Но в хорошем воспитании Наполеона усомнились на берегах Невы, когда Бонапарт приказал Коленкуру устроить в посольстве великолепный бал по случаю своего брака с австрийкой. Или точнеекак повторяли в Петербурге слов вечно остроумного герцога де Линя"с телкой. которую Австрия бросила в жертву Минотавру". Посол выполнил указание 23 мая 1810 года. И это было воспринято как пощечина. Правда, сам царь, вдовствующая императрица и царица-супруга "выразили послу свою радость данным событием, приняли милостивое участие в забаве и соблаговолили отстаться на бвлу с вечера до двух часов ночи", но Чарторыйский спросил у Александра, а не спятил ли Бонапарт случаем. Но Александр знал "брата", как никто другой (это после нескольких то лет игры!) и решительно отрицал:
Бонапарт, спятил?! Что за безумная идея! Чтобы поверить в нечто подобное, нужно его совершенно не знать! Ведь это человек, который среди величайших потрясений всегда сохраняет хладнокровие и холодную голову. Его взрывыэто чистой воды комедияон любит пугать. У Наполеона все предусмотрено и заранее спланировано, всякий шаг, даже самый наглый и неожиданный, самый спонтанныйон все глубоко и заранее продумывает
Так что формально все в порядке, продолжается игра в "обманку" со сладостями в устах. Вот только сладости уже худшей фирмы, которые со дня на день становятся все более горькими. Коленкур перестал быть нужен царю с тех пор, как продолжение флирта начало превращаться в фарс, и французский посол весьма быстро почувствовал это на собственной шкуре.
"Длительное время я играл здесь главную роль, со слезами жаловался он в одном из направленных в Париж писем, я и в самом деле был вице-королем императора Наполеона в Петербурге! Я вовсе не преувеличиваю, столь сильно акцентируя проблему, ибо общественное мнение очень высоко оценивало мое значение и доверие, которым я пользовался при дворе. Император Александр явно проявлял ко мне свое безграничное доверие, а так же огромную дружбу Сейчас все это изменилось. Если речь идет о делах не слишком важных, о внимании, которое надлежит мне как послу, то они исполняются со всем надлежащим церемониалом, и каждый в этом смысле подражает императору, но вот сердечность, доверие, значениевсе это пропало".
И до самого конца этот полу-изменник, полу-придурок будет заверять своего господина в полнейшей открытости Александра ("В перемирии Россия всегда откровенна и непорочна словно девственница" sic!!!), и даже тогда, когда в 1811 году царь решит всей силой ударить на Францию, большая часть армий которой была занята в Испании, вопреки бесспорным донесениям разведки, Коленкур станет присягать, что все это сплетни, что царь ценит мир, и что российские войска на западных границах просто проводят учебные маневры! Наполеон, которому все это наконец надоело, отозвал Коленкура в Париж (1811) и отругал, словно лакея, которого прихватили на краже ложек:
Александр желает со мной войны! Русские обвели тебя вокруг пальца! Русские что-то сильно загордились, или им кажется, будто они будут мною управлять?! Я не Людовик XV, французский народ не вынес бы подобного унижения! Повторяю тебе, что Александр столь же фальшив, как и слаб, у него греческий характер!
И, прежде чем окончательно повернуться к Коленкуру спиной, сплюнул презрительным:
Ты стал русским!
На посту в Петербурге Коленкура заменил адъютант Наполеона, генерал Жак Александр Бернар де Лористон (17681828), но и он, хотя и в гораздо меньшей степени, поддался обманчивым чарам императора Всея Руси, вызвав у Бонапарт восклицание:
Это не послы, это какие-то царские куртизанки!
Так что и дальше, и в Париже, и в Петербурге, располагались послы-куртизанки в штанах, только никакого существенного значения это не имело, поскольку ни царь, ни император в принципе и не требовали их ни для чего другого, как только для передачи дипломатических нот и корреспонденции. Еще раз процитирую Киршайзена: "Александр был слишком хитроумен, чтобы довести до ведома своего посла в Париже, князя Куракина, что с оружием в руках собирается расправиться с Францией. Он даже не писал ему личновпрочем, как и многим другимпоскольку не доверял ему. Всех своих сотрудников н заставлял следить друг за другом и увольнял их с постов, когда те слишком много узнавали один о другом или начинали догадываться о его собственных планах".
В ходе этого раунда дипломатов в обеих столицах часто сменяли дипломатические фигуры, которые непрерывно обменивались мешками писем, петиций, предложений, контробвинений и условий на трассе между берегами Невы и Сены (все эти операции назывались «несъедобным мясом»). В 1811 году был сменен и французский министр иностранных дел. Место Шампаньи занял князь Бассано, Юг-Бернар Маре (17631839), большой приятель поляков, человеккак говорили о нем"с польским сердцем".
Собственно, речь шла как раз об этомо Польше. Она была существенной ставкой в седьмом раунде императорского покера, чтобы в восьмом сделаться целью игры. "Так что недопущение восстановления Польши было неизменной осью всей политики императора Александра; к этой цели он постоянно обращал свои мысли". До последнего момента Бонапарт обманывал русских предложением не увеличивать Польшу более, чем та имеет в герцогстве Варшавском, в связи с чем, сегодня его враги, и даже несведущие в расчетах (покерных) апологеты делают ошибочные выводы. Каким это чудом Наполеон мог хоть на миг желать и вправду отдать Польшу в жертву царю, если самым очевидным образом это было бы самоубийством? Уж кем-кем, но самоубийцей корсиканец не был, тем более. не был он и кретином. Польский буфер на востоке Франции был необходим, как стальной воротник на шее средневекового рыцаря, и единственным осмысленным государственным интересом Парижа могло быть только укрепление этого воротника. Тем временем, вытаскивают на свет божий и обжевывают концепцию о его предполагаемой антипольскости из любого слова, которым Бонапарт воспользовался в корреспонденции с царем и в инструкциях своим петербургским послам, совершенно забывая о характере данной игры! Все это вызывает лишь сожаление.
Подобного рода историографические мошенничества по сути своей довольно легки и достаточно безвредны. Вот пример, один из множества, которое я мог бы привести. Берется какой-нибудь документ, пускай, к примеру, это будет депеша Наполеона Коленкуру за июль 1810 года, откуда вылавливается такой вот пассаж: "Я и не думаю восстанавливать Польшу". И вот у нас имеется неопровержимое доказательство того, что Бонапарт Польшу восстанавливать в старых границах не хотел; разве это не его собственные слова? Черным по белому: "Я и не думаю восстанавливать Польшу". Штука совершенно безопасная, потому что читатель господина "серьезного историка" настолько дилетант, что не знает, что как раз сейчас идет игра по обману царя, и что (что в данном случае является наиболее важным) цитируемые слова означают, прямо сейчас, в настоящий момент, я и не думаю отстраивать Польшу, поскольку на шее ужасно запутанные испанские проблемы, так что на востоке мне необходимо спокойствие. Это следует из содержания письма, и даже не только из "общего контекста", а из конкретных слов и предложений, которые непосредственно следуют после одного-единственного, приведенного "серьезным историком" пассажика, но этих последующих предложений господин "серьезный историк" уже не цитирует, поскольку они в пух и прах разнесли бы всю его, основанную на упомянутом пассаже, концепцию об антипольском настрое императора. И опять-таки. Процедура эта совершенно безопасная, так как наполеоновская корреспонденция в Польше не издана. А кому охота обращаться к французскому изданию, чтобы найти то самое письмо и проверить текст? А вот мне, господа "серьезные историки" захотелось! Так вот, сразу же того небольшого пассажа, который стал для вас кастетом для избиения трупа "бога войны", в этой депеше я вижу такие вот слова Бонапарта:
"Но, тем не менее, не желаю себя опозорить, пророча, будто бы Королевство Польское никогда не будет возвращено к жизни () Нет, я не желаю запятнать собственной памяти, прикладывая печать на макиавеллиевскую политику, ибо сказать, что Польша никогда не будет восстановлена как государство, было бы хуже, чем признать ее раздел () Нет, я не объявлю себя врагом поляков!".
Такое отношение в польской проблеме было тогда одним из принципов французских государственных интересов, в подтверждение чего можно привести тексты с реальным политическим значением, а никак не «блефы», применяемые в игре, рассчитанной на то, чтобы обвести противника вокруг пальца, на провоцирование Австрии к профранцузской политике (это в конце 1809 года) или же на временное успокоение царя (это, в особенности, в 1810 году), пока не завершит сверхсложные испанские дела (таким же явным "блефом" была упомянутая мною при рассмотрении "матримониальной проверки" статья в парижском "Мониторе" о том, что Франция не станет восстанавливать Польшуочередной антинаполеоновский кастет, бессмысленно или тенденциозно применяемый господами "серьезными историками").
Уже в 1809 году гофмаршал императорского двора, герцог Фриульский Жером Дюрок, передал Наполеону секретный мемориал, в котором говорилось, что в интересах Франции необходимо удерживать Россию как можно дальше на востоке, и что раздел Польши в связи с этим был бы безумием и, вместе с тем, позором. В заключении, черным по белому, указывалось, что основой французской государственной политики должно стать воскрешение могущественной Польши в качестве союзника. Российской разведке удалось добыть копию этого мемориала, которую Куракин отослал в Петербург, и тогда Александр понял, что Бонапарт лишь манит его предложениями договоренностей о "не восстановлении Польши". Раздраженный этим, он сообщил Коленкуру:
Если ваш император не имеет намерений по восстановлению Польши, тогда почему каждый день в публичных документах он упоминает "Польшу" или "Великое Герцогство Варшавское"? Или, возможно, вы желаете ее отстраивать? Если так, тогда говорите сразу, дайте окончательный ответ, потому что я желаю знать, чего мне следует держаться!
Весьма скоро он узнал, чего ему следует держаться, когда Наполеон отомстил за проигранный эрфуртский раунд, за то самое "НО", которое прозвучало в Эрфурте в самом начале матримониальной проверки. Концепция мести была изумительно продумана, словно была обработана резцом Челлини. Так вот, 13 декабря 1810 года сенат Империи принял решение о присоединении к империи Бонапарта княжества Ольденбург, принадлежавшего свекру Екатерины Павловны. Нет, княжества у него никто не отбирал, его всего лишь аннексировали вместе с князем. То был щелчок по носу для "Кати", не пожелавшей "Минотавра".
Вы спросите: и чего тут блестящего? И это должен был быть Челлини? Банальная аннексия! На эти вопросы добавлю, что включая Ольденбургское княжество в состав Франции, по исполнительному декрету от 22 января 1811 года его увеличили, что рассматривалось как компенсация для князя. А увеличили его территорию, прибавив к ней Эрфурт! Теперь уже можем посмеяться вместе.
Но в Петербурге никто не смеялся, а только лишь проклинали "корсиканского бандита" со слезами на глазах. После осушения слез была еще попытка переговоров (обмен Ольденбурга на хотя бы кусочек Герцогства Варшавского), но император не намеревался отречься от "своего сонного видения" (определение, напомню, Бурьенна), то есть своей последовательно пропольской политики. "Русские войска должны были бы прижать нас к Рейну, чтобы я разрешил подобный позор, как разрешение отдать хотя бы один польский повят. Это наш принцип, и это наш вопрос чести! () Не дайте ему (царюпримечание В. Л.) хотя бы тени надежды, что он сможет коснуться Польши". Так Наполеон инструктировал Мюрата и Лористона в июне 1811 года, когда уже не нужно было не только обманывать Александра не увеличением Польши, но требовалось сказать прямо, чтобы он держал от нее руки подальше. А сделать это было необходимо, потому что как раз в первой половине 1811 года царь лапы к ней протянул, причем, лапы вооруженные.
Разозлившись по причине ольденбургского дела, Александр уже раньше, в декабре 1810 года, открыл свои порты для английских товаров (то есть, официально нарушил Континентальную блокаду. которую русские нарушали уже давно, только неофициально), специальным запретным тарифом закрыл границу французским товарам, после чего, в январе 1811 года принял решение ударить на запад и в первом же броске аннексировать Герцогство Варшавское.
Оказия и вправду была необычной. У границ Герцогства уже стояло сто тысяч русских солдат, а следующие сто тысяч подтягивалось, в то время как Бонапарт, у которого большая часть сил была занята в Испании, в лучшем случае, мог бросить в контрнаступление всего лишь шестьдесят тысяч. Никогда еще Франция Ампира не сталкивалась с подобной угрозой. Но имелось одно "но"
Александр понимал, для того, чтобы его наступление завершилось успехом, ему необходимо перетянуть на свою сторону поляков. Правда, армия Герцогства насчитывала всего шестьдесят тысяч человек, только эти люди были известны такой национальной чертой, что были самыми лучшими в свете солдатами, в связи с чем, желая оценить реальную боевую ценность каждого из них, следовало применить умножение на три, а иногда (что показала Сомосьерра) даже на десять. Если бы эти сорвиголовы ввязались в упорный бой, у Наполеона появилось бы время на то, чтобы собрать помощь со всей Европы и нанести контрудар. А вот если бы удалось поляков купить С ними вместе можно было бы ударить на запад, сметая слабые французские аванпосты в Германии.
31 января 1811 года Александр обратился к своему приятелю, князю Адаму Чарторыйскому, с предложением начать переговоры с поляками с целью оторвать их от Франции, обещая взамен воскрешение Польского королевства в давних границах (за исключением Белоруссии), вплоть до Двины, Березины и Днепра. При этом он прибавил, что королем Польши, естественно, станет он сам, поскольку всегда испытывал к полякам любовь. Среди всего прочего он написал:
"Я настроен не начинать войны с Францией, пока не обеспечу для себя содействия Польши () Если поляки меня поддержат, успех дела и победа гарантированы, ибо они не основываются на надежде превысить талант Наполеона, а на нынешнем отсутствии сил у императора французов".
И как же в свете данного письма выглядят утверждения господ, распространяющихся о "захватнической агрессии Бонапарта в отношении России"? Я уже упоминал, что войны Наполеона, по сути своей были оборонительными действиями, основанными на принципе, что лучшая защитаэто нападение. Абсолютная уверенность в том, что Александр ударит на запад самое позднее в 1812 году, привела к предупредительному наступлению, вместо ожидания того, когда российские войска пересекут Эльбу. Еще раз это было вопросом жизни и смерти.
С этим отступлениемда ехидным (а как тут не быть ехидным?) мы слишком сильно забегаем вперед. Давайте возвратимся к плану Александра. Этот план, названный российской разведкой псевдонимом "Великое творение", потерпел крах по той прозаической причине, что поляки решительно отвергли царские обещания и сразу же сообщили о них в Париж. Таким образом "позиция Варшавы разбила в пух и прах план застигнуть Наполеона врасплох" (Кукель), но намерений Александра не изменила. Все так жевидя, что Испания, словно вечно голодный дракон, заглатывает очередные десятки тысяч французовон готовился к нападению, но сдвинул его по времени на шесть-десять месяцев, чтобы собрать соответствующие силы.
И собирал он их с таким напряжением, какого Россия еще никогда не видела. Польская разведка и князь Юзеф Понятовский лично неустанно тревожили французов известиями и неслыханных вооружениях и концентрации русских армий на границах Герцогства с намерением фронтального наступления на запад, хотя как в Париже, Дрездене, а так же в Гамбурге (штаб-квартире маршала Даву) считалось хорошим тоном на подобные сообщения махать рукой. Наполеон, уверенный, что поляки попросту устраивают истерики и преувеличивают в опасении за собственную шкуру, тревожные предостережения поляков называл "глупостями". Только лишь подтверждающие все это сведения, добытые французской разведкой в Петербурге, открыли ему глаза.
15 августа 1811 года, во время торжественной аудиенции, данной дипломатическому корпусу в день рождения Наполеона, случился один из легендарных приступов ярости императора. В присутствии остолбеневших дипломатов со всей Европы и какой-то части Азии, стоя на широко расставленных ногах перед трясущимся от страха послом Куракиным, Бонапарт ревел: