Едва они успели ее положить, как новая плывущая балка шла к ним с той же стороны, направляемая с такою же ловкостью. Затем последовала еще одна, третья
Можно было подумать, что какой-нибудь способный офицер под начальством маршала придумал этот маневр и воспользовался даже течением Дуная, как сотрудником и сообщником. Но нет! Река образовала локоть в своих верховьях и для того, чтобы брошенный в течение реки предмет мог достичь моста, следовало кинуть его с другого берега реки, занятого австрийской армией
Кто же был на той стороне союзником?
Вскоре его узнали. Неприятель также заметил неожиданную и внушительную помощь, оказываемую французским рабочим ненавистным сотрудником. Часть его стрелков тотчас засыпала пулями ту точку, откуда отправлялись балки. Тогда увидели человека с рыжими волосами, как Ней. Это был ни офицер, ни даже солдат, так как на его плечах виднелась белая рубашка и на живот были надеты коричневые штаны. Он покинул берег, где скрывался, стоя на трех связанных досках, и отдал себя в распоряжение течения. С одной стороны, произошел ураган криков энтузиазма, с другой, удвоились ружейные выстрелы, направленные на неизвестного героя.
Последний, со скрещенными на груди руками, обнаженной шеей, развевающимися на ветру волосами, гордо смотрел на покинутый берег, как бы пренебрегая его защитниками.
Вдруг он отступил и упал на колени: пуля ударила его в лоб Но она лишь широко порвала кожу на лбу, и сильный удар ошеломил его на минуту. Он обтер отворотом рукава кровь, ослепившую его, и был в силах зацепиться по дороге за сваю, где ожидали его французские солдаты.
По правде, сказал один сапер, указывая соседям на маршала и незнакомца, если нам удастся окончить мост, мы можем его окрестить «Мостом двух рыжих»!..
Мост окончили. Как только оба берега Дуная соединились этим временным сооружением, каждая балка которого была окрещена кровью и каждая рана, сделанная дереву гвоздем, означала рану, сделанную людям пулями, непреодолимая волна пехотинцев кинулась через открытый проход.
Сначала была небольшая суматоха, и неприятель мог думать, что он все-таки овладеет мостом, так как все отряды разом хотели сражаться, все оружия вошли в линию, и французские начальники с трудом выстроили эшелонами самоотверженных и привели в порядок храбрых. Картечь нашла себе хорошую игру, проникая в компактную массу нападающих, где каждая частичка свинца дырявила человеческую грудь.
Так что же! Он все-таки остался неприкосновенным. Мало-помалу убавлявшиеся роты, раскрошившиеся батальоны, остатки полков, хорошие остатки достигли другого берега. Все это весело взбиралось на приступ. И через брешь, наконец открытую в последней защите укрепленного лагеря, великая армия ринулась мало-помалу.
Холмы были взяты, затем деревни и наконец монастырь.
И когда корпус Нея, снова сгруппировавшийся под руководством своего начальника, завладел вершиной, то увидел перед собой плоскогорье долины Михельсберга, а также едва в двух верстах город, к которому в продолжение нескольких дней стремилось столько гениальных усилий.
Шульмейстер, «другой рыжий», после того как увидел мост восстановленным до конца, благодаря ему, подняв с земли ружье, патронташ и штык, один из первых атаковал. Он более ничего не требовал, как чувствовать себя преображенным в солдата. Все восторгались его смелостью и завидовали ловкости. Передовые гренадеры признали Шульмейстера своим, не зная его вовсе, искали глазами среди дыма, звали его, следовали за ним и усиливались опередить его.
Внезапно они перестали его видеть.
На тропинке, изрытой потоками, где он дефилировал, поднимаясь, молодой поручик, который давно досадовал, что не может его опередить, нашел брошенный на землю его патронташ и штык. Что же касается самого «рыжего», то от него не осталось и следа.
Был ли он убит, ранен или взят в плен? Это было невозможно знать. Сражение окончилось, успех был полный. Ночь спрятала под своей ровной темнотой славу победителей, беспощадную смерть, победу и поражение. Очарованные успехом солдаты, рассказывая друг другу эпизоды сражения, не видали таинственного товарища, доказавшего им свою отвагу и отдавшего им свою кровь даром.
Шульмейстер, после того как спас армию, сказал себе, что имеет право подумать теперь о своих и соединиться с женою и детьми.
Увы! Когда он проник в селение под покровительством беспорядка, он не нашел более ни Берты, ни Ганса, ни Лизбеты.
XI
Таким образом прошли четыре дня. Наполеон предложил неприятелю сдаться, и генерал Мак, признав себя побежденным, потребовал, однако, отсрочки для капитуляции.
Мюрат, бросившийся преследовать австрийских беглецов с герцогом Фердинандом во главе, которым удалось пробить круг осаждаемых, снял в продолжение двух дней жатву знамен и пушек. Его кавалерийская экспедиция обеляла его ошибочную стратегию.
Ней успокоился. Император уже приготовлял поход на Вену и только ждал жатвы, чтобы повести далее свои легионы жнецов.
Шульмейстер, не очень торопившийся показаться своему повелителю, которому он так хорошо служил, искал по всем сторонам дорогих для него существ. Они находились совсем близко от него, но он не мог еще их обнять. Он боялся, не попали ли они в плен, благодаря ужасным случайностям войны.
Как он проклинал мысль, что доверил их Родеку, ставшему слишком старым и слабым, чтобы удержать их помимо их воли в своем убежище! Зачем они бросились в подобное приключение и усложнили ему задачу? Он отняли у него мужество, разбив его сердце.
Шульмейстер обежал все селения вокруг Эльсингена. Он возвратился через Вертинген, тщательно избегая, чтобы его не узнали французские офицеры, господствовавшие теперь во всей стране.
Он ничего не нашел, что осветило бы ему судьбу его жены и детей. Нигде он ничего не услышал, что дало бы ему возможность предположить повиновение Доротеи в утро его бегства. Отправилась ли она, как он просил ее, чтобы передать Берте его распоряжение? Предложила ли она молодой женщине проводить ее в Эльсинген? Решилась ли она следовать за нею?
Он был охвачен таким безумным страхом, что забыл радоваться грандиозному успеху, достигнутому благодаря ему.
Когда австрийская армия наконец сдалась, этот герой удалился в покинутый шалаш у подножья Михельсберга и принялся плакать, как ребенок.
В это утро Наполеон, заняв место на возвышенном откосе против города Ульма, смотрел, как дефилировали перед ним сорок тысяч пленных. Он был окружен своим главным штабом. Французская инфантерия выстроилась полукругом на склоне высот, а кавалерия развернулась прямой линией в долине.
Первым появился Мак и протянул свою шпагу, которую Наполеон ему возвратил. За ним следовали генералы, затем войска. Проходя, они бросали оружие, и его набралось такое количество, что вскоре образовалась большая груда.
Солдаты рассматривали своего победителя; офицеры отворачивали глаза.
Дефилирование приходило к концу, и более не было настоящих покоренных. Теперь стали представляться в свою очередь слуги, родственники, женщины и дети, принадлежащие к сдавшемуся войску, то, что в военное время называется бесполезными ртами. Наполеон уже хотел удалиться, как вдруг услышал раздавшиеся из печальной толпы крики. Там произошло какое-то смятение. Он думал, что случилось возмущение или ссора, и устремил глаза в ту сторону, где происходила сумятица
Тогда он увидел, что к нему подходит группа. Сначала он не рассмотрел ни одного лица, находившегося в ней, но внезапно из нее выделился маленький мальчик. Он бегом бросился к Наполеону и на расстоянии двух шагов от лошади закричал:
Господин император! Там мой отец!
Наполеон узнал ребенка и улыбнулся.
Как! Опять это ты, малютка? Ты говоришь, что твой отец там?.. Так его у меня не убили? Почему он не пришел ко мне?.. Ступай к нему и скажи, что я ожидаю его.
Тогда все увидели, как после побежденной армии перед Наполеоном предстал человек, которого двое детей держали за руки. Ганс тащил его, тогда как Лизбета, чтобы не отстать, должна была бежать. Берта, в одно и то же время смущенная и сияющая, следовала за ними, опираясь на руку Родека. В некотором расстоянии женщина, одетая во все черное, смотрела с испугом, как они от нее удалялись. Бедняжка Доротея привела их сюда, после того как приютила их у себя, пока мир не был заключен. Теперь ее роль исполнена, и пришел конец мечте. Четыре дня эти существа доставляли ей иллюзию семьи, и теперь они исчезали навсегда от ее преданности. Ей приходилось стушеваться
Так вот как! Ты прячешься, вместо того чтобы явиться ко мне с отчетом о твоей миссии? сказал Наполеон шпиону резким тоном, которому противоречила, однако, улыбка. Что с тобою случилось с тех пор, как ты прислал ко мне сына?
Я был пленником, государь.
Я это знаю. А затем?
Я убежал.
Естественно! Затем?
Ней, находившийся направо от императора, ответил своим грубым голосом на последний вопрос:
Затем этот господин сделал мост.
Как мост?.. Что хотите вы сказать, маршал?
Я хочу сказать, государь, вот человек, который дал нам возможность окончить мост в Эльсинген, он спустился по течению на последних балках, необходимых нам, он позволил моим войскам пройти по мосту и сам, хотя был ранен, атаковал вместе с ними.
А, упрямец! сказал Наполеон Шульмейстеру. Ты мне верно сказал в Страсбурге, что хочешь сражаться!.. Ты добился своего.
Надо же было пройти, государь, мне необходимо было разыскать жену и детей.
Но разве ты мне не сказал, что это твой приемный сын?
Да, государь.
Прекрасно, ты доверишь его мне. Он способный и храбрый: мы сделаем из него хорошего офицера, когда придет время. Я позабочусь о его воспитании. Хочешь ли ты, мальчуган, поступить в военную школу, чтобы в один прекрасный день сделаться полковником, генералом или маршалом?
С раскрасневшимся личиком и блестящими глазами Ганс только что хотел отвечать, когда рука Родека опустилась на его плечо.
Могу ли я сказать слово вашему величеству? спросил строго старый шуан.
Кто это такой? спросил император.
На это ответил Шульмейстер:
Честный друг, государь, по происхождению француз. Он бретонец и заботится о детях со дня их рождения.
Приблизьтесь! сказал Наполеон.
Но он, без сомнения, никак не ожидал, что Родек подойдет к нему совсем близко, и в особенности он никак не мог предвидеть, о чем ему скажет старик. При первых словах, сказанных Родеком совсем тихо, его лицо, обыкновенно бледное и матовое, сделалось багровым, а брови нахмурились. Однако он сдержал себя и опустил глаза, как бы взвешивая в своей памяти факты, о которых незнакомец осмелился внезапно напомнить ему.
Этот ребенок не может быть воспитан императором, сказал Родек. Он сын человека, который был вашим врагом, государь, врагом честным, открытым, и его более не существует. Если ребенок не носит имени предков, то потому, что смерть слишком рано сделала его сиротой. Без этого ваше величество увидели бы пред собою Жана Бурбона-Конде, герцога Ангиенского.
Правду ли вы говорите? спросил Наполеон задыхающимся голосом.
Родек с благородной печалью опустил голову и молчал.
Тогда в сердце цезаря, казалось, происходила борьба. Через момент его лицо, однако, приняло обычное выражение, а глаза сверкнули счастливой гордостью.
Шульмейстер, сказал он, не знаешь ли ты в окрестностях Страсбурга какого-нибудь красивого имения, где я мог бы иметь удовольствие иногда останавливаться, когда приеду в Эльзас. Я не хочу большого владения, ни даже, чтобы это был замок, но я желал бы просторное и удобное жилище, окруженное полями и лесом.
Мейнау, государь.
Мейнау? Оно продается?
Да.
Хорошо, мой друг, я куплю Мейнау. Сегодня я отправлю приказ и отдам имение твоему приемному сыну и его сестре. Я хочу, чтобы они жили там оба мирно и росли бы счастливыми около твоей жены и старого друга, бретонца. Это будет вознаграждением за твои услуги.
Затем император повернулся к Родеку и прибавил:
Это я могу себе позволить? Как вы об этом думаете?
Я скажу, произнес старик, за то, что ваше величество сделали сегодня, вам простится
А я? спросил резко Шульмейстер, опасавшийся, чтобы благодарность Родена не оказалась недостаточной. Разве я не буду также жить в Мейнау?
Ты? Нет еще. Я оставляю тебя при себе.
На другой день Шульмейстер простился со своими, чтобы следовать за императором, прикомандировавшим его к своему главному штабу в чине адъютанта. Обнимая в последний раз Берту, утешенную и сияющую от открывавшегося будущего, он увидел Ганса, стоявшего против двери и смотревшего сияющими глазами на проходящих солдат.
Затем он принялся разыскивать Лизбету, чтобы распрощаться с ней, как и с ее братом. Долго не могли разыскать крошку. Кончили тем, однако, что нашли ее в глубине сарая, находящегося близ дома. Ей пришла мысль, что довольно она насмотрелась на солдат, и они не занимали ее более. Ей нравилось теперь ее открытие, которое состояло из хорошенькой кошечки. Последняя устроилась в одном углу на крыше и одна во время треволнений войны кормила своих детей. В то время как они своими розовыми неловкими лапочками наносили ей царапины когтями, прижимаясь к ней своими головками с закрытыми глазами, она серьезно лизала себе грудь.
Лизбета восторгалась ею. Но потом ей было недостаточно восхищения. Ей захотелось рассказать о виденном ею хорошеньком зрелище. Так как она была одна, то предположила, что к ней пришла подруга, меньше ее и которая еще мало говорила. Она сказала ей, подделываясь матерински под ее детский говор:
Кошечка дала кошечек.
А! Вот как! сказала воображаемая гостья.
Да.
И сколько она дала?
Четверых.
Вот как!
Да.
А какого они цвета?
Одна белая, другая серая и две цвета кошечки.
Вот как!
В этот момент вошел Шульмейстер и пламенно обнял Лизбету.
При этом на глазах Берты появились слезы.
СЫН НАПОЛЕОНАИсторическая повесть
Часть перваяТайные документы
IЗолотые ножницы
Двадцать пятого июля 1830 года, в семь часов вечера, маленький магазин французского белья под вывеской «Золотые ножницы» на улице Дель-Орсо в Милане кишел блестящими посетительницами и модными франтами. Хозяйка магазина, старая дева г-жа Лолив, сидела за высокой конторкой и, как будто не обращая внимания на все окружавшее ее, занималась вышиванием, но быстрым знаком руки она указывала суетившимся продавщицам, что та или другая покупательница нуждалась в их услугах.
Ее племянница Шарлотта, хорошенькая, живая, молоденькая, белокурая девушка, разрывалась на части, чтоб угодить всем клиенткам и отвечать на все вопросы о новых парижских модах.
С некоторых пор светское общество Милана каждый вечер после прогулки на Корсо собиралось в этом магазине, чтоб себя показать и других посмотреть, а также поболтать о новостях. Много романов начиналось, развивалось и увенчивалось счастливой развязкой среди груд батиста, кисеи, кружев, вышивок, лент и перьев, валявшихся на столах и прилавках магазина. Старая тетка очень строго наблюдала за влюбленными парочками, нимало не одобряя превращения своего магазина в место свиданий, но Шарлотта не заботилась о том, что тетка называла честью фирмы, а весело порхала из угла в угол и не умолкая болтала с клиентами. Впрочем, несмотря на эту веселость, которой дышала вся ее прелестная фигура, глаза ее ясно обнаруживали, что она была способна думать и любить.
В назначенный день общество, собравшееся в магазине «Золотые ножницы», было особенно избранным и блестящим.
Неожиданно в дверях показался ливрейный лакей и громко произнес:
Княгиня Сариа приказала сказать, что она завтра отправляется в Вену, а сегодня заедет, чтоб посмотреть, готовы ли ее заказы.
Хорошо, ответила Шарлотта, все готово и уложено в трех картонках.
Имя княгини Сариа тотчас послужило предметом общего разговора.
Неужели красавица Полина нас покидает? произнес чей-то голос, и со всех сторон посыпались замечания, догадки, предположения относительно отъезда одной из звезд миланского света.
Княгиня Полина Сариа была молодая богатая аристократка. Три года тому назад, после смерти мужа, она поселилась в своем родном городе Милане благодаря тому, что ее муж, знатный венгерский магнат, скомпрометировал себя участием в заговоре против австрийского правительства и его крупные поместья были секвестрованы, а следовательно, ей нельзя было оставаться в Вене. Несмотря на всю ее очаровательность, грацию и любезность, княгиня отличалась гордостью, и ее упрекали, что, вкусив прелестей венского света, она надменно презирала свое родное миланское общество. Но, в сущности, удаленная из столицы за чужую вину и слишком умная, чтобы на это громко жаловаться, княгиня Сариа решилась вести в Милане жизнь по своему желанию.