Понимаю, но все-таки это выражение нелепое.
Из Италии Коловрат еще сообщает довольно странное известие. Из Милана отправились две женщины, чтобы вручить герцогу важные бумага, имеющие цель способствовать его бегству. Эти политические эмиссары нового рода проехали через Швейцарию, чтобы избегнуть полицейских агентов, посланных в погоню за ними.
Вы знаете об этом? спросил Меттерних, обращаясь к графу Зедельницкому.
Давно. Это для меня не новость. В последние годы постоянно являются какой-нибудь сумасшедший или сумасшедшая, предлагающие устроить бегство герцога. Но все это пустяки.
Однако теперь дело, кажется, серьезное, заметил Меттерних.
Будьте спокойны, князь, отвечал начальник полиции, я приму все нужные меры. Впрочем, герцог Рейхштадтский не обращает никакого внимания на подобные предложения, и если бы он получил какую-нибудь секретную бумагу, то немедленно принес бы ее императору или вам.
Вы правы; до сих пор герцог был очень покорным и послушным юношей, но с некоторых пор мне кажется, что в нем происходит перемена.
Увидим, произнес начальник полиции и прибавил:Я могу удалиться?
Конечно, любезный граф, отвечал канцлер, но подумал: «Мало видеть, надо предвидеть».
Когда начальник полиции удалился, то канцлер спросил:
Генерал Бельяр приехал?
Получив утвердительный ответ от Зибера, он прибавил:
Пусть войдет, но имейте в виду, что мы еще не признали нового короля, и я принимаю посланного Луи Филиппа, а не французского короля. Сделайте соответствующее распоряжение. Генерал один?
Его сопровождает Швебель, отвечал Зибер.
В таком случае останьтесь и запишите те официальные слова, которые могут быть произнесены.
Спустя несколько минут дверь с лестницы широко отворилась, и канцлеру доложили:
Его превосходительство генерал-лейтенант граф Бельяр.
Генерал был в парадном мундире и при всех орденах. Несмотря на свои седые волосы, шестьдесят лет и тридцать ран, он казался очень бодрым.
Вы, генерал, имеете передать поручение канцлеру австрийского двора и империи, произнес Меттерних, встречая генерала посреди комнаты. Я слушаю вас.
Князь, отвечал Бельяр таким же холодным официальным тоном, его величество король Луи Филипп I прислал меня к его величеству императору с письмом и поручил мне объявить об его восшествии на престол. Король приказал мне прибавить к его письму на словах, что он питает самые дружеские чувства к императору Францу и желает сохранить с его страной самые лучшие отношения.
Произнося эти слова, генерал обернулся и, взяв из рук Швебеля бумагу, передал ее канцлеру.
Это копия с письма его величества короля, прибавил он.
Меттерних не принял бумаги и холодно произнес:
Я должен прежде всего предупредить императора о вашем посещении и спросить его приказаний. Теперь же я могу только сказать, что мой августейший повелитель в этом неприятном и, могу сказать, плачевном случае не будет руководствоваться своими личными чувствами. Его величество не вмешается в ваши внутренние дела, а только ограничится принятием мер для обеспечения тех трактатов, которые служили на протяжении 15 лет основой государственного права в Европе.
Этот холодный прием и ссылка на трактаты 1815 года сильно подействовали на Бельяра, не привыкшего к дипломатическим тонкостям. Но хитрый канцлер тотчас изменил свой тон и прибавил самым любезным, радушным образом:
Наши официальные объяснения этим кончаются, генерал, но князь Меттерних очень рад пожать руку старому знакомому и поговорить с ним по душам.
Со светской улыбкой он предложил удивленному генералу кресло и, усевшись рядом с ним, начал частную беседу, во время которой секретари отошли на приличное расстояние.
Так вы искренно думаете, генерал, произнес Меттерних, что у нового короля хватит силы, чтобы сдержать недовольных и положить конец внешней пропаганде?
В этом ему все помогут, отвечал Бельяр.
Вы так думаете? Я же, напротив, полагаю, что французы, как всегда, увлекаются, а явись какой-нибудь счастливый генерал, красноречивый оратор или ловкий журналист, и вся Франция пойдет за ним. Я не хочу говорить что-либо дурное о вашей стране, но с тех пор, как я канцлер, т. е. 18 лет, ни одно государство не давало столько забот, как ваша Франция.
Может быть, это происходит от того, что Европа не дозволяет ей делать того, что она желает.
Вы думаете? А никто у вас не ценит, как мы корректно держим себя относительно Наполеона II.
Что вы хотите этим сказать?
Уверяю вас, что французы обязаны питать к нам благодарность. Что было бы с Орлеанским домом, если бы мы дозволили герцогу Рейхштадтскому явиться во Францию? Уже давно его прочат в короли бельгийские или греческие, а теперь вся его семья уверена, что стоит ему показаться во Франции, и будет восстановлена империя. В пользу того ведут интриги Иосиф и Иероним Бонапарты, Ашиль Мюрат и королева Гортензия со своими беспокойными сыновьями. Дело доходит до того, что, право, для спокойствия Европы нам следовало напустить на Францию эту семью, которая не может сидеть спокойно.
Ваши слова, князь, заметил с достоинством Бельяр, звучат угрозой, и вы не должны забывать, что япредставитель короля.
Нет, извините, отвечал Меттерних с любезною улыбкой. Вы не представитель французского короля, и я не канцлер. Мы старые приятели и разговариваем по душе. Ну, успокойтесь насчет герцога Рейхштадтского: он не только не будет государем Франции, но никогда не покинет нашей страны. Это безусловно решено императором. Трагический наследник человека, подвергшего опасности все, что нам дорого, он одиноко окончит свою жизнь в созданном для него убежище. Его семья напрасно ждет его Но что с вами?
Бельяр встал бледный и расстроенный; глаза его устремились в пространство, словно он видел какой-то призрак.
Простите меня, князь, промолвил он спустя несколько минут, я ведь простой солдат, хотя мне и навязали дипломатическое поручение. Юноша, о котором вы говорите, сын моего императора. Отец обожал его, и мы все его любили. Вот перед моими глазами возник знакомый образ его отца. А теперь он узник своего деда, навеки разлученный со своей родиной. Мысль об этом болезненно сжала мое сердце. Простите меня.
Меттерних очень любезно старался успокоить старика, уверяя его, что овладевшее им волнение только делает ему честь, и обещал ему как можно скорее сообщить ему удовлетворительный ответ императора.
IVИнтервью в 1830 году
Приготовьте портфель, Зибер, сказал канцлер после ухода генерала Бельяра. Я сейчас пойду к императору. Но меня ждет сотрудник «Journal des Debats» Пьер Лефран. Попросите его.
И он стал просматривать бумаги, которые должен был представить императору для подписи.
Между тем в комнату вошел Пьер Лефран. Это был молодой человек, приличный на взгляд и очень просто одетый; но, судя по его манерам, он не впервые встречался с сильными мира сего.
Очень рад вас видеть, любезный коллега, сказал князь с предупредительной улыбкой.
Ваше сиятельство ошибаетесь, отвечал Лефран с удивлением. Я скромный журналист.
Нет, я серьезно говорю, что мыколлеги и даже сотрудники, продолжал весело Меттерних. До последнего времени я почти каждую неделю посылал свои статьи вашему редактору, и он почти всегда их печатал. Впрочем, может быть, он и не знал настоящего автора этих статей. В таком случае не выдавайте меня. Ну, что нового в Париже? Поспокойнее там?
Вероятно, генерал Бельяр сообщил вам об этом?
Генерал сообщил мне о том, что думают в Тюильри и в Ратуше. А что говорят в газетном мире?
Одержав победу, мы отдыхаем и ждем, отвечал Лефран гордым тоном.
Правда, произнес серьезно Меттерних, печать играла большую роль в том, что вы называете вашей победой. Вы большие изобретатели, господа французы. Вы создали новую силу, с которой нашим сыновьям надо будет считаться. Печатьсильное оружие против правительства и обоюдоострое в его руках.
Настоящая уважающая себя печать, возразил Лефран, не враг и не друг правительства во что бы ни стало. Она собирает сведения и судит, но не питает безусловной ненависти и не холопничает.
Во всяком случае, я постараюсь доказать вам во время вашего пребывания в Вене, как я уважаю эту новую силу. Будьте так любезны, пожалуйте ко мне, и я запросто приму вас в моей семье, увы, очень немногочисленной. Мы поговорим, как сила с силой.
Я очень тронут оказанной мне частью, отвечал Лефран, и, конечно, воспользуюсь этим любезным приглашением.
И прекрасно, произнес Меттерних, вот Генц, которого позвольте вам представить, сообщит, когда можно меня застать дома. А пока он будет к вашим услугам и покажет вам все, что стоит посмотреть в Вене. Он также ваш коллега, хотя не признается в этом. Не правда ли, Генц, вы поможете г. Лефрану познакомиться с нашими венскими нравами?
Ваша светлость, знаете, что я всегда готов исполнять все ваши желания, отвечал хитрый представитель реакции, нимало не довольный тем, что ему придется вести дружбу с либеральным французским журналистом.
Так до свидания, сказал канцлер. Извините, что я вас покину, но его величество меня ждет.
И он удалился во внутренние покои императора Франца.
«Какой либеральный человек, подумал Лефран, но если я составлю из его слов корреспонденцию, то буду молодцом из молодцов».
VДва маршала
Генц обещал прислать своему новому приятелю карточки для обозрения художественных коллекций в различных дворцах, и они уже расставались, когда в комнату вошли два новых посетителя. Хотя они были в статской одежде, но легко было узнать в них военных по выправке и манерам. Они были почти одинакового роста и возраста.
Не беспокойтесь, господа, сказал один из них. Мы подождем с маршалом Мармоном возвращения князя.
Лефран видел еще недавно Мармона в маршальском мундире и в шляпе с плюмажем среди свиты Карла X и с трудом узнал его в длинном синем сюртуке со стоячим воротником. Горе, поражение, изгнание оставили неизгладимые следы на его бледном исхудалом лице.
Но кто вошел с ним под руку и так бесцеремонно проник в кабинет канцлера? Нельзя было смотреть без уважения на открытое, мужественное лицо этого человека. Оно дышало не только храбростью, но благородством и добротой. Голос его звучал, как боевая труба; но вместе с тем в нем слышались мягкие, нежные ноты, трогавшие сердце. На нем был одинаково длинный сюртук, но коричневого цвета.
Брат императора, шепнул Генц Лефрану. Фельдмаршал эрцгерцог Карл.
Знаменитый воин, отвечал француз и прибавил мысленно: «А главноечестный человек».
Эрцгерцог посмотрел ему вслед и, обращаясь к Мармону, сказал:
Пари держу, любезный товарищ, что это ваш соотечественник. Но о чем он, черт возьми, говорил с Генцем, который ненавидит французов? Не правда ли, г. тайный советник, что вы ненавидите Францию?
Во всяком случае, я принес ей менее вреда, чем вы, ваше высочество, отвечал Генц, приводя в порядок депеши.
Это еще вопрос. Чернила оставляют после себя более следов, чем кровь.
Разве могут сравниться удары, нанесенные победителем при Асперне, с уколами дипломатических депеш?
И, отпустив эту эпиграмму либеральному принцу, который теперь питал открытое сочувствие к французам, Генц удалился во внутренний кабинет канцлера.
Вот он каков! воскликнул эрцгерцог. Победитель под Асперном! Он говорит об Есслинге, но разве этот успех долго длился, разве за ним не следовал Ваграм? Я тогда осудил себя и вложил в ножны свою шпагу, которую уже более никогда не обнажал против Франции, когда вся Европа набросилась на нее. Я не люблю походов, которые начинаются беспорядочной толпой, а кончаются кровавой резней. Ну, да это все прошло. Мы исполнили свой долг, не правда ли? Я надеюсь, что меня уважают во Франции.
Французская армия чтит ваше имя, ваше высочество.
Ну, это уж слишком. Пусть бы вы меня только не забывали. Ну, а долго вы намерены, маршал, погостить в Вене?
Мармон отвечал, что он хотел посетить вновь все местности, где он когда-то сражался, и собрать материалы для мемуаров.
А, вы собираетесь, как я, писать мемуары?
Да. Наши рассказы, может быть, помогут истории произнести свой справедливый приговор и исправить много ошибок.
Только бы они не заменили старые ошибочные взгляды новыми. Впрочем, как бы то ни было, писание мемуаров услаждает нашу старость, и это хорошо.
Поощряемый добротой и любезностью эрцгерцога, Мармон сознался ему, что он хотел остаться в Вене подольше с целью рассказать сыну Наполеона историю войн его отца.
Как бы не так! отвечал эрцгерцог. И вы думаете, что вам это дозволят? Вы не знаете, как воспитывают моего внучка. Правда, его провели через все чины и постепенно пожаловали в капралы, сержанты, офицеры и т. д. Он, вероятно, теперь эскадронный командир, не менее. Но он маршировал один в аллеях Шенбрунна, у него нет и не было никогда товарищей, с которыми он мог бы отвести душу. Его учили истории, но так, что он ничего не знает о событиях последних тридцати лет, кроме того, что Меттерних спас всю Европу своей политикой. С каким счастьем от него скрыли бы, если бы это было возможно, что были на свете Наполеон, который имел дерзость сделаться его отцом, и эрцгерцогиня, оплакивающая в Парме до сих пор, что она родила его в Париже. Но он, как нарочно, прекрасно помнит свое детство. Десять лет тому назад ему сказали, что отец его умер, и он целый год носил по нему траур на руке и на шпаге. Теперь он продолжает носить этот траур, но вот где. И эрцгерцог ударил себя рукой по сердцу.
А его мать? спросил Мармон.
Мать. Он, может быть, знает, что она вышла вторично замуж и что у нее есть другие дети. В продолжение последних семнадцати лет он видел ее три раза. Моя племянницаженщина добрая, но слабохарактерная и забывчивая. За ним же зорко следят и не отпускают никуда одного. По временам я встречаю его в опере, но с ним всегда его наставник, Маврикий Дитрихштейн или какой-то Абенаус, и ему не дозволяют даже говорить со мной. Англичане посеяли семена Гудсона-Ло в Вене, и они дали плод. Если вы увидите Римского короля, то заплачете, так жалко смотреть на него.
Мармон не раз слышал рассказы о заточении в Шенбрунне узника Меттерниха, но подтверждение их таким правдивым свидетелем неприятно поразило его.
Да, очень жаль его, продолжал эрцгерцог, у него есть сердце, и в жилах течет геройская кровь. Ах, если б его даже теперь посадить на лошадь и послать в свободную степь во главе эскадрона наших улан, то он еще показал бы себя.
Не лучше ли ему дать эскадрон наших драгун? заметил Мармон с прежней гордостью.
Вы правы, отвечал эрцгерцог, это было бы лучше для него и для нас.
VIЖенская дипломатия
Дальнейшим откровенностям двух маршалов положило конец появление канцлера. Он извинился перед эрцгерцогом, что заставил его ждать, и свалил всю вину на императора, который его задержал. С маршалом Мармоном он поздоровался, как со старым приятелем. Действительно, много раз он посещал его в Париже и принимал его в своем венском доме. Он очень любил с ним разговаривать и постоянно восторгался его блестящим умом, который, однако, несколько изменился событиями последних лет, наложившими мрачное пятно на бывшего друга Наполеона.
Эрцгерцог по доброте душевной взял на себя высказать Меттерниху желание Мармона.
Маршал желал бы, прежде чем совершенно сойти с политической сцены, повидать сына его старого друга.
Меттерних, несмотря на все свое дипломатическое искусство, не мог скрыть, что слова эрцгерцога не были ему приятны.
Я думаю, прибавил мрачно Мармон, что излишне мне обязываться не восстанавливать молодого герцога против его деда? Я знаю, что он принадлежит всецело вашей стране, и если я желаю повидаться с ним, то лишь по чувству нравственного долга, обязывающего меня помириться с тенью императора в лице его сына.
Вы совершенно правы, и должно это сделать, произнес эрцгерцог с чувством.
По счастью, маршал, отвечал Меттерних, мне не придется докладывать о вашем желании императору, который мог бы вам отказать. Его величество потребовал сегодня к себе герцога Рейхштадтского и потом пришлет его сюда, так как мне поручено сообщить ему кое-что. Таким образом вы можете видеть его здесь в моем присутствии без всякого разрешения императора.