести в своем мозгу нить рассуждений, начатых в доме покойницы.
«Я и говорю, нет у меня учтивости, а без нее не обойтись, коли метишь повыше. Впрочем, откуда ж мне было набраться приличий, раз я всю жизнь только с простым людом и знался? Покойница донья Лупецарство ей небесноетоже, видит бог, не сильна была по этой части. Я не хочу сказать о ней ничего худого, достойнейшая была женщина и умнейшая, а уж в делахтакой верный глаз, что многие бы позавидовали! Но как ни верти, а сказать, чтоб она была тонкого обхождениягде там! Хотелось ей быть учтивой, это да, но не выходило, чтоб его, никак не выходило. Спала и видела быть благородной дамой, но ничего не попишешь. Хоть парижские кружева нацепина даму она была похожа не больше, чем моя прабабка Вот давешняядама! Наивысшей марки винцо! А моя покойная приятельница смотрелась в эдакое зеркало и ничего-то там не высмотрела. Поздно уж ей было учиться Бедняжка! Благоразумие, способностида, черт возьми! Тут я первый подпишусь. Но благовоспитанность, манерыкакое! Ведь она, как и я, возилась с такими людишкамисерость одна. Чего за день-то наслушаешься? Вздор, свинство. Донья Лупе, помнится, говорила «весна», «случай», «кажный», а Байлон учил меня по-иному эти словечки произносить. Не то чтоб я ее за это осуждал Кто угодно ошибется, ежели правилам не обучен. Я сам до восемьдесят пятого года говорил «проздравляю» Но надо слушать, как говорят люди образованные, понемногу, глядишь, и наберешься ума-разума Когда ты разбогател, трудясь в поте лица, без конца ломая себе голову, как свести концы с концами, не пристало тебе посмешищем бытьвот о чем речь. Богатые должны подавать пример, черт побери! пример добрых нравов и достойных манер, да. Тогда все пойдет как по писаному, и общество с пути не собьется. Пусть неуклюжими и косноязычными остаются те, у кого не на что саван сшить, не возражаю. Этопо справедливости, это, что называется, равновесие Но чтоб богачи были грубиянами, чтоб слыли ослами помещики, исправные плательщики налоговну уж нет! Дудки!»
На обратном пути, когда хладные останки прославленной финансистки уже покоились в глубине одного из печальнейших кладбищ монастыря Сан-Хусто, Торквемада все еще продолжал разматывать нить своих размышлений. Его спутники по экипажу, вернувшись к излюбленной теме, толковали о способах перевозки оливкового масла и о стычках пограничной охраны с шайками контрабандистов, а воображение дона Франсиско уносилось вслед за сеньорой дель Агила, и он колебался между желанием и страхом увидеть ее снова. Он то хотел этого свидания, чтобы загладить бестактность, показав себя не таким невежей, как в первый раз, то боялся еговедь сестры как пить дать покатятся со смеху, едва завидят гостя.
Ужаснее всего, что ему совершенно необходимо посетить их в силу строжайшего наказа доньи Лупе и добровольно взятого на себя обязательства. Ведь он обещал покойнице переписать этим дамам вексель, несколько увеличив ссуду, и переписать не в пользу наследников вдовы Хауреги, а в свою: усопшая оставила ему кое-что по завещанию с тем, чтобы проценты с капитала поступали в распоряжение бедных родственников ее покойного мужа. Нечего и говорить, что дон Франсиско намеревался неукоснительно исполнить все подобные поручения своей товарки по ремеслу. Но как это осуществить? Покойница строго-настрого наказала ему самолично явиться в дом к сеньорам дель Агилавот в чем горе. Как туда явиться? С улыбкой или сурово насупившись? Что надеть? Праздничное платье или будничное? Поручить дело третьему лицу просто глупо, не говоря уже о том, что подобный поступок означает трусость и малодушие. Эта мысль задевала его за живое: самолюбие всегда подстрекало скрягу смотреть опасности прямо в лицо и не пасовать перед трудностями. Наконец он порешил грудью встретить врага, а что касается наряда, то его природный здравый смысл восторжествовал над тщеславием: он явится в обычном костюме, только наденет чистую сорочку; от дурной привычки менять рубаху не чаще двух раз в месяц герой наш отказался с тех пор, как глазам его открылись пружины общественного устройства Итак, он придет, словно невзначай и будет говорить как можно меньше, скупо отвечая на вопросы. А если станут смеяться, пусть, шут с ними! Но нет, скорей всего они встретят его с распростертыми объятиями; как-никак, он им оказывает милость, облегчает жизнь: ведь при всем аристократизме и бесспорном изяществе они всего лишь две бедные женщины и, как говорится, только святым духом и живы.
Глава 4
Избрав подходящий час, Торквемада отправился на Костанилью. На маленькой улочке отыскать нужный дом рядом с пекарней оказалось не трудно: несколько человек, перепачканных мукой, стояли, прислонившись к дверям. Чуть подальше дон Франсиско заметил магазин антиквара, больше походивший на лавку старьевщика. Здесь! Торквемада взглянул на вывеску и вскрикнул от радости: «Кажется, хозяин этой лавки мне знаком. Да ведь это Мельчор, что торговал раньше на улице Сан Висенте!» Тут же он решил порасспросить своего дружка, прежде чем идти с визитом. Старьевщик охотно удовлетворил его любопытство: сеньоры дель Агила бесспорно самые приличные особы из всех, кто попадался ему здесь на глаза с тех пор, как он открыл свою лавку.
Бедны они, что, правда, то, правда, как церковные крысы, но зато никому не сравниться с ними в достоинстве и в христианском смирении, с каким несут они крест нищеты. А уж что за обходительность: стоит, раз увидеть этих дам, чтобы тут же привязаться к ним всем сердцем! От слов Мельчора страх скряги рассеялся, и он поспешно поднялся по лестнице. Дверь открыла сама донья Крус; в простеньком, хоть и вполне приличном платье, она показалась Торквемаде такой же изящной, как и накануне в парадном туалете.
Сеньор дон Франсиско сказала Крус скорее ласково, чем удивленно, ибо, без сомнения, ожидала его визита. Входите, входите, пожалуйста
Первые слова гостя были бессвязны: «Как я мог не навестить Что слышно? Семейство в добром здравии?.. Благодарствуйте Великолепно»: И ткнулся не в ту дверь, так что донье Крус пришлось сказать ему: «Нет, нет, вот сюда».
Однако смущение не помешало Торквемаде окинуть взором многое в первые же мгновенья, пока Крус дель Агила вела его извилистым коридором в маленькую гостиную. Он заметил цветной шарф на ее красивой голове, ловко скрывающий седые волосы. Разглядел и шерстяной капот, весьма поношенный, но не рваный и без единого пятнышка; белую косынку, повязанную крест-накрест на груди, все сверкало чистотой и обличало в хозяйке уменье необыкновенно долго носить одежду. К удивлению Торквемады, на руках у нее были перчатки, старые и с запачканными пальцами.
Прошу прощения, сказала она с милой застенчивостью. Я чистила дверные ручки.
Ах в самом деле!
Надобно вам знать, сеньор, если вам еще не известно, что мы не держим прислуги и все делаем сами. Не подумайте, будто я жалуюсь на новое лишение, одно из многих, ниспосланных нам злосчастной судьбой. Просто мы убедились, что со служанками одно несчастье, и если привыкнешь хозяйничать сама, то выйдет целых три преимущества: во-первых, не нужно больше связываться с этими истуканами; во-вторых, все в доме делается лучше и по твоему вкусу; и, в-третьих, день пролетает незаметно, в хлопотах, полезных для здоровья.
Да, это гигиенично, сказал Торквемада, радуясь возможности вставить звучное и столь уместное словцо. Удача так воодушевила его, что он словно переродился.
С вашего разрешения, сказала Крус, я продолжу свое занятие. Нам ведь не надо тратить времени на лишние приветствия, вы человек свой.
Ну, разумеется, свой, сеньора. Обращайтесь со мной без церемоний. Если желаете, я помогу вам
Ну, что вы! Это было бы неуважением и Ни в коем случае.
Держа в одной руке коробку с наждаком, а в другойкусок замши, она принялась натирать медные ручки двери, и вскоре они засверкали точно золото.
Сейчас выйдет моя сестра, еще незнакомая вам. Крус глубоко вздохнула. Грустно говорить, но она на кухне. Вместе, с ней мы выполняем всю работу по дому. Когда я вытираю пыль или чищу медь, она моет посуду и варит обед. В другие дни я стряпаю, а она подметает, стирает или чинит одежду. К счастью, мы здоровы; труд не унижает нас; работа утешает и отвлекает и, кроме того, укрепляет нас в нашем достоинстве. Мы родились богатыми и знатными; теперь мы бедны. Господь ниспослал нам тяжкое испытание ах, какое тяжкое, сеньор дон Франсиско! Никто не знает наших страданий, унижения и горя Лучше и не говорить о них Но господь даровал нам чудодейственный бальзамсвятую покорность. Взгляните: обе мы заняты делами, которые в прежние времена показались бы нам неподобающими. Живем спокойно, с кроткой печалью в душе, почти похожей на радость. Тяжкие уроки судьбы научили нас презирать суетность мира; мало-помалу мы стали считать прекрасной нашу честную бедность и смотреть на нее как на благословение божие.
В своем жалком запасе слов и выражений ростовщик не мог найти достойного ответа на изящную, простую и непринужденную речь доньи Крус Он мог лишь восхищаться и одобрительно хмыкать.
Вы познакомитесь также с моим братом, бедняжкой-слепцом.
От рождения?
Нет, сеньор. Он потерял зрение шесть лет тому назад. Такое несчастье! Юноша недюжинного ума, призванный быть Да мало ли кем, стоило лишь пожелать! Ослепнуть, не имея и тридцати лет от роду Его болезнь совпала с нашим разорениемеще один удар судьбы. Поверьте, дон Франсиско, ни я, ни сестра не можем по сей день примириться со слепотой нашего страдальца-брата, истинного ангела. Да простит нас господь! Разумеется, этот удар ниспослан нам небом; но я не могу принять его, не могу покорно склониться, нет, сеньор Я держу голову высоко. Но может, вам не по душе мой ропот?
Нет, что вы, сеньора Всевышний отец наш жесток. А со мной-то он как поступил? Не почтите за кощунство Черт побери!.. Но, по совести сказать отнять у человека все его упование. Все-таки вы своего не схоронили; братца вашего еще можно вылечить
Увы, сеньор Надежды нет.
Но вы, должно быть, знаете в Мадриде есть знаменитые оптики
В тот же миг Торквемада сообразил, какую чушь он сморозил: ну надо же сказать «оптики» вместо «окулисты»! Он хотел исправить ошибку, но сеньора, словно и не заметив ее, заговорила о другом. Она попросила разрешения ненадолго отлучитьсяпойти за сестрой, чему дон Франсиско только обрадовался, хотя тревога тут же вновь закралась в его сердце. Какая она, эта сестрица? Будет ли смеяться над ним? Что, если по наущению лукавого она не так обходительна, как Крус, и, увидав грубого мужлана, попятится в ужасе? «Ладно, не такой уж я мужлан, подумал он. Вытягивая шею, наклоняясь вперед, он старался заглянуть в зеркало, висевшее на противоположной стене. Не такой уж Сказать по правде, я еще выгляжу молодцом для своих лет, а если принаряжусь, так дам сто очков вперед всем этим вертопрахам, у которых только и есть что смазливая рожа».
Тут до него донеслись из коридора голоса оживленно споривших сестер:
Ну, что за важность? Право, он держится как свой человек.
Но как же я пойду в таком виде? Дай мне хоть передник снять.
Зачем? Раз уж мы сами себе служанки, а он это прекрасно знает, так что за важность, если и увидит тебя в переднике? Наряд тут роли не играет. Стыдно было бы показываться, будь мы грязны или неопрятны; но в чистоте никто с нами не сравнится, а трудолюбие не унижает нас в глазах человека, столь рассудительного, трезвого простого. Не правда ли, дон Франсиско?
Последние слова она произнесла уже громко у самой двери, и смущенный процентщик решил поспешить навстречу дамам: «Да, конечно, какие могут быть со мной церемонии? Я человек простой, я сам труженик. С самого детства я»
Он пустился было рассказывать, как сам чистил башмаки и подметал пол, но вошла младшая из сестер дель Агила, и дон Франсиско растерянно умолк.
Моя сестра Фидела, сказала Крус, ведя за собой упиравшуюся девушку.
Глава 5
Эка важностьбудничное платье! Ведь я знаю, что вы благородные дамы, да еще какие дамы, изрек дон Франсиско, мало-помалу оправляясь от смущения. Сеньорита Фидела, клянусь вам Вы и в этом платье хороши!.. Красивой женщине ни к чему наряды
Ах, извините, сказала сконфуженная Агила-младшая. Это все сестра. Заставила меня выйти в подобном виде: в старых башмаках брата, в переднике, непричесанной
Я ведь свой человек, и со мной, с Франсиско Торквемадой, нечего церемониться Ну, как дела? Как поживаете? Семейство в добром здравии? По мне, здоровьепервое дело; кто здоров, тот и счастлив. Я с вами согласен: хуже нет докуки, чем прислугу держать; все они неряхи, обжоры, склочницы, и вечно проклятые ухажеры подзуживают их перечить хозяйке.
Разглагольствуя, Торквемада не спускал глаз с миловидной маленькой поварихи. Она была гораздо моложе сестры, но не уступала ей в благородстве лица и осанки., Белокурые волосы, бледность кожи, тонко очерченный профиль, чуть удлиненный нос с горбинкой, нежный рот, невысокая грудь и тонкий станвсе обличало в ней породу, голубую кровь без оздоровляющей примеси, кровь, вялую от рождения и ослабленную тепличным воспитанием. Убогий наряд не вязался с внешностью сеньориты: казалось, она облачилась в него ради забавы, играя в переодевания.
Бедная девушка, впрочем, уже не юная (ей было лет двадцать шесть), не успела еще вполне привыкнуть к нищете и не утратила чувства собственного достоинства; ей стоило больших усилий появиться при госте в затрапезном виде. Не сразу оправилась она от смущения перед Торквемадой, который показался ей, inter nos, изрядным невежей.
Сеньор был большим другом доньи Лупе, проговорила старшая сестра.
Бедняжка! Как она нас любила! подхватила Фидела, опускаясь на стул подле двери и старательно пряча скверно обутые ноги. Когда Крус принесла нам весть о кончине доброй сеньоры, меня охватило такое горе Боже мой! Мы сразу почувствовали себя еще более беззащитными и одинокими Исчезла последняя надежда, единственное утешение и мне показалось, будто чья-то морщинистая рука издали машет нам И Фидела, по-детски сложив пальцы, помахала рукой. Вот так, вот так
«Ну и ну, эта тоже из речистых, в восхищении подумал скряга. Чтоб их! Прямо златоусты обе!»
Но бог не оставляет нас, подняв к небу руки, промолвила Крус. Он не покинет нас, ни за что не покинет, даже если на нас ополчатся все беды мира. И теперь, когда мы еще более одиноки и мрак вокруг нас еще непрогляднее, нам забрезжил луч солнца и светит, светит
«Это она про меня. Я луч солнца», подумал Торквемада, а вслух сказал:
Да, сеньоры, я тоже так думаю. Провидение хранит тех, кто трудится Подумать толькотакая нежная сеньорита и возится на кухне!
Всего печальней, что я ничего не умею, возразила Фидела. Хорошо еще, сестра меня учит
Ах! Донья Крус вас учит? Как это славно! Да вот бедаученье мне не впрок Хоть Крус и говорит, что она сама не бог весть как готовит, однако мне далеко до нее Я, конечно, стараюсь изо всех сил, но я так рассеяна, то и дело все порчу.
Ну, так что же, весело перебила старшая. Мы ведь не готовим для взыскательных гостей, у нас не гостиница, и угождаем мы только на себя самих. Если иной раз и промахнемся, заранее себе прощаем.
Сегодня пригорит, завтра недожаритсявсе-таки развлечение в доме.
В конце концов, получается такая приправа, на которую мы и не рассчитывали, веселье.