Каков уж есть, с ноткой дерзости ответила Домиция.
Агриппина повернулась к ним спиной и грациозно возлегла на ложе.
Иди сюда, Нерон, похлопав по освободившимся подушкам, позвала она. Пристраивайся возле своей матери.
Тот повиновался как примерный сын, вдумчиво оглядывая глазурованную выпечку на блюде. Паллас, сознавая свой второстепенный статус, отступил от ложа и упрятал руки под плащ. Агриппина оглядела примолкших гостей.
Прошу вас, кушайте, не стесняйтесь! Семпроний, займи же, наконец, свое ложе да, вот так-то лучше.
Постепенно гости снова заговориливначале приглушенно, а затем рокот голосов покруглел, взбодрился, и вот уже руки потянулись за свежими закусками, поданными на блюдах (на императорский стол встала посуда из серебра). Агриппина дождалась, когда все освоятся настолько, что перестанут смотреть на возвышение, и тогда они с Нероном пробрались туда, где сидел Британник. Их появление тот встретил с напускным спокойствием, хотя было видно, что дается оно непросто: у юноши заметно подрагивали руки. Агриппина подалась к пасынку насурьмленной щекой:
Поцелуй же меня, милый.
Перебарывая робость и неприязнь, Британник лобызнул мачехину щеку и тут же отстранился.
Ну вот мы и вместе, сведя щитком ладони, промолвила Агриппина. Одна счастливая семья
Глава 3
Когда Семпроний распорядился унести блюда с остатками закусок, перед второй переменой блюд за императорским столом затеялась беседа. В основном она представляла собой монолог императора. Нерон многословно рассуждал о достоинствах греческой культуры, а также о необходимости приобщать римский народ к искусствам, поэзии и музыке. Это была одна из его излюбленных тем, которые сенатор уже множество раз, попадая в круг императорской семьи, бывал вынужден выслушивать; настолько часто и помногу, что выспренность Нерона, признаться, набила изрядную оскомину.
Сейчас император, стряхнув с подбородка крошки, пространно излагал:
Разумеется, нельзя сказать, что плебсу доступно искусство утонченное, изысканное. Отнюдь. Быть может, он и оценит какую-нибудь похабную сценку, разыгранную мимами, или бесхитростную игру на свирели, но вкусы его более возбуждает вид кровавой плоти на гладиаторских аренах или азарт от гонок колесниц. Кому-то такие зрелища доставляют больше удовольствия. Однако в подлинной мере душа человека раскрывается в занятиях более тонких. Именно их оценка, предоставленная его суждению, делает его существом возвышенным. Вот ты, Семпроний, согласился бы со мною?
Ну как можно возражать против столь неоспоримой линии доводов?
Вот и я о том же. Из чего следует, что большинство людей искусство оценить не способно. Оное требует определенной чувственности, эстетичного провидения, которое в нас есть или же, наоборот, нет. Обучиться ему невозможно.
Разве? подал строптивый голос Британник, подаваясь вперед так, чтобы видеть из-за Семпрония своего брата. Тогда скажи мне: человек, к примеру, рождается для игры на музыкальном инструменте, хотя бы на той же лире? Если ты прав, то почему мы тогда вынуждены этой игре обучаться?
Нерон печально вздохнул.
Ты, брат, по своему обыкновению воспринимаешь вещи чересчур буквально. Конечно же, учиться игре на инструменте надо, но сама способность к этому в человека заложена с рождения. Как и способность петь.
Ну, так бы и сказал.
Твоя въедливость меня порою просто удручает, помрачнел Нерон.
А я иногда просто путаюсь в нагромождениях твоих мыслей, брат. Мне казалось, наставничество Сенеки должно было сказаться на тебе лучшим образом.
Губы Нерона сжались в тонкую полоску.
У меня ощущение, что ты забываешься. Ты разговариваешь со своим императором. Будь осторожен в выборе слов. И внимательно следи за тем, что говоришь.
Да уж куда там Я только и делаю, что осторожно слежу. И замечаю, что ты последнее время усердно обыгрываешь свое намерение править с терпимостью к вольнодумству, со стремлением положить конец политическим гонениям. Все это ты обыгрываешь, но лишь на словах. Не это ли входит в понятие провозглашенного тобой золотого века?
Нерон ненадолго смолк, а затем ответил:
Если б я знал тебя не так близко, я счел бы, что ты надо мной надсмехаешься.
В таком случае ты не знаешь меня вовсе.
Я предупреждал тебя об осторожности. Дорогой мой брат, мне уже давно достается терпеть и колкости твои, и твое ехидство. А потому остерегайся переступить черту. Да, это правда: я взрастал в аскетичной среде, без доступа к книгам, в то время как тебя пестовали самые отборные учителя и наставники, каких только сумел нанять твой отец. Правда и то, что мои молодые годы прошли без любви, потому что мать моя была вынуждена как-то устраивать свою жизнь в ссылке. Ну а ты, сын императора, в это время наслаждался прелестями жизни во дворце Только все это, как видишь, изменилось. Твой отецнаш отецпокинул этот мир, а императором стал я. И это я обладаю силой даровать жизнь и предавать смерти, возвеличивать и растаптывать всех, кто живет в тени моей пяты.
В ответ Британник, вкусивший уже вина, вяло пожал плечами.
Что ж. В таком случае прощай, златой век свободомыслия.
Не испытывай меня, мой дорогой Британник. У всякого терпения есть предел.
В попытке ослабить накал страстей Семпроний повернулся лицом к Нерону.
Император, вот ты сейчас упомянул насчет пения. Скажи мне: ты по-прежнему поешь, как делал это в детстве? Помнится, даже тогда твой голос был сказочно красив.
Нерон полоснул взглядом из-под нахмуренных бровей, явно раздосадованный, что его отвлекают от полемики с братом.
Да, я все еще занимаюсь пением. И пою весьма недурно. Это у меня от природы. Люди именуют это «даром богов».
Британник издал горлом тихий насмешливый звук, от которого Нерон дернулся, как от смачной оплеухи.
Мой сводный брат, похоже, не согласен с твоим суждением о моем голосе. Вероятно, он считает, что превосходит меня. А как считаешь ты?
Британник, пожав плечами, потянулся к своему кубку. Равнодушно отхлебнул, облизнул губы. Но примирительных знаков своим видом не подал. Воздух между этими молодыми людьми, казалось, густел от напряжения; находиться меж ними было крайне неуютно. И Семпроний, сделав для успокоения глубокий вдох, попробовал в этом молчании выстроить спасительный мостик.
Я слышал, как вы оба поете, и у вас обоих превосходные голоса. Это действительно дар, которым можно гордиться.
Какое здесь может быть место гордости, если это дар, посылаемый богами? поставил вопрос Нерон. Подлинный артист за свое совершенство должен бороться, поскольку оноплод его, и только его трудов. Здесь нет помощи ни от богов, ни тем более от людей. Жизнь артистабеспрестанная борьба. Мало кто это понимает. Но именно с этой мыслью я пробуждаюсь изо дня в день.
Спору нет, почтительно кивнул Семпроний. Ведь на плечах у тебя, цезарь Нерон, бремя всего мира. На тебя взирает вся империя, нуждаясь в твоем твердом и справедливом правлении. Люди нашего великого города ждут от тебя хлеба и зрелищ, великолепных, как более нигде во всей ойкумене. Такие запросывызов мудрости любого, даже богоподобного человека.
Британник в ироничном сочувствии поднял брови.
Дело в том, Семпроний, что мой брат не просто любой человек. У него душа артиста, и смерть каждого живого существа он воспринимает как трагедию. Быть может, было бы милосердней снять с его плеч это тяжкое бремя правителя: пускай спокойно развивает в себе дарование, которое сможет преподнести римскому народу в словах и музыке Пусть голос его льется песней, а не скрежещет указами правящего деспота.
Довольно! вспыхнул Нерон. Я сыт по горло твоим злословием, братец. Вот уж воистину сердце зме́я. И голос егогадючье шипение
Нерон вдруг смолк, а через секунду в глазах его зажглись злобисто-лукавые огоньки.
А знаешь что, дорогой мой Семпроний? Пожалуй, есть один способ испытать подлинную даровитость моего брата. Способ единственный. Устроить состязание. Певческое.
Состязание? растерялся сенатор. Где, здесь? Прямо сейчас?
А почему бы и нет? Нерон уже вскарабкивался на ноги. Выпнув из-под себя подушку, он громко хлопнул в ладоши, привлекая к себе внимание гостей. Друзья мои! Внемлите!
Публика снова умолкла, обернувшись к главному столуна этот раз с любопытством.
Сядь, тихо, но жарко шикнула на сына Агриппина. Перестань дурачиться. Ты теперь император, а не дворцовый недоросль. Надо же соблюдать хоть какие-то приличия.
Нет, тоже вполголоса парировал Нерон. Надо показать этому молокососу, что больше он дерзить мне не может. Преподать ему урок.
Но
Мать, тихо, осек ее властно уставленный палец.
Агриппина, нахмурившись, хотела что-то возразить, но одумалась и лишь смиренно кивнула:
Как пожелаешь, милый.
Вот именно. Как я пожелаю. Теперь мой черед указывать народу, что делать.
Выставив чуть вперед ногу, Нерон в позе величественной статуи обратился к гостям:
Дорогие мои друзья! Пока не последовала перемена блюд, мы в порядке ожидания, как оно обычно бывает в таких случаях, решили слегка поразвлечься. Мне тут подумалось: а что, если нам немного попеть? Насколько вам, должно быть, известно, я снискал себе некоторую известность тем, что, бывает, извлекаю голосом ноты. Он с улыбкой склонил голову, и в эту секунду у него за спиной захлопал, не щадя ладоней, Паллас. К нему присоединилась Агриппина, а за ней Семпроний. Кое-кто из наиболее сообразительных гостей, вовремя смекнув, последовал их примеру; постепенно аплодировать начали и менее расторопные.
С полминуты молодой император купался в аплодисментах, после чего взмахом руки заставил аудиторию смолкнуть.
Менее известно то, что устремления стать певцом вынашивает и мой брат Британник.
Последний с надменно-скучливым видом уставился куда-то вдаль, более ничем на слова Нерона не реагируя.
Всем родителям известно, как любят соперничать меж собой родные братья и сестры, продолжал Нерон. И вот нынче мы с моим братом будем, состязаясь меж собой, развлекать вас пением. Вы же решите, у кого это получается лучше. Тому из нас, кто проявит себя достойней, выкажите свое одобрение ладонями. Ну, а наградой певцу, приостановившись, он в легкой нерешительности потер большими пальцами указательные и, перехватив взгляд матери, неожиданно осклабился, наградой будет это вот кольцо!
Не успела Агриппина пошевелиться, как Нерон, гибко подавшись, стянул с ее пальца перстень с рубином и поднял его на общее обозрение.
Вот она, награда, вполне достойная и императора, и принцепса!
По лицу Агриппины тенью скользнуло недовольство, но императрица заставила себя беспечно рассмеяться.
Снова захлопал в ладоши Паллас, а гости, теперь уже понимающие, чего от них ждут, угодливо подхватили его аплодисменты.
Не желая больше говорить попусту, представляю вам принцепса Британника, который на свой выбор исполнит вам песню. Выбор, скорее всего, будет не ахти, поскольку репертуар у него ограничен Ну что ж, брат, яви себя. Спой!
Не буду, мотнув головой, сухо ответил Британник.
Что ты сказал?
Петь не буду. Для тебя.
Нерон повел рукой на гостей:
Ты же не для меня. Ты для них.
Не буду и для них.
Будешь, братец. Потому что так тебе велит император. А его словозакон.
Закон, говоришь? ощерил зубы Британник. Твое слово для меняпустой звук. А венец императора по праву рождения никогда тебе не принадлежал. Императором был мой отец. А твой был распутник и убийца, заслуживший свою раннюю смерть. В тебе не было и нет вещества, из которого сделаны императоры. Оно не присутствует в твоей крови.
Нерон пронзил его злыми, как булавки, гла-зами.
Осторожней, братец, ты заходишь слишком далеко. Нашему отцу я дал слово, что с его смертью буду оберегать тебя. Но если ты станешь испытывать свою удачу на прочность, она может и не выдержать. И я изменю данному мной слову.
Ты не посмеешь. Не осмелишься, пока основы твоей власти настолько шатки. До этих пор я буду оставаться невредим.
До этих порда. Но кто знает, как долго это продлится? Год, может, два Но когда основы моего правления упрочатся, я смогу поступить с тобой как пожелаю. До этих пор я действительно тебя не трону. Но могу достаточно легко тронуть тех, кто тебе близок.
Он повернулся к одному из преторианцев, что стоял рядом с Палласом.
А ну-ка, ты, вынь меч и подставь к горлу этого цепного пса, указал он на раба-телохранителя Британника. Раб мелькнул глазами на своего хозяина, но не успел тот пошевелиться, как преторианец, выхватив клинок и шагнув вперед, упер острие телохранителю под подбородок. Второй гвардеец сзади схватил раба за руки и утянул их ему за спину. Раб умоляюще смотрел на своего господина.
Сейчас же отпусти его, потребовал Британник.
Отпущу, если ты споешь. А иначе он умрет.
Семпроний, все это время сидевший бессловесно, прокашлялся и поднял глаза на Нерона.
Император, это мой дом. И мои гости. Здесь не место для кровопролития. Я умоляю тебя отпустить этого человека. Прошу, наслаждайся яствами и вином. Я уже распорядился насчет музыки и пения. А в этом нет необходимости.
Так угодно мне. Вот и вся необходимость. Так что пой, брат мой. Если хочешь, чтобы твой раб остался жив.
Британник сцепил перед собою руки и склонил голову, словно моля богов вмешаться и положить конец этому противостоянию. Затем плечи его смиренно опустились, и он кивнул. Сойдя с ложа, прошел к свободному месту меж столов и сосредоточенно смолк. Молчал и весь сад. Не шевелился. Все взоры были направлены на прямого императорского наследника, готового исполнить повеление венценосного пасынка.
Вот Британник выпрямил спину, приподнял подбородок и, сделав глубокий вдох, повел мелодию. Голос его был чист и не лишен приятности.
Солнце поутру лучами в глаза мои светит,
Вновь я купаюсь в теплом объятии дня.
Голову с ложа подняв, в жизнь обреченно вступаю
С сердцем тяжелым, но надо куда-то идти.
В дом свой отозван я был из Британии дальней,
Воск на письме том кроплен материнской слезой.
Битву покинув, а с ней и блужданья свои, возвращаюсь,
Словно и не был солдатом я в ратных боях.
Призван я честью стеречь свои горе и боль,
Сердце мое растревожено смертью чужою.
Тот, кто мне жизнь даровал и нарек меня именем милым,
В царство теней отошел, но дыханье я слышу его.
Близок я к месту тому, где смыкается круг
Жизни моейпредначертано, видно, богами,
Чтобы семья моя там меня встретила скорбно,
Славу и доблесть воспев, в коих почил мой отец
Словно подвесив песню на последней фразе«мой отец», Британник оборвал пение и склонил голову.
После затяжной паузы кто-то за спиной у Семпрония отважно захлопал в ладошикак оказалось, Веспасиан. За ним последовали другие, вначале нерешительно, но затем все бодрей и энергичней, и вот уже весь сад гремел аплодисментами, приветствуя певца. Британник вначале никак не реагировал, но когда шум возрос до крещендо, встрепенулся, поднял голову и благодарно кивнул аудитории. Наконец он медленно обернулся к столу, возле которого стоял Нерон, и поглядел ему в глаза. Они были накалены от гнева, а опущенные вдоль боков руки сжаты в кулаки.
Агриппина была вынуждена якобы с ласковостью взять сына за запястье.
Да скажи уже что-нибудь, шепнула она. Что ты застыл статуей?
Эти слова привели Нерона в чувство; он словно отмяк и поднял руку.
Прекрасную песню исполнил мой брат. Настолько трогательную, что даже я, император, оказался ею околдован. Околдовани вместе с тем опечален. Ведь и во мне не смолкает горе по нашему отцу, которого мы недавно безвозвратно утратили. Поднеся к глазам ладонь, он отер воображаемую слезу; плечи его тоже театрально содрогнулись. Да, в самом деле Я настолько сражен горем, что и спеть теперь вряд ли смогу. Боль и скорбь переполняют меня. Вообще-то у меня была для вас песня, способная ошеломить ваши сердца. Настолько, что из ваших глаз хлынули бы слезы чувства, надрывая душу. Но увы, существует предел и чувствам, которые способно вместить человеческое сердце. Чувствам, которые сейчас и без того разбередил мой брат. Так что я лучше поберегу вас от этих слез Однако нет сомнения, что мое пение несравненно превосходит потуги Британника, и в силу этого победителем состязания я назначаю себя. Нерон подкинул перстень и, поймав, стиснул его в кулаке. А потому награда моя.