Вас разбили под Рущуком (в войне с ТурциейПрим. В. Л.), поскольку у вас было мало сил, а знаете почему?! Потому что целых пять дивизий вы вывели из Дунайской армии, чтобы направить их к границам Польши! Знаю я ваши коварные штучки! Коленкур может говорить, что ему заблагорассудится, но я прекрасно знаю, что царь собирается напасть на меня! Я не столь глуп, чтобы предполагать, что вы имеете в виду Ольденбург, за такое ничтожество никто воевать не будет! Я прекрасно знаю, что имеете в виду выПольшу!! Вы пересылаете мне различные планы, касающиеся Польши. Так вот, знайте, что я не позволю тронуть ни единой деревни, ни единой мельницы, ни единой пяди польской земли, даже если бы ваши армии стояли на холме Монмартр!!!
Вам достаточно? Польская карта была открыта. Куракин, трясясь, выбежал из дворца Тюильри, он почти что плакал, и единственное, что он мог выдавить из себя на выходе, было:
У Его Императорского Величества сегодня так жарко
И с каждым днем теперь становилось все жарче. Уже 16 августа Наполеон в специальном мемориале уточнил главную цель близящейся конфронтации («восстановление Польского королевства»), после чего приступил к концентрации Великой Армии в таких размерах, которых Европа в течение всей своей истории никогда не видела. Он заставил Пруссию и Австрию заключить союзные договора, собрал более полмиллиона солдат из разных стран и 9 мая 1812 года выступил из Парижа на востокна войну.
Он не хотел ее. Война для него была ужасно неуместной. В Испании у французов все шло настолько паршиво, что хуже уже просто не могло быть. История продолжавшейся уже более четырех лет Испанской кампании была сборником немногочисленных успехов и бесчисленных поражений французских маршалов. Испания превратилась в воспаленную язву на теле Империи, и каждому было ясно, что только вмешательство самого «бога войны» во главе Великой Армии может склонить чашу весов в пользу французов. Только сам он опасался идти за Пиренеи, поскольку царь только этого и ожидал. Потому вначале ему нужно было разбить царя.
До самого последнего момента он пытался отвратить апокалиптическое столкновение. С помощью дипломатов, понятное дело, ибо это был раунд дипломатов. Еще в мае в последний раз он протянул руку к согласиювыслал в Вильно своего адъютанта, генерала графа Луи Марию Жака Нарбонна-Лару (17551813). Этот предполагаемый "левый" сын Людовика XV, экс-министр Людовика XVI, был классическим типом изысканного дворянина и придворного, эпигоном последних прекрасных дней Версаля. Царь принял Нарбонна 18 мая и сказал, что не уступит, что даже пойдет на конфронтацию, поскольку у него за спиной огромные пространства, в которых французы обязательно утонут. Свое упорство царь объяснял следующим образом:
Вспоминаю, что говорил мне император Наполеон в Эрфурте. Что судьбы войны решает упорство. И вот теперь я даю ему понять, что хорошо усвоил уроки.
Только это было ложью. Упорство царя бралось из шести других источников:
Англия еще раз оплатила усилия Александра золотом.
Все российские сферы (понятное дело, высшие сферы) просто требовали этой войны. Если бы он отступил, Александру грозило бы "азиатское лекарственное средство".
Российский штаб возлагал большие надежды на план Барклая де Толли 1807 года, с которого стряхнули пыль (втягивание противника в бездну российских степей). Потому-то Барклая де Толли и назначили главнокомандующим.
Мирные переговоры с Турцией близились к завершению (мир был заключен в Бухаресте, чему не смогла помешать, несмотря на все усилия, французская разведка), что давало возможность снять силы с южного фронта.
Пруссия, хотя и отдала свой военный контингент Бонапарт, в тайне проинформировала Петербург, что войну станет только изображать.
То же самое сделала и Австрия!
Так оно и было. Хотя тесть Габсбург и дал зятю тридцать тысяч солдат, он закрыл глаза на козни собственных министров. Австрийцы колебались (дочь Австрии к этому времени уже родила наследника французского трона), но, в конце концов, поддались нажиму русских дипломатов и изменили Наполеону. Русские несколько месяцев атаковали их угрозами ("У нас общие цели. Если Россия падет, Австрия останется одна перед лицом могущества Наполеона, и уже никто и ничто ее не спасет!") и обещаниями (отдать Валахию, Молдавию и Сербию). Главными дипломатическими агентами Петербурга в этой интриге были Давид Алопеус и Павел Шувалов. Своей цели они достигли, и, благодаря этому, Александр выиграл австрийскую раздачу седьмого раунда, тем самым выровняв стрелку весов на первый взгляд принесшей пользу Наполеону матримониальной проверки. Женитьба на "австрийской матке" ничего Бонапарту не дала. Правда, если не считать Орленка, так ведь молокососов в армию не принимали.
В сумме: раунд закончился вничью. Наполеон совершил фатальную ошибку, не закончив перед конфронтацией с Россией испанских дел (с Испанией следовало заключить мир на каких угодно условиях или уйти из нее), в результате чего на восток он тащил сброд из всей Европы, в то время как за Пиренеями остались самые закаленные французские полки. Правда, этого сброда было более полумиллиона, а с резервамии весь миллион! Этакак ее называли"Армия Европы" или "Армия всего мира" давала Бонапарту уверенность, что в восьмом раунде он победит. Его людямтоже, в особенности жедипломатам.
Александр в разговоре с Нарбонном сказал под конец, указывая пальцем Камчатку на карте:
Я не уступлю! Даже если счастье покинет меня в этой войне, Наполеон станет разыскивать меня, прося мира, вон там!
Нарбонн слегка усмехнулся, выдав улыбку, порожденную лучшими годами словесных дуэлей Версаля, и процедил:
И действительно. Тогда Ваше Императорское Величество станет самым могущественным повелителем в Азии.
РАУНД ВОСЬМОЙРаунд героев и гребцов на галерах зимы(Последняя раздача)ТАНЦЕВАЛА ПАРА МИХАИЛОВ НА БАЛУ У СНЕЖНОЙ КОРОЛЕВЫ
Стояла теплая ночь с 23 на 24 июня 1812 года. Несколько саперов из стоявшей над Неманом французской армии переправилось через реку на русский берег. Тут их приветствовала плотная, раздражающая тишина. Неожиданно, словно из-под земли, появился молодой казацкий офицер и, словно не осознавая того, что рядом таятся готовые к скачку когорты, состоящие из народов чуть ли не всей Европы, спросил:
Кто идет?
Французы! прозвучало в ответ.
Чего вы хотите? Зачем пересекли границу?
Чего хотим? Драться с вами. Освободить Польшу! крикнул один из саперов.
Казак осадил коня и исчез в густом лесу. Вслед за ним грохнули три выстрела, первые выстрелы войны 1812 года.
О год двенадцатый! Ты памятен для края!
Ты для народа был порою урожая,
Войнойдля воинов, для песнивдохновеньем,
И старцы о тебе толкуют с умиленьем.
Ты был предшествуем народною молвою
И возвещен Литве кометой роковою ()
Глухая весть уже шла среди народа с той самой ночи 1811 года, когда небо пропахала громадная комета, тянущая свой хвост с запада на север. А как верно заметил Свифт: "Стариков и кометы почитали по тем же самым поводам: за длинную бороду и за тенденции к предсказанию будущих событий".
Весной 1812 года народ уже знал, к чему все идет, когда глядел на многоязычную, вооруженную толпу, пересекающую Европу от самых дальних горизонтов, за которыми гаснет солнце. Сотни, тысячи, десятки тысяч, сотни тысяч на тот ожидаемый как спасение урожай, после голодной зимы, какой не бывало уже издавна, зимы настолько ужасной, что газеты печатали рецепт нищенского супа Румфорда, позволявшего выжить. Лишь бы только дожить до весны!
Весна! Ты памятной останешься для края
Весною воинов, весною урожая.
Весна! Ты памятна, и ты цвела богато
Цветами, травами, надеждами солдата,
Полна предчувствием грядущих испытаний!
Я не забыл тебя, весна моих мечтаний!
Рожден в неволе я, с младенчества тоскую,
И в жизни только раз я знал весну такую!
Среди всех тех отрядов неоперенного рыцарства, что тянулись по горным, полевым и лесным дорогам от Тахо, Эбро, Сены, Тибра, Дуная, Рейна, Эльбы, Одера и Вислы в сторону Немана, для многих эта весна должна была стать последней, самой последней. Для большинства. Но той весной их было столько, что "казалось, писала мадам де Сталь, невозможным по людскому счету, чтобы этот поход не мог завершиться удачно". На северо-восток ползли роты, эскадроны, батальоны, полки, дивизии и корпуса, словно экзотические змеи, без конца, они шли и шли, верящие и жаждущие военной жатвы.
На север! Кажется, что в эту пору жизни
Все, все за птицами спешит к моей отчизне,
Гонимое сюда таинственною волей.
Пехота, конница и днем, и ночью в поле;
Багровы небеса от зарева пожаров,
И вся земля дрожит от громовых ударов.
Война! Война!
В этом прологе к войне 1812 года, в котором от Атлантики до Литвы роились "бесчисленные муравейники пехоты", народы, следившие за чудовищным маршем, которого не помнили с времен Аттилы и Тамерлана, не могли справиться с подсчетами. Сам "бог войны" утратил над ними контроль, и бремя всей той арифметики пало на историков. А те никогда толком не были умелыми в сложении, поэтому в ученых книгах вы можете вычитать самые разные числа. Кукель, которому я верю более всего, вычислил, что Наполеон собрал в этот поход шестьсот семьдесят две тысячи человек, из которых в бой затем отправилось шестьсот двенадцать тысяч (это подтверждают последующие выкладки Лефеврашестьсот одиннадцать тысяч). Французы, поляки, португальцы, испанцы, австрийцы, пруссаки, литвины, венгры, голландцы, бельгийцы, саксонцы, неаполитанцы, вестфальцы, баварцы, ломбардцы, хорваты, иллирицы, швейцарцы, баденцы, мекленбуржцы, обитатели маленьких графств Рейнского Союза и самых удивительных герцогств. Около трехсот пятидесяти пяти тысяч французов и триста двадцать тысяч иностранцев!
Те, кому не были ведомы кулисы истории, разве могли сомневаться, что сто миллионов побратимов этого солдатского потопа вопит на полутора десятках языков от Лиссабона до Ламанша, от Буга до Адриатики: "Vive l'empereur!". Что все эти сто миллионов молятся об успехе, и что
Все шепчутся в слезах, с восторгом умиленным:
"С Наполеоном бог, и мы с Наполеоном".
Могли ли?
Нужно было знать великую мудрость, которую записал в собственных воспоминаниях умирающий вождь апачей, Джеронимо: "Нас учили, что Усен (Бог) не интересуется мелкими людскими счетами". Нужно было.
Наполеон был с ними, но в реальности от чистого сердца с Наполеоном были только французы и поляки. И не было с ним Бога, поскольку Богавеличественно безразличного к "мелким людским счетам" не было ни с кем. С Императором Европы была Европа, числом огромная, словно пирамиды фараонов, как они тяжелаяи как раз она его и раздавила. Как мог этот видящий все и вся математик ("предводитель математиков" помните во вступлении), столько раз побеждавший превосходившего числом врага гениальными маневрами, как мог он поддаться обманчивой магии цифр, включающих паршивых солдатплохо обученный сброд со всего континента? Как мог этот превосходный знаток истории персидских войн, зная, с какой нехотью сряжались в войсках Ксеркса представители покоренных племен, опираться на войска, наполовину составленных из представителей аннексированных государств? Как мог этот божественный тактик и стратег, учивший своих подчиненных, что основным принципом войны является концентрация и бросок всех сил в избранном направлении, разделить свои человеческие ресурсы на две части и перед решающим розыгрышем оставить триста тысяч самых лучших солдат в Испании? Как мог он забыть собственную же максиму: "Сотня плохих солдат значит меньше, чем два десятка отборных, зато съедят они в пять раз больше"?
Как он мог?!!!
Наполеон старел. Ему было сорок три года, в два раза больше, чем офицерику Бонапарту, который с горсткой "детей" совершал чудеса против массы. Император Бонапарт влюбился в массу любовью стареющей красотки, которая накладывает на щеки тонны пудры, которая никак не помогает, а только вредит, но она об этом не знает.
В этой массе расплывалось все, начиная от источников ее образования; она заслоняла то, что было перед тем, все предыдущие розыгрыши, разведывательные действия, усилия, даже причины войны. Причины? О них никто уже и не думалвсе думали исключительно о целях. Причины перестали существовать, да и вообще, существовали ли они? Бертольд Брехт был прав, говоря: "Война, она как любовьвсегда найдет себе дорогу".
Начало кампании Наполеон определил на июнь, руководствуясь подсказками интендантства, которое полагало, что летом будет легче снабжать войска провиантом. Но интенданты подвели, и не помог даже замечательный урожайуже с самого начала не хватало продовольствия на шестьсот тысяч человек и корма для лошадей; затем перестало хватать лошадей, повозок, госпитальных палаток, ящиков, пороха, обмундированиявсего. Интендантство, во главе которого стояли два агента дАнтрега, месье Дюма и месье Дару, нанесло "Армии Европы" второй удар, ненамного отличавшийся от удара, который Бонапарт нанес себе сам, умножая количество, вместо того, чтобы шлифовать качество. Жозеф де Мейстр был пророком, когда 17 мая писал: "Францию не победит никто, но Франция способна победить сама себя".
Когда три маршевые колонны Великой Армии добирались до Немана, в головной штаб-квартире, расположившейся в маленьком литовском селении Вилковышки, Наполеон издал знаменитое воззвание к своей армии:
"Солдаты! Вторая польская война начата! () Россию, которая грубо нарушает собственные же обязательства, ожидает ее судьбатак что пускай чаша рока наполнится () Вторая польская война принесет нам не меньше славы, чем первая!".
Так начался восьмой раунд императорского покера. Только лишь Война за независимость в США и франко-прусская война 1870 года приблизились к ней, и только обе Мировые войны ХХ века превысили это апокалиптическое столкновение в плане территориального проникновения и моря пролитой крови.
Восьмой раунд начался для "бога войны" неудачноуже на его пороге не обещающая ничего хорошего судьба отметила автора bon-motа о подстреленном дробью зайце. 23 июня, в два часа ночи Наполеон, символически одетый в польский мундир, направился к Неману на разведку. Возле самого берега под ноги его коня бросился заяц (!), конь споткнулся и сбросил императора с седла. В ночной тишине прозвучал голос кого-то из императорской свиты:
Плохой знак. Римлянин отступил бы!
Никто так никогда и не узнал, кто сказал эти слова.
Наполеон не желал и не мог отступить. На следующий день санные в Литве массы войск (более четырехсот тысяч) начали форсировать Неман. Начавшаяся гроза и несчастный случай с польскими шеволежерами, которые начали тонуть в ходе форсирования реки Вилии, только усугубили мрачное настроение. "Перед нами тянулась пустыня, желтоватая земля, покрытая жалкой растительностью и с видневшимися где-то на краю горизонта лесами, писал один из участников похода, этот вид казался нам тогда зловещим".
28 июня французы, не встречая практически никакого сопротивления, заняли Вильно. Здесь Бонапарт провел восемнадцать дней. На восемнадцать дней больше, чем следовало. Каждый их этих дней приближал зиму, снег и морозы. То была одна из множества мелких ошибок, совершенных в тот год стареющим учеником Марса.
Очередной ошибкой были люди на постах главнокомандующих, в особенности один из них. Разделенную на пятнадцать корпусов (из них четыре кавалерийских) Великую Армию Наполеон, учитывая обширность театра военных действий, разбил на три оперативных группы (это было мировым ноу-хау в области стратегии): левофланговую, которой он командовал лично; центральную, под командованием вице-короля Италии Эжена Богарне, и правофланговую, которой командовал король Вестфалии, Иероним Бонапарт (в состав этой группы входил тридцатипятитысячный польский корпус под командованием князя Юзефа Понятовского). Иероним был гением в сексуальных операциях и в организации оргий, зато совершеннейшим дебилом в военных операциях и в организации сражений. Первое он доказал уже давно. Вскоре он должен был доказать и второе, правда, исключительно болезненным для брата способом.
Целью виленского маневра Наполеона было застать русских врасплох и связать их решающим сражением.
Но обе русские армии (Багратиона и Барклая де Толли, который был одновременно военным министром и главнокомандующим) уклонились и выскользнули в глубину страны по плану Барклая и талантливого штаб-офицера, французского эмигранта Аллонвилля.
Александр после печальных аустерлицких воспоминаний уже не вмешивался в работу генерального штаба, хотя, время от времени, такое желание у него появлялось. В таких случаях в себя его приводила сестра Екатерина: «О Господи, только не бери на себя лично верховное командование! Там имеется подходящий командир, к которому у армии имеется доверие, а ты ведь в этом отношении никакого доверия не вызываешь».