Сыну!
Словно из-под земли вылезают осенённые рыжей хвоей старухи.
Вскоре хлопцы сидят в маленькой землянке, еле вмещаются. Сабли и рушницыв углу. Журбиха возле входа принимает гостинцы, хотя у всех приходящих одно и то же: пропахшие дымом коржики и мясо. Когда все насыщаются расспросами о мужьях, сыновьях, братьях, Журбиха спрашивает, где был сын, как добрался сюда.
Галя мне рассказывала. Видала я и на картах: живы мои сыновья, а дальше страшно заглядывать...
Не доехал, мама, куда надо было. Люди помогли выжить.
При этом Петрусь смотрит на товарищейи мать низко склоняется перед хлопцами. Они, оба раскрасневшиеся, Олексей да Демьян по именам, одновременно встряхивают кудрями, приглаживают руками бородки.
Наши матери пошли в лес за грибами, дак принесли его...
И матерям вашим мой поклон! ещё раз благодарит старуха. А кто вы сами, люди добрые? Крещёные, но крест кладёте на себя не по-нашему.
Олексей с Демьяном краснеют ещё плотнее.
Петрусь торопится им на помощь:
Это московские староверы. У них все мужики обросли бородами. Но они такие же христиане, как и мы. Царь послал благодарность всему ихнему селу. Много шведов убили они возле своих лесных хат. Теперь целый отряд староверов направляется к царскому войску.
У тебя на плече рана! вдруг говорит мать, расстёгивая сыну кожух. Вижу, как ужимаешься.
Руки умело прикасаются к больному месту. Боль отражается на материнском лице. Она глядит на мешочки, развешанные в полумраке возле неказистой печки. Кое-чего нового насобирала в зимнем лесу, а что уцелело в глубоком погребе на оставленном сожжённом хуторе.
За две недели долечу!
Петрусь не согласен:
Мама... Мыв дорогу! Только вот кони отдохнут.
Мать, смахнув слёзы, отворачивается. Перебирая руками мешочки, отвечает:
Дам на дорогу... Материнское лекарствоБожье снадобье.
Дед Свирид уже за столом:
Твоя мать, Петро, великая знахарка! Меня нашли между трупами, а она меня на ноги поставила!
Дед теперь вместо войта, гнёт своё Журбиха. Разве женщины всё это сделали бы? И землянки копать, и зерно молоть... Люди зарыли зерно в лесу. Швед сюда и не сунется. Мазепинцы только на экономии. Здесь одни старики. У кого дети маленькиете на сёла дальние подались. А нам тяжело срываться с родных мест.
Набивая мазью маленький горшочек, спелёнутый по венчику верёвочкой, мать ещё добавляет:
Деды по-казацки дрались с врагом. Ой, сыну! Гультяйские сабли и пули мало его брали, пики гнулись. Дед своего побратима, жебрацкого ватажка, схоронил рядом с могилой нашего батька.
Мишка держит на коленях Олексей. Петрусь гладит малыша по кудрям:
Это сын гультяйского атамана...
Он рассказывает о батьке Голом.
Женщины за порогом всхлипывают:
Рядом были, а не виделись.
Даже Журбиха мрачнеет лицом. Перегнувшись через стол, она тоже проводит ладонью по мальчишечьей голове. А Мишко радуется, заслышав об отце:
Татоатаман... Бабуню! Дедуню!
Дед говорит ласковое слово и снова переводит речь на прежнее:
Когда супостата прогоните?
Журбиха наперёд:
К лету... Так на картах получается.
Правда, мама! Зима придёти раньше выгоним! обещает Петрусь.
Товарищи поддерживают:
У царя много сил!
Да куда вы сейчас? замирает мать в ожидании. Где согреетесь?
К Скоропадскому.
Не удалось увидеть гетманом батька Гологоа какие были надежды! Но вслух Петрусь ничего не говорит. Может, жив ещё батько?
Ближе к царю? А запорожцы не придут на выручку, сыну?
Не слышно...
Провожать вояк высыпают все. Далеко отодвигается толпа от лесного укрытия. Петрусь понимает, что лесовики верят в его силу и в силу его товарищей. С высокого холма, прижав стремена к конским бокам, он машет на прощание нагайкой. Мать в ответ поднимает полотняный платочек.
А маленький Мишко долго семенит за всадниками. Ещё возле землянок он было ухватил Петруся за руку:
Скажи царю, чтобы полковника Палия выпустил из Сибири. Про Палия мне рассказывал дедуньо Петро.
Малыш даже всхлипнул, вспоминая о неведомом Петрусю старике. Да разве о неведомом? О жебрацком ватажке рассказывали и ему.
На подмороженную землю, под конские копыта, падают белые снежинки.
Отъехали вроде бы изрядно. В небо набилось много туч. Пока что они прикрыли землю тоненькой снежной рябью, да в любое мгновение могли расщедриться и на толстое покрывало, которому лежать уже до весны.
Из-за туч, в узенькие щели, временами проглядывало исчахшее солнышко. Под его лучами вспыхивали на деревьях последние листья и ещё ярче сверкало на церкви золотоза лесом той церкви не видели, а теперь, различив крест, Петрусь остановил коня:
Туда!
Вскоре лошади поднялись на высокий холм. Солнце уже спряталось, снегопад усиливался. Но и сквозь седую пелену проступали белые стены, ярче сиял огромный крест.
Туда смотрите! указал Петрусь взглядом на другое зрелище.
Хлопцы приблизилисьза холмом, между деревьями, опалёнными огнём, торчат печные трубы, виднеются кучи обгорелых камней, глины.
Это твой Чернодуб?
Петрусь погнал коня прямо к церкви.
Что придумал? закричали Демьян и Олексей, приближаясь вслед за ним к крутому валу.
Строение поднималось в небо, красивое, что и говорить, но оставалось для молодых староверов чужим. От таких церквей удирали с Руси их отцы прятаться в том месте, которое между двумя державами: между Речью Посполитой и Московским царством, хотя там и древние русские земли. Там мало дорог, лишь тёмные леса, болота. Пахали землю, разводили скотину, гнали дёготь, курили угли. Затем разбредались дальше в украинские земли. А теперь, когда враги навалились на Русь, они вышли с топорами и рушницами на защиту Родины, хотя она много лет не признавала их. Да разве она? Не принимали люди...
Петрусь спешился возле высокой резной брамы. Взглянул на замоксорван. Встревожившись, он толкнул обеими руками тяжёлые скрипучие половинки и исчез в сумерках.
Внутри пробыл недолго. Выскочил назад:
Украли... Нет её!
Хлопцы не поняли, но тоже всполошились:
Кого украли?
Парсуну! выдохнул Петрусь с болью.
Парсуну? переспросили хлопцы. Это Божье лицо?
Нет... Мазепино.
Хлопцы засмеялись:
И тебе жаль? Радуйся!
Они знали, что Петрусь маляр. Окрепнув, он просил разрешения малевать иконы. Старики в староверском селе ведали, что такое иконы, только они и слушать не стали: как можно человеку малевать Бога? Нет, нет! Парень размалёвывал стены и печки.
Радуйся! ещё настаивали оба брата.
Петрусь разозлился:
Я хотел её уничтожить... Что наделал... Кто-то будет смотреть на парсуну и думать, будто Мазепаочень хороший человек! Я ж его, дурень, таким и малевал...
Может, сгорело? согревал надежду Олексей.
Нет, украли! Взломали двери... Вот.
Петрусь далеко отбросил ненужный уже ключ, носимый на поясе, и заторопился к коню.
С неба уже сыпался густой снег, плотно укрывая звонкую чёрную землю, делал её надолго тихой и красивой, закрывал каждую ямочку, ручеёк, закрывал чернодубское пепелище, безжизненную пустыню... Лишь там, где панская экономия, светилось чьё-то окошко.
8
Вести о шведах теперь доставлялись в город Лебедин, на монастырское подворье, к самому царю. Русская армия и дальше продвигалась параллельно шведской, по-прежнему преграждая дороги на Москву, совершая это даже более тщательно, нежели прежде, хотя обе массы войска не приближались к древней столице, а, наоборот, уже значительно отклонились в движении к югу, то есть оказались от неё ещё дальше.
Монастырское подворье перед тем пустовало. Кое-кто из монашеской братии, встревоженный войною, не возвратился после летних скитаний, связанных со сбором подаяний на храм, а некоторые насовсем покинули келью, чтобы взяться за оружие, дело богоугодное, и царь поддерживает. Так что большую часть просторного двора седобородый настоятель в чёрном клобуке и в длинной, чёрной же, одежде, на которую трудно не наступить при общении с нимтакая широкая, уступил войскам, неустанно, однако, следя за порядком. В самом лучшем доме теперь находился царь с ближайшими своими помощниками: Макаровым, Головкиным, Шафировым. Ещё возле того дома частенько вертелись шумные свиты Шереметева, Меншикова, Алларта, Ренне, прочих царских генералов и черкасских полковников. Воронью, привыкшему к спокойному монашескому житью, никак было не понять, отчего разительно преобразилось поросшее старыми деревьями место. Воронье вздымало крик до восхода солнца и умолкало только в сумерках, да и то не знало покоя от ночных костров.
У царя немного разгладилась глубокая морщина, залёгшая под твёрдым широким лбом, а затем незаметно распространившаяся на обе щеки. Своими концами она исчезала под щетинистыми усами, словно переходила даже на трубку и на тёмное лицо эллинского сатира. И уже не забрасывало царскую ногу во время ходьбы, как забрасывало её от страшных известий о непостижимых манёврах противника. Шведская армия казалась ему свёрнутою в кольцо змеёй, готовой мгновенно устремиться неизвестно куда. Конечно, самым невероятным оставался прыжок в направлении Москвы, потому что кольцами змея теперь упиралась в Ромны, Прилуки и Гадяч и шведы при огромных запасах продовольствия набирались ещё больших сил. Мало утешало царя и осеннее бездорожье. Вырываясь за город, можно было видеть, как глубоко проваливаются в выбоины колёса тяжёлых возов, как надрываются и гибнут лошади и как только привычные ко всему русские солдаты в состоянии вытаскивать сапоги из повсеместной грязи, спасая подводы, пушки, хлеб. Мало было радостей и от ночных морозов: они скуют грязь, а тогда шведы снова рванутся вперёд. Об этом было страшно и думать. Однако все приметили, что в Лебедине царь вроде повеселел. Но не все поняли отчего.
А его не удивило бегство из шведского лагеря полковника Апостола. Он и сейчас был уверен, что Апостол и Мазепа между собою враги, что при первой возможности Апостол оказался у себя в Сорочинцах, откуда написал новому гетману Скоропадскомупросил замолвить слово перед царём.
Из рассуждений царя получалось, что Апостол и должен был возвратиться. Со всего Миргородского полка казаки и посполитые привозили просьбы не уступать их другим властителямхотят оставаться под православным владыкой. К просьбам прикладывали руки старшины, казаки, сельские войты, атаманы, есаулы... Прогуливаясь по монастырскому двору, царь припоминал, как он возвратил Апостолу чин и поместья. Полковника чтит казацкое войско. Итак, шведам и Мазепе причинен значительный ущерб.
Не было удивления и от прихода охотного полковника Гната Галагана. Этот не имел поместийтеперь ждёт наград. Пригляделся, как встречают шведов малороссы. Понял, что ничего хорошего там не получит. Поэтому вчера, признавая свою огромную вину и опасаясь, будет ли ему прощение, ведь не Апостол, упал Галаган вот здесь, на монастырском дворе, под вороний крик, на колени. Ещё возле ворог сорвал с себя саблю, со слезами на глазах умолял простить его и казаков.
Но ты присягал шведу? спросил царь, вдруг почувствовав, как его самого корчит от одного упоминания о предательстве, как ему хочется со всей силой ударить ботфортом опущенную лохматую голову. Присягал перед Богом! Военная фортуна оставит насснова переметнёшься к королю? Говори!
Нет, ваше величество! Галаган неожиданно приподнялся, расправляя полы жупана. Ни меня, ни казаков король назад не примет.
Почему?
А гляньте, ваше величество!
Он подал громкую команду, будто уже получил прощение, и казаки ввели в просторный двор... пленных. Те, ободранные, обросшие, почерневшие от холода, тупыми взглядами упирались в бугристую подмороженную землю. Царь не мог поверить, что перед ним так много воинов короля. Пересчиталшесть десятков. Большинствоприродные шведы. Лишь несколько синелицых и большеносых волохов. Неужели их воинскою силою взяли казаки Галагана?
Вот, ваше величество! А ещё сколько положили на месте...
Не помня себя от радости и припадая на ту ногу, которой чуть-чуть было не раскроил повинную голову, царь поцеловал полковника в губы:
Молодец! Дело!
Но ещё более важное ждало впереди. Когда Галагана, уже прощённого, ответили в Посольский походный приказ и стали расспрашивать, он повторил сказанное недавно Апостолом: Мазепа хочет предать короля Карла!
Да, именно Мазепа устроил так, что Галагана послали собирать продовольствие, что ему полностью доверились шведы. И всё ради того, чтобы Галаган передал пропозицию.
Заслышав о пропозиции ещё от Апостола, царь не придавал ей значения, желая письменных подтверждений. Повторная пропозиция означала, что Мазепа уже не верит по-прежнему в шведскую силу. Даже после невероятного предательства царь всё же очень высоко ценил ум своего недавнего союзника. Сознание того, что Мазепа пошёл на попятную, и разгладило морщину на царском лбу...
Наблюдая, как офицеры учат молодых пушкарей возле сверкающих под монастырской стеною пушек, царь прикидывал в уме: «У Мазепы поубавилось богатств. Казаки и холопы отыскивают припрятанное им добро. В последнее время не только Левобережье уверяет меня в своей преданности, но и ПравобережьеБелая Церковь, Чигирин, Корсунь, Богуслав... А мазепинских посланцев приводят со связанными руками в Посольский приказ».
И царь, удовлетворённый солдатской учёбой возле недавно привезённых пушек, направился к Посольскому походному приказу. Молча миновал молодцеватых часовых, отыскал в пропитанной табаком келье Головкина и приказал ему, уже осоловевшему от бесконечной писанины:
Мы согласны. Пусть шлёт кондиции. Дело! Тайная цифирь есть?
Головкин вскочил из-за стола, одной рукою придерживая парик, а другой стараясь обернуть вокруг шеи тёплый заморский платок:
Сохранилась, господин полковник!
Головкин не скрывал удовлетворения. Он напишет бывшему гетману, дружба с которым ещё недавно вызывала царские поощрения.
Пиши! А там увидим...
Царь больше ничего не сказал, лишь подумал, что такою акцией можно поразить опаснейшую змею в её маленькую голову. Хотя можно ли, позволительно ли сравнивать августейшую королевскую особу с головою змеи?
Через неделю на монастырском подворье собралось так много саней, возов и карет, что монахи от необычной тесноты жались чёрными свитками к белым стенам и горбились под цепкими взглядами длинноногих солдат. Солдаты наполнили криками вымощенный двор, наполнили его грохотом подкованных сапог, звоном оружия, ржанием лошадейдаже чёрное воронье, что всегда держится густых деревьев, теперь куда-то исчезло.
В трапезной сидели фельдмаршал Шереметев, князь Михайло Михайлович Голицын, генералы Алларт, Инфлянт, Ренне, Брюс, Волконский. Они посматривали в узенькие окна, похожие на крепостные амбразуры. За окнами видели царя, разговаривающего с гетманом Скоропадским и светлейшим князем Александром Даниловичем Меншиковым. Шереметев раздувал толстые щёки, недовольный тем, что его не позвали на совет перед этим консилиумом.
Трапезная вдруг стала ниже, разрезанная пополам высокой фигурой. Царь быстро достиг освещённого места. От белого снега и чистого неба за маленькими стёклами длинные свечи под потолком казались лишними. Царь сипло и тихо произнёс, вытаскивая изо рта короткую трубку и расшевеливая речью битые ветрами и затвердевшие от мороза красные щёки:
Господа военный консилиум!
Все подтянулись и замерли. У Шереметева скукожились щёки и привял совсем не воинственный живот.
Царь взмахнул красной рукою, чтобы все садились, а сам согнутым пальцем размешивал дымящийся табак. На карте, повешенной на стене, он видел, что шведы поглотили уже кольцо с надписью «ГАДЯЧ», нанизанной на длинную ниткуречку Псёл. Взгляд коснулся другой тонкой нитки с таким же тёмным кольцом, над которым написано: «ПОЛТАВА».
Даже в карете царь приказывал вытаскивать из ларца нарисованную немцами карту, намереваясь угадать, что видит во всём этом король Карл. В ставку не раз приходили известия о шведских намерениях прорываться к Москве. Муравский шлях, начинаясь у крымского Перекопа, тянется мимо Полтавы и Харькова до Белгорода, до города Дивны, который уже в Орловской земле, шляхом можно выйти на Москву. Шляхнитка, за которую уцепится крымский хан, если... Если у султана появится договор с Карлом. В таком случае король возьмёт Полтаву. Тем временем и охтырский полковник Осипов, и изомский полковник Шидловский извещают, будто в Полтаве неопределённое положение. Как бы она не закрыла ворота до подхода шведов, подобно Батурину. Левенец пишет весьма любезные послания, да известно, что его сотники на раде говорили о своём желании по-прежнему оставаться под царской рукою, он же только промычал: кто к нам первый придёт, тот и будет паном! Итак, полтавский полковник надеется на шведов. Неспроста Мазепа поставил его во главе полка и окружил своими людьми, которые, правда, разбежались. Говорят, удрал даже полковников зять. Теперь он у Мазепы.