Хороша полиция, нечего сказать! воскликнул неумолимый канцлер. Ей приходится защищать ошибки своих агентов ловкостью венских воров. Наконец, скажите прямо, граф, вы хозяин в полицейском ведомстве или им распоряжается первый встречный.
Но ваша светлость не изволили забыть, какие серьезные подозрения падали на княгиню Сариа?
Знаете, граф, я считаю, по крайней мере в настоящую минуту, княгиню не способной вмешаться в заговор. Я имею на это причины. Но если б я даже заблуждался, то она слишком умна, чтоб попасться в сети дурака шпиона. Я имею полное право это сказать, потому что Галлони потерпел фиаско. Уверяю вас, что эта история очень для меня неприятна. Она путает мои карты. Прекратите тотчас все преследования этих трех женщин, по крайней мере явные, и, пожалуйста, избавьте меня от дальнейших глупостей ваших агентов.
Это формальное приказание канцлера снимало всякую ответственность с начальника полиции, и он почтительно поклонился.
Однако, произнес он, я не могу не сказать в последний раз, что все-таки убежден в сообщничестве этих женщин с миланскими заговорщиками. Но ваша светлость, конечно, тотчас сами убедитесь в этом. Вот княгиня Сариа направляется в нашу сторону, вероятно, жаловаться на меня.
Действительно, Полина приближалась к ним. Издали она увидела, что канцлер очень оживленно разговаривал с начальником полиции, и поняла, что дело идет о ней. Она мгновенно решила, что выгоднее напасть, чем защищаться, и потому сама смело открыла военные действия.
Я нарочно приехала в Шенбрунн, чтобы вас видеть, сказала она Меттерниху, который сделал к ней несколько шагов и любезно поздоровался, я очень рада, что вижу в одно время с вами и графа Зедельницкого, так как дело, о котором я желаю говорить, также касается его. У меня есть к вам большая просьба.
Она заранее исполнена, если только возможно, сказал князь со своей обычной учтивостью.
А если невозможно, то моя просьба будет исполнена в ближайшем будущем, не так ли? произнесла княгиня с улыбкой. Но вот в чем дело. Один бедный миланец принял участие в заговоре
Зедельницкий не мог скрыть своего удивления.
Да, он действительно заговорщик. Но это происходит от того, что, благодаря князю Меттерниху, прекратились войны, и молодежи делать нечего, вот она и волнуется, а полиция ее забирает и сажает в тюрьму. Так случилось и с моим юношей, и он сидит под замком в Милане или в другом городе.
Меттерних довел до совершенства искусство узнавать мысли своих противников. Он не раз имел дело с Наполеоном, Талейраном, Фуше, лордом Кастельрэ, Каподистрией, Нессельроде, Ришелье и всегда читал в их глазах то, чего не говорили их уста. Но теперь он пристально смотрел на княгиню и ничего не видел в ее прелестных глазах, кроме веселой улыбки вполне искренней откровенности.
Черт возьми, воскликнул он, дело серьезнее, чем вы думаете. Однако продолжайте.
Мой несчастный юноша должен был привезти сюда какие-то бумаги, вероятно, столь же мало значащие, как и он сам. Случайно бумаги не оказались у него при обыске. Они у меня.
Граф Зедельницкий широко открыл глаза от удивления, а Меттерних, умевший лучше его сдерживать себя, спросил с улыбкой:
У вас, княгиня?
Да, у меня. Эти бумаги остроумно замешались в мои кружева. Найдя их на другой день, я подумала, что лучше не отдавать их в те грязные руки, которые хотели овладеть ими накануне. Я подумала, что добрый, снисходительный министр лучше оценит эти документы и придаст им настоящее значение. Вот я и привезла вам эти бумаги.
Слова княгини поразили обоих ее собеседников.
Граф Зедельницкий был в одно и то же время обрадован и опечален. Полицейское чутье его не обмануло, но княгиня оказалась не врагом, а сообщником полиции. Конечно, полиция была побита, но честь ее сохранилась незапятнанной. Что касается канцлера, то он видел дальше, чем его помощник, и произнес:
Понимаю, княгиня, вы предлагаете мне продать документы за помилование вашего юноши.
Фи! воскликнула княгиня гордо. За кого вы меня принимаете? Я желаю счастливо поженить моего глупого заговорщика и мою прекрасную белошвейку, причем обязываюсь отослать их как можно дальше от австрийской границы. Но я хочу быть обязанной вам, князь, за эту милость и не намерена ее покупать никакой ценой. Что касается бумаг, которые не могла достать полиция, то вот они. Я добровольно отдаю их.
И она с гордым великодушным жестом передала тот пакет, в котором находились письма Бонапартовой семьи.
Зедельницкий распространился в извинениях.
Надеюсь, княгиня, сказал он, что вы простите за тот надзор, которому я вынужден был подвергнуть, конечно, не вас, но тех подозрительных лиц, которые сопровождали вас в вашем путешествии.
A-а, я была подвергнута полицейскому надзору?! Я этого и не заметила.
Канцлер улыбнулся, смакуя ловкость искусного адепта того же искусства, в котором он был мастером.
Что вы на это скажете? произнес он, обращаясь к начальнику полиции. Вам теперь остается только отослать в Милан вашего глупого агента и дать мне подписать помилование молодого человека, которым интересуется княгиня. Вы отошлете эту бумагу к белошвейкам княгини. Но, может быть, вы не знаете, где они живут, то я могу дать вам адрес, прибавил канцлер с иронической улыбкой, они остановились в гостинице «Лебедь» вместе с княгиней.
Как зовут вашего клиента, княгиня?
Фабио Гандони.
Зедельницкий записал имя и, почтительно поклонившись, удалился.
Полина поняла, что до сих пор была только перестрелка, а теперь начнется генеральное сражение. Она хорошо знала Меттерниха и по незаметной для всякого другого, но хорошо знакомой ей складке на лбу канцлера отгадала, что он готовит ей смертельный удар. Она спокойно ждала, чтобы он открыл огонь, но на лице ее исчезла веселая улыбка, и оно приняло серьезное выражение.
Просто, без всякой аффектации Меттерних взглянул на княгиню и пошел по террасе к мраморной лестнице, которая вела в сад. Княгиня последовала за ним. Удалившись настолько от дома, что никто не мог ни помешать их беседе, ни подслушать их слова, Меттерних сказал, указывая на пакет, который он держал в руках:
Излишне спрашивать, знаете ли вы содержание этих документов, не правда ли?
А вы можете в этом сомневаться? Будьте уверены, что я не отдала бы вам их, если бы они имели какую-нибудь важность.
А!
Конечно. Я просто уничтожила бы их и не просила бы у вас никакой милости.
Согласен, что вы иначе не могли бы поступить, но признайтесь, что вы были очень неосторожны, оставляя при себе эти бумаги в отеле. Подумайте, как осложнилось бы дело, если бы полиция нашла их в ваших руках, хотя бы они были и маловажны.
О, не беспокойтесь! Как только я приехала в Вену, то попросила позволения у эрцгерцогини оставить у нее шкатулку с моими бриллиантами. Вы понимаете: венские отели так небезопасны! Сегодня утром я взяла у ее высочества свои вещи и поблагодарила за любезность.
Вы совсем молодец, княгиня! воскликнул с восторгом Меттерних. Вот бы мне таких дипломатов!
А мысленно прибавил: «И таких полицейских».
Ну, так вы говорите, что в пакете продолжал он громко, но княгиня его перебила.
Чистые пустяки. Четыре письма от принцев Бонапартовой семьи, которые советуют своему юному родственнику бежать из Шенбрунна и отправиться во Францию. Вы заранее предугадываете, что они могут сказать на эту тему.
Да, сказал серьезно канцлер, и Полина тотчас поняла, что настоящая борьба между ними наконец начинается, и чтобы заранее дать ответ всем этим принцам, я вспомнил ваш совет, княгиня: со вчерашнего дня я освободил герцога Рейхштадтского из стеснявших его уз, я сам предложил ему собственными руками запрещенный плод. Чтобы вы могли иметь понятие о моей либеральности в этом отношении, я скажу только, что он сегодня утром делал смотр своему полку и, по словам знающих офицеров, прекрасно исполнил обязанности полкового командира. Если бы вы заметили сегодня, как блестят его глаза, то можете приписать себе значительную долю его радости.
Что вы говорите?
Я хочу быть с вами столь же откровенным, как вы со мной, и не скрою от вас, что я сообщил ему, какой вы мне дали совет.
В глазах у Полины почернело, и она поняла тайную мысль канцлера. Бедная, дрожащая, она безмолвно смотрела на него, ожидая более полного объяснения.
Поставьте себя на мое место, продолжал Меттерних добродушно. Не мог я же дозволить, чтобы он объяснил неожиданную перемену в моем обращении с ним впечатлением, которое произвела на меня его выходка.
Но ведь были другие свидетели кроме меня.
Да, при этом присутствовал эрцгерцог Карл, но я давно знаю его, и его слова не могут влиять на меня. Мои обычные советники не способны иметь такого влияния на меня. Нет, чтобы открыть мне глаза, необходима была личность новая, с чарующей силой красоты и ума.
И вы предоставили эту роль мне?
Да. Я дал понять герцогу, что ваши слова, полные нежного чувства, поколебали меня. Если когда-нибудь в жизни министр скажет правду, разве это большая беда? Вы, я надеюсь, не сердитесь на меня?
Это просто предательство, князь.
По крайней мере, я не виновен в заговоре, так как сила в моих руках.
Меттерних говорил очень любезно и мягко, но он так пристально смотрел на Полину, что она ясно поняла его намерение. Он предупреждал ее, что она должна выбрать одно из двух: быть его союзницей или сделаться его врагом. Он по-прежнему оставался ее другом, но если б ей вздумалось добровольно выступить на политическую арену, на которой он был безусловным повелителем, если бы она хоть временно приняла сторону ненавистного ему человека, то она должна была ему повиноваться. В противном случае
Вы это сделали, князь, произнесла Полина в большом смущении. Но как же я теперь буду смотреть в глаза герцогу Рейхштадтскому? А если он вздумает еще поблагодарить меня?
Он непременно вас поблагодарит.
Нечего сказать, в хорошее положение вы меня поставили. Я должна играть роль тайного советника.
И Полина старалась улыбнуться.
Не беспокойтесь, герцог не ошибается относительно вашей роли. Во все время церемонии он не спускал с вас глаз. Правда, вы никогда не были так прелестны, как сегодня.
Она вздрогнула от негодования, но сумела сдержать себя.
Вы все знаете, князь, значит, вам известно, что женское сердце или отдается, или отворачивается, но не признает посредничества.
Это правда, отвечал он спокойно, но вы также должны знать, что я умею любить друзей и ненавидеть врагов.
Все было высказано. Неумолимый министр представил свой ультиматум. Угадал ли он или нет тайные мысли княгини, но он поставил условием своей дружбы рабское повиновение.
Увидав невдалеке свою дочь с гувернанткой, Меттерних мгновенно превратился в любезного придворного кавалера и предложил княгине проводить ее в Вену.
Нет, благодарю вас, князь, отвечала она, эрцгерцогиня обещала отвезти меня в своем экипаже.
Так до скорого свидания, милейший друг, мы, конечно, увидимся у лорда Каули. Вы знаете, что там дебютирует в светской жизни ваш державный protege. Не правда ли, странная ирония судьбы? Сын Наполеона на балу у английского посланника. Ну, прощайте.
Оставшись одна, Полина почувствовала, что не в состоянии вернуться во дворец. Голова ее кружилась, в висках бил пульс. Ей казалось, что кто-то смертельно оскорбил ее и она не сумела отомстить. Лихорадочная дрожь пробегала по всему ее телу, и она машинально ходила по аллеям парка, которые совершенно теперь опустели. Наконец, ноги ее начали подкашиваться, и она опустилась на каменную скамейку.
Последние слова Меттерниха звучали в ее ушах: «Я умею любить друзей и ненавидеть врагов». Этими словами он, очевидно, хотел сказать: «Я избрал вас, княгиня Сариа, чтобы занять и увлечь беспокойного юношу, который вздумал мне мешать. Я поручаю вам удержать его в должном повиновении. Я сказал ему, что вы, как добрая фея, освободили его от уз, и теперь ваше дело превратить его благодарность в любовь. Сделайте этого претендента своим любовником, и я буду смотреть сквозь пальцы на все; но если вздумаете мне противодействовать на том основании, что вам претит такое ремесло, то берегитесь. Во всяком случае вы не можете меня упрекать в циничности за этот план. Вы сами мне дали подобный совет».
Полина медленно поднялась и тихо промолвила:
Это правда, я дала такой совет! Я тогда шутила и не знала, какое благородное и светлое существо узник Меттерниха: теперь мне стыдно за себя, но не время сожалеть о прошедшем, а надо действовать. Подведем итоги. Дело Фабио кончено. Я могу рассчитывать на слово Меттерниха, по крайней мере, в настоящую минуту. Шарлотта и ее тетка завтра отправятся в Милан и будут вместе с Фабио вне австрийских пределов, когда канцлер вздумает снова их преследовать. Отделавшись от них, я буду свободна в своих действиях. Еще сегодня утром я колебалась, но, очутившись в этой лицемерной придворной среде, где самые позорные преступления прикрыты блестящей мишурой, я чувствовала, что сердце мое болезненно сожмется, а теперь я вижу ясно, что нечего питать уважения к тому, что так унижается его вернейшими слугами. До сих пор мне все казалось, что я не имею права изменять судьбы государств, но довольно, колебаниям наступил конец. Я не хочу быть соучастницей низкой подлости. Вы бросили мне перчатку, князь Меттерних, и я ее поднимаю. Борьбатак борьба! Посмотрим, кто победит: моя преданность или ваш гений? Ну, а если я проиграю, то и заплачу ставку.
Пятая частьЛюбовь
IУ статуи Дианы
Меттерних сказал правду. Во все время церемонии крещения герцог Рейхштадтский не сводил глаз с княгини Сариа, которая стояла в группе придворных дам эрцгерцогини Софии. Поверхностный наблюдатель, быть может, увидел бы в этом обыкновенную и скоропреходящую вспышку юношеского поклонения женской красоте, но канцлер знал, что герцог отличался рано развившейся впечатлительностью, и потому понял, что в его сердце проснулось серьезное чувство. Не теряя ни минуты и в ответ на выраженную герцогом благодарность за либеральное изменение условий его жизни, он намекнул, что в этом отношении он послушался совета одной личности, «ум и такт которой внушал ему полное доверие». Затем он прибавил еще несколько слов, из которых можно было ясно понять, что он говорил о княгине Сариа, хотя и не назвал ее. Наконец, подготовив почву для сентиментального романа, он перешел от его героя к героине.
Сначала объяснения графа Зедельницкого, а затем откровенности Полины возбудили в Меттернихе опасения, чтоб предназначенная им Далила не обратилась в Эгерию, но, уезжая из Шенбрунна, он утешал себя мыслью, что все устроил по-своему. Сознание в своей безграничной силе успокаивало его насчет повиновения избранной им сообщницы, и он был уверен, что стремления герцога Рейхштадтского к освобождению из неволи стушуются пущенной им в ход сложной интригой.
Уже вечерело, когда Полина сказала себе, что пора вернуться во дворец, но не успела она сделать несколько шагов, как встретила герцога Рейхштадтского, который шел по аллее с целью взять на скамейке под статуей Дианы оставленную там утром книгу.
Увидав Полину, он остановился; глаза его засверкали радостью, и он быстро подошел к ней.
Как я рад, что вас вижу, произнес он, а я уже не надеялся вас встретить.
Разве вы желаете сказать мне что-нибудь, ваше высочество?
Да, я должен вас поблагодарить.
Меня? За что?
Я знаю, что вы сделали для меня. В Шенбрунне произошли большие перемены, и я обязан вам за них.
Мне было бы очень приятно заслужить вашу благодарность, но одно случайное слово с моей стороны не могло так сильно повлиять на министров вашего деда. Я только что вернулась в Вену после долговременного отсутствия, когда увидела вас и мимоходом высказала свой взгляд.
Я также видел вас лишь на мгновенье, отвечал дрожащим голосом юноша, но с тех пор ваш прелестный образ не выходит из моей головы, с тех пор началась для меня новая жизнь.
Еще более, чем эти слова, тон, которым они были сказаны, обнаруживал пламенное чувство, неожиданно возникшее в сердце юноши. Полина была счастлива и встревожена. Наивная благодарность двадцатилетнего юноши напомнила ей хитрую интригу, придуманную Меттернихом, и она могла только ответить: