Так что в этот раз Наполеон в меньшей степени ставил на солдатские массы, в большей степенина маршалов. Он должен был поступить так и по иной причины: из невозможности разделиться на трех "богов войны". Операции в этой войне шли на громадном фронте, и потому отдельные корпуса большую часть времени воевали самостоятельно, или взаимодействуя друг с другом, они были лишены непосредственного надзора со стороны Наполеона. Такое происходило и перед Аустерлицем, но недолго и в очень малом масштабе. На сей раз маршалам предстояло сдать более серьезный экзамен, и, что самое интересное, они сдали его на "отлично". На это недолгое время они позабыли про вражду, поддерживали один другого и действовали заодно, словно братья. Сами они еще не устали, семьи их не бедствовали, а любовницы в любом количестве находились на месте любого постоя. И им все время было мало титулов и лавров. Потому-то в этом раунде они сделались фигурами.
В царской армии ситуация выглядела идентично, но вот причины ее выглядели по-другому. Российские солдаты не изменили своего военное мировоззрение, так как у них его вообще не было. Они всегда были автоматами, которые заводились страхом; все время они удерживались в рамках прусской дисциплины по образцу Фридриха II, о рисках которой тот же самый Фридрих II как-то сказал одному из своих генералов:
Для меня величайшей загадкой остается то, почему я и вы остаемся в безопасности в нашем лагере.
Но они тоже были ужасно измучены, потому зимой 1806/1807 года французы на своем пути находили покрытые чудовищными рубцами трупы российских дезертиров, которых царские генералы сотнями прогоняли сквозь строй со шпицрутенами.
Тем не менее, Александр не потому положился на своих генералов и сделал их собственными фигурами в новом раунде игры. Сделал он это потому, что в прудах под Аустерлицем раз и навсегда утонула его уверенность в собственном полководческом таланте, равно как и какая-то часть веры в высшую небесную защиту. Банк Провидения его подвел. Так что, хотя формально он сохранил за собой титулили, скорее, положениеглавнокомандующего, в планы битв и кампаний Александр больше не вмешивался, сосредоточившись на управлении политическими аспектами военной игры и удержании фигур в руке.
Теперь, когда мы это уже выяснили, давайте приступим к описанию самой игры и презентации высших карт. Прелюдией к первым раздачам была коротенькая война между Францией и Пруссией.
Прусский король, Фридрих Вильгельм III, этой войны не желал, тем более, что в принципе у Пруссии для войны не имелось ни одного серьезного повода. Зато войны хотела обожаемая всем народом королева-амазонка, Луиза, а так же прусская армия, скучавшая столько времени в качестве пассивного зрителя таких замечательных военных драк. Эта армия до сих пор помнила поросшие мхом победы Фридрихов I и II, и она была свято уверена, что до сих пор является самой могущественной в Европе. Наполеон победил русских? И что в этом такого необычного? Русских разбить нетрудно. К этим "варварам из азиатских степей" пруссаки всегда относились с умело скрываемым презрением, и с гордостью повторяли ответ, который их король дал когда-то дАламберу, восхищенному осанкой королевского лакея:
Это красивейший мужчина моего королевства. Когда-то он был кучером, и я собирался направить его послом в Россию.
Они не допускали мысли, что какой-то "корсиканский пигмей" мог бы нанести хоть какой-то ущерб их государственности. Они объявили Наполеону войну, а тот весьма быстро показал, как сильно они ошибались. В течение всего лишь одного дня, 14 октября 1806 года, одновременнопод Иеной и Ауэрштедтом. На этих двух полях головные прусские армии перестали существовать, а через месяц как таковая перестала существовать и сама Пруссия.
И только тогда за карточный стол уселся Александр, и начался третий раунд императорского покера. Возникает вопрос: почему царь начал новую игру так быстро после аустерлицкого поражения, вместо того, чтобы переждать и набрать побольше сил? Он был вынужден. И вовсе не потому, что действовал договор о взаимной помощи, заключенный с Пруссией в июле 1806 годак подобным договорам царь относился, как большая часть здоровых мужчин к свидетельству о заключению брака. Должен он был по трем иным причинам.
Царь был обязан сделать это, в первую очередь, потому что сразу же после Аустерлица в его разъяренном офицерском корпусе стали ходить слухи, что если царь быстро не реабилитирует себя, его может ждать судьба покойного папаши. А поскольку Александр сам когда-то дал возможность отцу встретиться с такой судьбиной, с тех пор у него ушки были на макушке, и подобные шепотки он выхватывал все до одного. Опасаясь новой неудачи (в конце концов, покеригра рискованная) он решилкак нам известнодать побольше свободы офицерскому корпусу, так, чтобы теперь ответственность была общей.
Во-вторых, ибо сразу в двух местах для интересов России возникла угроза: в Польше и в Турции. В Константинополе, в султанском гареме в пользу Франции действовала таинственная одалиска, с которой, пока что безрезультатно, сражалась британская контрразведка, а французские офицеры обучали турецкую армию для войны с Россией. В то же самое время, Великая Армия, надавав пинков Пруссии, перешла Одер и катилась дальше, на восток, а поляки посылали к Наполеону депутацию за депутацией с мольбой восстановить их независимости. Какие-либо и чьи-либо действия над Вислой и Босфором Петербург считал вмешательством в свои внутренние дела.
И, наконец, в-третьих он был должен так поступать потому, что после Аустерлица и Иены тот самый его партнер ("узурпатор") мог уже и вправду считать себя воплощением Карла Великогоимператора всей Западной Европы. Император Всея Руси давно подозревал корсиканца в желании воскресить Священную Империю Запада. Он был в этом уверен. Ибо, с какой же это целью Бонапарт, сразу же после своей незаконной коронации, отправился в Аахен и потребовал от курии выдать ему самую ценную реликвию соборащепку из Святого Креста, которую Карл получил от калифа Гаруна-аль-Рашида? Откуда появился слух, что когда он выходил из собора, над его головой сиял нимб Каролингов? И разве не сам ли он нагло обратился к кардиналу Капраре: "Передай папе римскому, что я Карл Великий!". Александр этого стерпеть не мог и решил со всем этим покончитьизгнать жадного хищника назад на какой-нибудь вшивый островок, лучше всегонеобитаемый.
Но имелась еще одна причина, относительно которой во французских казармах раздавались не слишком-то изысканные шуточки. Речь шла о чувствах царя к прусской королеве, красавице Луизе, котораякак мы помнимпользуясь слепотой собственного супруга, столь гостеприимно приняла Александра год назад в Берлине. Это она, "героическая богиня всего народа, священное воплощение отчизны", затеяла, не известно зачем, войну Пруссии с "богом войны" и этим отчизну уничтожила. А когда блицкриг закончился, она сбежала в Кёнигсберг и начала вымаливать у своего бога помощи. Вы думаете, что она направляла моления Иисусу Христу? Отнюдь. Луиза писала Александру: "Повторюсь, что верю в Тебя как в Бога". И еще, чтобы потом историки не сомневались в стопроцентной мужской силе царя: "Чтобы верить в совершенство, нужно знать Тебя". А вообще-то, она постоянно называла Александра своим "ангелом-хранителем".
Так вот, как же мог он не озаботиться опекой над несчастной сироткой, изгнанной из своего домика корсиканским оборотнем? Как утверждал (слегка преувеличивая) Николай Михайлович, единственный историк, перед которым двери тайных архивов Романовых были постоянно открыты: "Политика Александра в этот период может быть объяснима только лишь его любовным обожанием королевы Луизы".
А политика Наполеона? Он, что самое забавное во всей этой истории, садился играть без какой-либо ненависти к партнеру. Точно так же, как и раньше. Играл он резко, поскольку это был политический покер, столкновение двух держав, а он обязан был заботиться о собственной. Наполеон создал он ее, когда его спровоцировали вести войны, которые он выигрывал, а выигрывая, он вошел в аппетит на Империю Запада. Только чего бы она стоила без признания Императора Востока? По мнению Бонапартанемного.
Русских он называл "дикими азиатами", чтобы повысить градус порыва своих солдат, но к царю испытывал некое странное уважение, говорящее, что был у него комплекс парвеню, которого не могли выкорчевать самые великие победы на поле боя. Стремясь к дружбе с Александром, в душе он желал войти в круг легитимных монархов, в ту эксклюзивную компанию коронованных ослов и шарлатанов, которых внешне он так презирал. Печально. Его апологеты эту печаль тщательно скрывают.
Аустерлиц в этом плане ничего не изменил. Он выиграл, разбил, изгналвместо того, чтобы вырвать признание. Перед самой битвой он написал о царе Талейрану: "Это благородный и храбрый человек, к сожалению, подстрекаемый собственным окружением". Это тоже было своеобразным любовным ослеплением, и еще не пришло время, чтобы Наполеон увидел в Александре "хитрого византийца" и "Тальму севера". В третьем раунде основной его целью былаконечно жепобеда над противником, но эта победа ему нужна была только лишь затем, чтобы этот противник признал, наконец, Бонапарт равным себе и пожал руку, протянутую ради согласия.
Это было непросто. Российские степи, словно самые плодородные поля, выплевывали все новые и новые армии, которые необходимо было победить на громадном театре военных действий от Балтики до Варшавы. И тогда-то на сцену этого театра вступили французские маршалы. В кампании 1807 года ведущие роли сыграли восьмеро из них: Бернадотт, Даву, Ланн, Ожеро, Мюрат, Бертье, Сульт и Ней. Поскольку величайшую свою роль Ней сыграл в восьмом раундетам я его и представлю. Теперь очередь за семеркой оставшихся.
Гасконец Жан Батист Бернадотт (17631844) военную карьеру начал в возрасте семнадцати лет в качестве простого солдата, а через девять лет службы ему удалось забраться на головокружительную высоту старшего сержанта, скорее всего, потому, что всем, чем он тогда выделялся, были замечательные нижние конечноститоварищи по оружию называли его "сержантомкрасивой ножкой". Сразу же, как только он познакомился с Наполеоном, Бернадотт плел против него интриги, маршал даже был замешан в заговор 1804 года. Когда были перехвачены компрометирующие Бернадотта документы, Бонапарт кричал, что собственноручно пристрелит изменника, но вместо того назначал его, поочередно: губернатором Луизианы, послом в Вашингтоне и маршалом Империи, в самом конце украсил лентой Почетного Легиона и вознес до титула герцога Понте-Корво. А все из чувства к своей бывшей невесте, Дезидерии Клары, которая вышла замуж за прекрасноногого сына Гаскони, утратив шансы стать законной супругой прекраснорукого сына Корсики.
Только все этм благодеяния не сделало гасконца более дружески настроенным к корсиканцу, и где только мог, он вставлял палки Наполеону в колеса. В 1806 году, под Ауэрштедтом, он не пришел на помощь сражавшемуся из последних сил корпусу Даву, хотя находился в десятке километров от поля боя. После того он утверждал, что не слышал грохота пушек. А не услышал он их потому, что перед тем слух его не подвел, и он уловил, когда Даву сказал о нем:
Этот негодяй Понте-Корво!
Впечатляющим выступлением Бернадотта было его поведение в 1809 году под Ваграмом. Тогда он оспорил императорский план баталии, рекламируя собственный. Потому, когда во время боя он и его корпус начали в спешке отступать, Наполеон остановил его, спросив, не это ли тот самый гениальный маневр, с помощью которого маршал желает разбить австрийцев. То, как отреагировал на эти слова Бернадоттуже после битвыбыло истинным шедевром наглости. А именно, он выпустил незаконную собственную прокламацию, в которой все заслуги за победу под Ваграмом приписал себе и своим солдатам. Тут уже чаша терпения Наполеона переполниласьопозоренный корпус Бернадотта был в качестве наказания расформирован, сам же маршал был изгнан из Великой Армии под предлогом "необходимости лечения на водах".
В 1810 году, шведы, желавшие иметь в стране хоть какого-нибудь солдата, выбрали его наследником шведского трона, благодаря чему плаксивая Дезидерия сделалась впоследствии шведской королевой.
Генерал Каффарелли высказал о Бернадотте следующее мнение, с которым соглашались практически все, которые того знали: "Льстящий черни, способный на измену и опасный неприятель".
Пришла очередь Людовика Николя Даву (17701823). Этот был родом из старинной бургундской дворянской семьи, в которой армейские традиции были настолько сильны, что говорили: "Всякий раз, когда рождается Даву, одна сабля извлекается из ножен".
Он тоже поначалу не любил Наполеона, вплоть до битвы под Абукиром в Египте. После сражения он стал было на что-то жаловаться, и тогда Наполеон взял его под руку и повел в палатку. Во время их беседы никто не присутствовал, так что не известно, каким образом корсиканский чародей околдовал бургундца. Фактом же остается то, что, выйдя из палатки, Даву стал вернейшим слугой "бога войны". Один из немногих маршалов, он не предал его в 1814 году, и он единственный так никогда и не признал Бурбонов.
Макдоннелл так написал о нем: "У Даву был странный характер. Это был человек холодный, жесткий, страшный ригорист, упрямый и абсолютно неподкупный. Он соединял в себе неустанную заботу о солдат, которые любили его, но боялись как огня, с безжалостной суровостью к собственным офицерам, в особенности, к полковникам, когда же он стал маршаломто к генералам, которые ненавидели его всей душой". Здесь следует пояснить, почему солдаты "любили его, но боялись как огня". Боялись, потому что, за малейшее проявление недисциплинированности, не говоря уже о грабежах и насилии, в корпусе Даву можно было получить на прощание несколько граммов свинца в голову (говаривали, что "там, где стоит Даву, цыплята без малейших опасений могут прогуливаться среди казарм"). А любили потому, что это был единственный корпус, в котором всегда имелись все, до последнего, санитары или полевые кухни.
Историки утверждают, будто бы Даву был "единственным учеником Наполеона", и что "он единственный понимал глубину наполеоновских стратегических концепций", с чем сложно спорить. В наилучшей форме Даву находился под Ауэрштедтом и Экмюлем, благодаря чему получил от императора титулы герцога Ауэрштедтского и князя Экмюльского. В какой-то малой степени это компенсировало ему тот факт, что в течение пятнадцати лет наполеоновской эпохи ревнивый Бонапарт постоянно отодвигал его в тень менее талантливых коллег-маршалов, не доверяя постов, соответствовавших способностям Даву.
Даву, хотя во всех отношениях был противоположностью "негодяя Понте-Корво", имелточно так же, как и Бернадоттвсего одного приятеля. Приятелем Бернадотта был Ней, самый храбрый, но и самый наивный из сателлитов Наполеона. Приятелем Даву был маршал Удино, единственный человек, с которым Даву был на "ты", даже в официальных письмах. Когда в 1815 году, перед самым Ватерлоо, Удино выступил против Наполеона, маршал Даву, в то время военный министр, в сухом, бесстрастном приказе рекомендовал ему отправиться в собственные имения и навсегда разорвал дружеские отношения, соединявшие его с Удино два десятка лет. Даву, хотя и дискриминируемый императором, никогда не излечился от одного редкого, органического дефекта: его сердце обладало исключительно малой емкостьюв нем не было места на еще одну верность.
Второй гасконец из этой компании, Жан Ланн (17691809), был сыном крестьянина, начинал он подмастерьем в красильне. Только в 1792 году он добровольцем вступил в республиканскую армию, и с той поры, куда бы он не попал, все вокруг окрашивалось в красный цвет. Эту его одушевленность рубкой и стрельбой оценили, и в течение всего лишь четырех лет продвинули до генерала. Всей своей последующей карьерой он должен был благодарить Бонапарта, и он был единственным маршалом, который позволял себе ссориться с императором, ругаться в его присутствии и даже ему угрожать. И вообще, он любил много и громко высказываться, ссориться и сочно ругаться. Наполеон все это ему прощал.
Хорошо узнав его манеры, Бонапарт додумался до гениальной идеи использовать маршала в дипломатических миссиях. Методика дипломатии Ланна заключалась в том, чтобы стучать каблуками и кончиком громадной сабли по дворцовому паркету, что делало всех европейских князей, к которым его посылали, быстро податливыми к требованиям Парижа. Сам он, впрочем, тоже стал герцогом Монтебелло, и эта номинация женами остальных маршалов была признана прекраснейшей среди всех номинаций на князей и герцогов эпохи, что привело на жену Ланна выгоды всеобщей зависти.
Эта жена была его второй. Первую Ланн оставил во Франции, отправляясь с Наполеоном в Египет. Там его ранили в ногу во время битвы при Абукиром и поместили в госпиталь, в котором его ругань заглушала вопли оперируемых. Ругался он по двум причинам. Во-первых, рядом с ним положили контуженного Мюрата; сам Ланн же предпочел бы лежать рядом с коброй, чем рядом с этим "цирковым шутом". Но на всю катушку стал он ругаться только тогда, когда из Франции пришло сообщение, что его супруга, с которой он расстался четырнадцать месяцев назад, только что родила ему здорового мальчика. Возвратившись на родину, он всласть отругал ее и взял развод.