Авдотья, ты, кажется, в тягости?
Точно так, сударыня, Настасья Федоровна, отвечала я.
Счастливая! сказала она и вздохнула.
Уж какое мое счастье! Осталась сиротой, куда мне с ребенком-то деваться? заметила я.
Отдай мне твоего ребенка, когда родишь, если будет мальчик.
Да зачем это вам, сударыня?
Пожалуй, я тебе и скажу, только чур молчок, а то по-своему, разделаюсь, ты меня знаешь. Графу хочется иметь наследникавот и будет наследник. Согласна ты, или нет?
Да как же это, сударыня, я отдам свое детище в утробе?
Это все равно, но только, чтобы ты не смела и виду подать, что он твой, я его выдам за своего родного, говорит мне она.
Страшно мне стало от таких слов.
Как же это, сударыня, отказаться от своего детищаэто смертный грех, сказала я.
Полно тебе, глупая. Нашлагрех устроить счастье своего детища! Граф тоже будет считать его своим родным, сделает своим наследникомон будет барином.
Обольстила она меня, окаянная, своими льстивыми речамия и согласилась. Пришло время, родила я тебя, желанный мой
Далее Лукьяновна рассказала Шуйскому все, что уже известно нашим читателям.
Горько зарыдал он в ответ ей и, упав на её грудь, горько плакал, вместе с нею.
Матушка, матушка! Что ты сделала? Ты погубила меня
Только это он и мог сказать ей. Она ничего ему не отвечала.
XIVБезумная выходка
Открытие тайны не обрадовало Шумского, оно скорее ещё более огорчило его.
«Прав был генерал, назвавший меня подкидышем!»подумал он.
Впрочем, это его не примирило с ним, не потушило в его сердце жажды мести.
Он хотел мстить оскорбившему его генералу, хотел мстить графу Аракчееву и Настасье, насильно вырвавшим его из собственной его среды и бросившим в среду, совершенно ему чуждую. И все это только для своих корыстных и прихотливых видов.
Наконец, хотел мстить людям, законно пользовавшимся своими правами, а не так, как он, по-воровски.
Сначала он порывался было сейчас идти к графу, снова напомнить ему об обмане Настасьи, представить ему свое несчастное и неёстественное положение в обществе и всю гнусность его поступкаукрасть человека из родной семьи и воровски дать ему право незаконно пользоваться не принадлежащими ему именем, состоянием и честью. Но Михаила Андреевича удерживала клятва, данная родной матери, и страх мести со стороны Настасьи его матери за открытие тайны.
Он отложил объяснение с графом до более удобного времени и уехал в Петербург.
Здесь он неудержимо предался кутежу и буйству. Граф Аракчеев терпеть не мог пьянстваоно было самым лучшим средством мучить его.
Был вечер 12 сентября 1825 года. Михаил Андреевич Шумский находился в самом веселом расположении духа, сидел и покачивался на диване в своем кабинете, когда его камердинер Иван доложил ему, что из Грузина от графа Аракчеева прибыл нарочный с важными известиями.
Подать его сюда! крикнул Шумский.
Вошел посланный.
Что хорошего скажешь? спросил Михаил Андреевич.
Его сиятельство граф приказал доложить вашему высокоблагородию, что Настасья Федоровна приказала долго жить, и просит вас пожаловать похоронить.
Умерла?.. вскочил Шумский с дивана, но сильно покачнувшись, сел опять.
Точно так
Как ни ненормально было состояние Михаила Андреевича, но неожиданное известие о смерти Минкиной его поразило.
Да как же она умерла? стал допытываться он у посланного.
Так, умерла отвечал он, и сколько Михаил Андреевич ни расспрашивал его, добиться более ничего не мог.
На другой день он отправил посланного с письмом к графу Алексею Андреевичу. Он писал, что смерть Настасьи Федоровны так его расстроила, что он захворал, а потому и не может приехать. Ему не хотелось видеть ненавистной ему женщины даже мертвой.
Впрочем, после, когда он узнал подробности смерти Минкиной, он пожалел, что не поехал полюбоваться на графа Аракчеева, горько оплакивавшего верного и незаменимого своего друга.
После смерти Настасьи звезда счастья графа Алексея Андреевича стала быстро катиться к закату.
Через очень короткое время он схоронил своего благодетеля-государя, а за ним и сам сошел с поприща государственной деятельности и потерял прежнее могущество.
Он сделался ещё более желчным и угрюмымздоровье его, видимо, стало расстраиватьсяон никуда не выезжал.
Собственными глазами он видел, как дела его, которыми он хотел увековечить свое имя, разрушались.
Тяжело было его положение.
Как развенчанный кумир, он не чувствовал к себе более ни благоговения, ни страха, а лишь холодное любопытство; иногда ему даже приходилось переносить хотя и неважные оскорбления, для другого почти не чувствительные, но для него, избалованного безусловным повиновением, слишком мучительные.
Наскучив бездеятельною жизнью и невниманием к нему, от скуки и досады, да, кажется, и по совету других, граф Алексей Андреевич отправился для поправления своего здоровья за границу.
На долю Шумского выпало сопутствовать ему. Чтобы занять и развлечь своего покровителя, которому делать всякого рода неприятности было для него весело, он начал напропалую кутить в дороге.
Граф Аракчеев не выдержал этого испытания и, чтобы избавиться от мучений и беспокойства, отправил Михаила Андреевича обратно в Россию, как вовсе ненужного ему человека.
Возвратившись в Петербург, Шумский не счел долгом ни к кому явиться, кроме своих приятелей-собутыльников.
С ними отпраздновал он свое возвращение в любезное отечество.
За обедом, во время которого в вине не было недостатка, он тешил всех рассказами о своем кратковременном путешествии с графом.
После обеда вся компания отправилась в театр.
На этот раз судьба побаловала Михаила Андреевича. Ему как раз пришлось сидеть позади нелюбимого генералазаклятого его врага.
У генерала во всю голову была громадная лысина. Глядя на неё, Шумский придумал безумную выходку.
Когда воодушевленные игрою артистов зрители начали аплодировать, он встал и с усердием, достойным лучшей участи, три раза ударил по лысине генерала, крича во все горло:
Браво, браво, браво!
Вся публика разразилась гомерическим хохотом при виде такого своеобразного аплодисмента.
Шумский был тотчас же арестован и отвезен на гауптвахту, и оттуда через двадцать четыре часа в солдатской шинели налегке отправился на курьерских на Кавказ, в сопровождении молчаливого товарищажандарма.
Путешествие его не было продолжительнони на одной станции не задерживали с отпуском лошадей.
Шумский очутился в стране, богатой дикими красотами природы и вином.
Но ни эти дикие картины природы, ни знойное солнце, ни прочие поэтические наслаждения не занимали егооно было дело для него постороннее. Вино было дешевовот что было для него самым важным.
Он, что называется, пил без просыпу.
Много раз он участвовал в экспедициях и, надо сознаться, не всегда трезвый, но все же успел несколько раз отличиться и заслужил чин поручика. Наконец, он был ранен кинжалом в шею и, как храбрый, раненый воин, вышел в отставку и воротился в отечество.
В Петербург ему въезжать было запрещено.
Все эти события, описанные нами в предыдущих главах, проносились в уме ехавшего прямо с Кавказа в Грузино Михаила Андреевича Шумского и восставали в его памяти с особой рельефностью, когда это чудесное село уже открылось перед ним.
Издали оно казалось городом с бесконечными садами и красивыми зданиями.
На первом плане представлялся огромный каменный трехэтажный дом, назначенный для кадетского корпуса; за ним высился большой, окруженный колоннами, купол собора и золотой шпиль колокольни, а там в разных местах выглядывали зеленые и красные кровли зданий, за которыми бесконечный сад сливался с горизонтом.
Вид Грузина тем более великолепен, что в этом месте берега Волхова низки, плоски и опушены мелким лесом; однообразие их утомительно и скучноточно необитаемая пустыня, где не видно никакой жизни, и после такой скучной и безжизненной местности вдруг из-за колена реки восстает целый город, окруженный возделанными полями, которые пересекаются дорогами во всех направлениях. Дороги эти очень заметны.
Они обсажены березками и, сливаясь с садом и парком, кажутся одним общим бесконечным садом.
Чем более подъезжаешь к Грузину, тем яснее представляются окружающие его строения, но само Грузино остается все ещё загадкою: город это, или мыза?
Огромный дом заслоняет все детали этого чудного села. Надо проехать этот дом, чтобы видеть самое Грузино.
Ехавший в тарантасе Михаил Андреевич Шумский, как мы уже сказали, равнодушно оглядывал окружавшую местность и думал свои тяжелые думы, думы о прошлом.
Только взгляд, брошенный им на находившуюся возле дороги сплошь вырубленную рощу, вдруг заискрился, и на его губах появилась довольная улыбка.
Он вспомнил историю вырубки этой рощи.
Лет пять тому назад это была чудная сосновая роща, но в ней было много валежнику и мелкой лесопоросли.
Проезжая мимо, граф Алексей Андреевич сказал батальонному командиру, батальон которого был расположен на этом месте:
Рощу надо вычистить.
Слушаю-с, ваше сиятельство! отвечал ярый служака, приложив палец к козырьку.
Через месяц граф приехал и не узнал места. Следов не было видно существования несчастной рощи, кое-где лишь торчали пни, которые и обратили теперь внимание Шумского.
Он вспомнил, как рассвирепел граф Аракчеев от такого ревностного исполнения его приказаний.
«Быть может, он и не виноват во многом, имея таких слепых исполнителей каждого брошенного им слова, мелькнуло в голове Михаила Андреевича. Но передо мной он виноват всецело!»докончил он свою мысль.
Тарантас уже в это время въезжал в ворота графского двора и через минуту остановился у подъезда главного дома.
Выбежавшие слуги приняли немногочисленные вещи приезжего, который, пройдя в свои прежние комнаты, приказал доложить графу Аракчееву о приезде отставного поручика Шумского.
XVУ мнимого отца
Не очень ласково принял Михаила Андреевича его мнимый батюшкаграф Алексей Андреевич Аракчеев.
Не по сердцу была ему проделка молодого человека в театре и поведение на Кавказеон знал про него всю подноготную.
Но Шумскому было и горя мало, он не обращал на графа никакого внимания, промыслит, бывало, себе винца, да и утешается им на досуге. Он уже начал надеяться, что будет себе жить в Грузине, да попивать винцо на доброе здоровье, но вышло далеко не так.
Граф нахмурился, глядя на почти всегда полупьяного Михаила Андреевича, но в объяснения с ним не вступал; последний же старался как можно далее держать себя, что первое время ему удавалось, так как и сам Алексей Андреевич избегал его.
Прошло около месяца.
Однажды после обеда граф вдруг не тотчас же пошел в свой кабинет и заговорил. Шумский тоже принужден был остаться в столовой.
Плохое дело старость, начал, вздохнув, Алексей Андреевич, хотелось бы потрудиться да поработать, но силы изменяют. Вот в твои лета я работал и усталости не знал. Самый счастливый возраст, чтобы трудиться для собственной и ближнего пользытак охоты, видно, нет, лень одолела, а между тем, и стыдно, и грешно человеку в твоих летах тратить попусту время
Михаил Андреевич хорошо понимал, в чей огород летят камешки, но молчал.
«Пришла охота старику побрюзжать, пусть его, на здоровье! Не стану ему отвечать, соскучится скоро один разговаривать и меня оставит в покое», думал он про себя.
Кажется, воспитание было дано отличное, продолжал, между тем, граф, как бы говоря сам с собою, и все было сделано, чтобы образовать человека, как следует быть дворянину, но ничто не пошло в прок. Вам и не скучно без занятия? спросил он, обращаясь уже прямо к Шуйскому.
«Дело дрянь, подумал последний, молчком не отделаться».
Что же прикажете делать, и поскучаешь другой раз смиренно отвечал он.
Мне странно, что ты не можешь найти себе дела.
Что же прикажете мне делать? Служить я не могуэто вам хорошо известно.
Да ведь тебя учили всему; можно и без службы найти себе занятие.
Зло взяло Михаила Андреевича.
Учили меня всему, чему не нужно, а чему нужно, тому не учили. Вот если бы учили меня сапоги шить и веретена точитьточил бы здешним бабам на досуге, а я и этого не умею.
Хоть бы молился Богу на досуге, если ничего не можешь придумать делать.
Не за кого! За себя я молюсьэтого с меня и довольно.
Как не за кого? А за твою несчастную покойную мать хриплым голосом, с видимым усилием сказал граф.
Моя мать, благодаря Бога, и теперь ещё жива и здорова.
Алексей Андреевич грозно сверкнул очами.
Да ты-то сам, братец, здоров ли? спросил он сурово Шумского.
Последний встал.
Время узнать вам истину, если вы только её не знаете. Женщина, имени которой я не хочу произноситьоно мне ненавистнонедостойна была вашего внимания: она бессовестно обманула вас и погубила меня, насильно вырвав из родной семьи, из той среды, где я, быть может, был бы счастливым и все это из корыстных видов, чтобы этим низким обманом упрочить к себе вашу привязанность.
Граф сидел бледныйгубы его посинели и тряслись, он слушал Шумского и не прерывал. Воспоминания прошлого, которое он столько лет старался забыть, одно за другим восставали в его уме.
Михаил Андреевич передал ему дословно рассказ своей родной материЛукьяновны.
Когда он кончил, Алексей Андреевич молча встал и неровными шагами ушел к себе в кабинет.
Михаил Андреевич отправился тоже к себе и выпил с горя так, что до утра проспал без памяти и ничего не слыхал, что вокруг него делалось.
Поутру, когда он проснулся, к нему вошел с озабоченным видом старый слуга Гаврила.
У нас не совсем благополучно, Михаил Андреевич, сказал он.
Что такое?
Граф захворать изволили вчера, и очень сильнохлопот было довольно всем, в Петербург за доктором посылали, сейчас только приехал.
Это все ничегопройдет. Главное, есть ли водкавот важный вопрос, на который тебе следует обратить внимание, сказал Шумский, потягиваясь на постели.
Эх, Михаил Андреевич, покачал головой Гаврила, пора бы вам и бросить: дело неприличное для вас, а для его сиятельства больно претительное. По правде сказать, вы, кажется, изволили его-то и расстроить вчера; как вы изволили с ним расстаться после обедавсе ему стало делаться дурно.
Ну, ты там, что хочешь думай, а опохмелиться сегодня надобно. После что будет, а сегодня опохмелиться нужно: голова больно тяжела.
Воля ваша, как угодно вашей милости! отвечал Гаврила с каким-то ожесточением.
Дня три хворал серьезно граф, не выходил из своей комнаты и никого не принимал к себе; потом стал поправляться и выходить.
Через неделю после описанного разговора, Алексей Андреевич позвал Шумского к себе.
До этого времени последний не показывался ему на глаза.
Вот что, Михаил Андреевич, скажу я вам, начал граф, когда Шумский вошел в его кабинет и остановился перед письменным столом, за которым сидел Аракчеев. Вам, действительно, здесь трудно найти себе занятие, а без дела жить скучно. В мире для вас все потеряно, но есть ещё место, где вы можете быть полезным, если не ближним, то, по крайней мере, самому себе. Ваша жизнь полна горьких заблуждений; пора бы подумать вам о своем спасении и загладить грехи вашей юности молитвою и покаянием.
«Не мешало бы и вам». подумал Михаил Андреевич, но промолчал.
Я бы вам советовал попробовать поискать себе утешение в монашеской жизни; особенно хорошо было бы пожить вам в Юрьевом монастыре. Отец архимандрит Фотий, человек замечательно умный и строгой жизни: под его покровительством вы бы нашли мир душе своей и, может быть, полезное занятие.
Я не нахожу себя способным к монашеской жизни, отвечал Шумский.
Чего не испытаешь, того не знаешь, продолжал граф, может, это и есть ваше настоящее призвание. Я вас не неволю, но по моему мнению, гораздо лучше иметь какое-нибудь верное средство к жизни, чем томиться неопределенностью своей участи и не иметь ничего верного для своего существования. Подумайте.
Он легким наклоном головы дал знать, что разговор кончен.
Плохи делишки! Плохи делишки! говорил сам себе Михаил Андреевич, выходя от графа.