Черти бы вас побрали! Христопродавцы!
Денис не выдерживал колючих взглядов, уходил за длинный овин. Село, которое грабили шведы, лежало над речкой, чем-то напоминало Чернодуб. Прохладный ветер обрывал с деревьев последние листья и топил их в воде. Между голыми деревьями качались волны лёгкого прозрачного тумана. Вдруг казак приметил длинного шведа, подъехавшего со стороны шляха на разгорячённом коне. Никто не обратил внимания на нового всадника. Он же смахнул белой рукавицей пот с красного лица, спешился перед офицером, подавая пакет, и, не дожидаясь, когда тот вникнет в написанное, принялся что-то рассказывать. Офицер тем временем пробежал глазами поданное, подозвал товарищей. Все шведы сдержанно, но решительно замахали шпагами.
«Припекло! злорадствовал Денис. Обождите ещё...»
Хотелось, чтобы и Степан стал свидетелем чужого переполоха. Степан вместе с казаками грелся на осеннем солнце. У всех одинаковые мысли. Они между двух огней. Где-то там дети, жёны... Чёрные, обросшие лица, будто и не казацкие...
Но вот враги снова зовут полковника. Не слезая с коня, он выслушал толмача, который долго подыскивал слова, а когда находилкричал. Денису становилось слышным каждое слово.
Пан капитан, по-глупому смеялся толмач, поручает вам, пан полковник, следить за порядком, пока он с солдатами наведается в другое село. О вас так славно говорил королю ясновельможный гетман.
Толмач собирался что-то добавить от себя, да офицер осыпал его новыми словами. Толмачево лицо покрылось потом.
В глазах Галагана появились огоньки. Денис хотел даже предостеречь полковника: враги догадаются...
Когда последний швед исчез за холмом, полковник что-то шепнул молодцеватому есаулу. Денис уже рядом.
Не все казаки заметили, что шведы уехали. По-прежнему выставлены к солнцу небритые щёки. Полковник цепко посмотрел на Дениса, затем есаулу:
Строй!
Хлопы удивлялись: шведы оставили мазепинцев, мазепинцы же направляются в противоположную сторону, на прощание сказав:
Развозите да разносите пшеницу! Чтобы снова враги не нашли!
Хлопы почёсывали затылки.
Продвигались казаки быстро. В других сёлах, на хуторах, издали завидев мазепинские жупаны, люди привычно прятались. Где враги, где безопасней проехать? Некого расспросить. Перед маленьким хуторком, за которым темнел осенний Псёл, а на нём ярко сиял под солнце новый паром, полковник остановил коня.
Узнай, Денис, много ли там шведов?
Денис и Степан быстро приблизились к холму. Тёмный ветряк с натугой шевелил заплатанными громоздкими крыльями. К столбикам, за которые заводят бревно, предназначенное для вращения ветряка, привязаны три коня. Казаки не успели спешиться, как из дверей ветряка в сёдла упали люди и поскакали к лесу. То, без сомнения, были гультяи. В мазепинцах они видят врагов. Бросишьсяполучишь пулю. И нечему удивляться. Им неизвестны намерения полковника Галагана.
Кого искать? безнадёжно махнул нагайкой Степан. Ударим!
Денис вбежал в небольшой курень, сложенный из веток и соломы, и там, возле узкого отверстия в тёмной стене, различил согнутую старческую фигуру, Дед даже не поднял головы на Денисов кашель.
Дедуню! подступил казак. Мы сейчас удрали от шведа...
В полумраке стало видно, как бегает по дереву обломок косы. Вот и черенок трубки готов.
Не угодил Мазепа? Так, так, недоверчиво поднялись косматые брови. Голосок тоненький, чистый, почти мальчишеский. Такой далёкий-далёкий.
Крест святой, правда! Нам проехать бы...
Денис так истово перекрестился, что дед умерил блеск своей вёрткой стали.
Гляди, казак! За брехню Бог карает... Один грешник Мазепа не боится Божьей кары... Да ему самому перед Богом оправдываться...
В тёмном углу проступили глазатам старенькая икона. Денис истово перекрестился и на Божье подобие.
Тогда старик вывел его наружу и направился на самое высокое место возле ветряка.
На перевозе их сотня. Стерегут, добра бы не видели, чтобы никто не смел туда, да и сюда. Но вот там, за три версты, где вербывидишь? есть брод. Даже голенищем не зачерпнёшь. Таких бедолаг, как вы, много уже переправилось на тот берег. Показываю дорогу. Я тоже помогу, когда станут удирать враги. Смолоду я ветер в поле обгонял!
Старик перекрестил казаков. Они поспешно возвратились к полковнику. Насилу сдерживая себя, чтобы не броситься на дорогу, Денис прокричал услышанное от деда. Засветились казацкие лица. Натянуты поводья. Да полковник не торопится к броду. О чём-то думаеткогда дорого каждое мгновение! и только затем объявляет нетерпеливым:
Товариство! Нас пятьдесят человек... Можем обойти опасность, но кто тогда поверит, что мы в самом деле хотим бить врага?
Полковниковы глаза бегали по воинскому строю. На длинном носу, переполовиненном шрамом, раздувались ноздри. А казаки, выдерживая острый взгляд, силились вычитать, искренен ли полковник. Зачем, кажется, идти на чужинское оружие? Было бы по одному врагу на каждого, а то ведь по два, да ещё известные воякишведы!
Пан полковник! придвинулся со своим конём Степан, такой решительный, что никто не ожидал подобной решительности: бледный, конопатинки не заметны, глаза горят. Пан полковник! На паром ударим!
Мы, продолжал полковник, согласно кивая Степану, должны искупить вину. Ведь разрешили повести себя против своего народа. К нам присоединятся и те, кто прячется в лесах. Присоединиться к русскому войску не легко. А погибнемпозора не будет на наших детях!
Никогда ещё, кажется, не говорил так долго перед казаками ни один полковник. Оглашался прикази всё. А сейчас... Сейчас приказа мало.
Конь от удара нагайки взвился на задние ноги. Было видно, что полковник в одиночку бросится на врага, если даже никто из казаков не двинется вслед. Потому что и в самом деле: как показаться на глаза царю? Где доказательства, что врага ненавидишь? Что дорога к нему отрезана?
Казацкие брови тяжёлыми камнями ложились над прищуренными глазами. Руки хватались за сабли и пики. Первым рядом с Галаганом очутился Степан, за нимДенис, а дальшевсе казаки.
Веди нас, полковник!
6
Во дворе человек опускает глаза, чтобы ничего не видеть и ни о чём не обмолвиться. Сердюки молча проводят узника между высокими сапогами да огромными лошадиными копытами. Взгляд его наталкивается на кучи раздавленного красного кирпича, белых камней, обломков досок, которые не успели сжечь гости, вот какие костры перед домом! а дальше в подземелье врезаются крутые узенькие ступеньки, ещё не стёртые сапогами, усыпанные бликами трескучих факелов, кажется, что ты в аду. Ощущение усиливает красное пламя в каменной печи и коренастая тень перед жадным огнём с длинными клещами в узловатых руках.
Человека неизменно ставят на освещённое место. Он водит глазами по сторонам. На голой кирпичной стене повешен блестящий медный таз. На круглом дне посудины, словно в зеркале, прорезается измождённое небритое лицо с обвисшими усами. Человеку не хочется их подкручивать. Чем измученней выглядишь ты и страшней, тем лучше. На стол, сколоченный из трёх сосновых досок, направлен свет сальных свечей. Он выхватывает из полумрака рукичаще одну пару, а то и две. То руки сотников Ониська и Гусака. Гусак может отсутствовать. Онисько сидит всегда. Он ведёт допросы. По его знаку приближается коренастый человек. От запаха поджаренного мяса становятся вялыми ноги, а тело тяжелеет и опускается на каменный пол.
Яценко приходит в себя уже в хатёнке, на широкой лавке. Ему хочется умереть, чтобы спастись от боли. Но боль притупляется. То ли вследствие молитвы старой прислужницы, то ли просто пан Бог посылает милость... Затемморе времени. Обо всём передумаешь. Нажил такую прорву денег, что она никому и не приснится, горе из-за богатства. Сперва у хозяина сжималось сердце, когда чужинские ботфорты, забрызганные грязью, топтали сверкающий каменный пол. Мощных лошадей вояки привязывают к покрытым золотом дверным ручкам, за которые плачены огромные деньги заграничным купцам, потому что деланы они мастерами даже не в Польше, а где-то ещё дальше. А сейчас... Дай, Господи, пожить на свете, не укороти жизни. Воля Твоя...
В хатёнке прежде жили работные люди. Они разбрелись по миру, не закончив пышного малевания, не сделав много какой работы. Ой, подумать, какую правду говорил Иван Журба, отбивая от намерения строить дом. Хозяин заперт. Не заметил, как в Гадяч вступили шведы и мазепинцы. Оказалось, Ониськосам ярый мазепинец. Как и его приятель Гусак. Онисько троекратно усилил стражув ней вечно пьяные сердюки. Узнику можно только ходить по двору. Таков приказ. Когда Мазепа приезжал в Гадяч, то в этом дворе Онисько давал обед. Двор наполняли сердюки. Среди многочисленных карет была и покрытая гербамигетманская... Двумя рядами теснились шведские всадники. Думалось, Мазепа вспомнит о хозяине подворья. Или кто из купцов. Старая служанка рассказывает, что в город наехало много неизвестных гендляров. Всё торговое дело в их руках. Значит, нет и теперь у гетмана доброй силы?
Сердюки живут в лачуге, рядом.
И сегодня не пустите, харцизяки? спокойно молвил Яценко, уже в который раз показываясь на маленьком крыльце.
Сердюки на лавках взмахнули непослушными руками:
Ступайте, пан! Отдыхайте...
Чтобы вы навеки почили, повернулся к ним спиною Яценко.
Горе. Утешайся тем, что жена с дочерью на богомолье в Киеве. Дорога, правда, далёкая, много на ней лихих людей. Да что ж. Он перемучится здесь, зато они в надёжной крепости, где воевода Голицын с царскими войсками.
Рождались, правда, слухи, будто к Киеву приближается с поляками король Станислав. О том рассказывал приказчик Ягуба. Но слухи сменялись новыми. А король Карл брал город за городом. Приближался к Гадячу.
Радуйся, что не выдал дочку за Гусака. Пропали бы деньги, вложенные в гендель с московскими купцами. А до свадьбы было недалеко.
Да нет, любит Яценка Бог. Петля уже давила адамово яблоко. Онисько, отведя смерть, привёз в этот дом. Пришлось отсыпать спасителю польских злотых, храня надежду, что он поможет исчезнуть из города. Онисько же, распалённый золотом, сводил к переносице вытаращенные глаза, с пеной у рта шептал одно и то же: «Здесь нужно прятаться, пан! Я своих людей приставлю!»
И приставил... Уже тогда зарился на всё добро...
Куда податься человеку? Словно в давние временасиди возле спрятанного в земле? Здесь, в Гадяче, зарыто не всё золото, известно. Но на него больше всего надежд. А как доберёшься до московских купцов? Самое главное теперьне быть заподозренным в предательстве.
А дальше будет видно. Гусак огорчён: зачем сожгли ему Чернодуб? Просил ведь только проучить хлопов. Да кто надеялся, что чернодубцы будут так отчаянно сопротивляться? И нет у Гусака больше речи о свадьбе. Постоянно пьяный, одни мысли, словно у сумасшедшего, золото! Раньше, кажется, незаметно было косоглазие, а теперь... Припрутся вдвоём пьяные, а слуги ещё и здесь устраивают для них банкеты. Пока что достаточно награбленного, а не будет этогоживьём в огонь. Каждый вечер хвастают, сколько пропито в шинке.
Как удрать, где найти верных людей?
А есть слухи, будто недалеко отсюда, в Веприке, стоят царские драгуны и казаки. По всем сёлам там полно московского войска... Эх, Ягуба подсказал бы. Да с Ягубой больше не увидеться на этом свете.
Пан! вошла в хатёнку старая служанка, которая без слёз не может смотреть на Яценка. Снова пришли.
Служанка упала перед маленькими старинными иконами.
А в небольшое окошко действительно виден уже Ониськов конь.
Могут и сейчас потащить в подземелье. Опять поставят на освещённое место. Палач будет угрожать раскалёнными клещами.
Вижу... Мучения мне...
7
Вот и зима. Но скупо выпавший снег неустанно сметается сердитым ветром. Белое удерживается только возле кустов да на древесных стволах. Где-то на гутах, на лесных руднях, на пасеках, рядом с которыми всегда отыщутся две-три хатёнки, скрываются чуткие люди. А так одно воронье кружит над украинской землёй да высоко в хмуром небе прощально кричат шибко запоздалые птахи, пробираясь в дальние края, где вечное лето, где, может быть, и человеческого горя не встречается, кто ведает.
Посмотришь вокругтяжело поверить, что на свете война и вот-вот на дороге могут появиться вооружённые люди. Выскочат они отсюда, а навстречу имтакие же. Умрёт тишина. Затрещат противные природе звуки.
Кто-то станет добычей хищному воронью. Кто упадёт ещё живым, захлёбываясь кровью и тщетно умоляя о глотке воды. Кто-нибудь прошепчет: «Мама...» А мать не услышит. Кого-то возьмут в полон, потащат арканом на позор и муки...
Но везде своя жизнь. Крестиками впечатаны в белые пятна птичьи следы, а звериные лапы оставили разновеликие вмятины. Вот выскользнул из кустов ребятёнок в косматой шапке. Прыгая по заячьему следу, оглянулсясам как пушистый зайчишка. Засмеялся звонким смехом. Воронье скосило острые взгляды, но без тревоги. Вслед продвигается дедок с топориком за красным поясом, грозит кривым пальцем, приказывая не отрываться от укрытияот густых кустов, на которых краснобокие птицы склёвывают коричневые зёрнышки.
Следи!
И только отзвучало стариково предостережение, как уже вдали, от другого леса, отделились три пятнышка: всадники. Старый и малый исчезают, распугивая пирующих птиц.
Проходит немного времени. В чаще колышутся ветки. Не унимается на опушке вороний крик. И на том месте, на дороге, где исчезли люди, уже топот копыт. Показываются шапки. Затемплечи. У всадников рушницы и пороховницы, за сёдламисаквы, за поясамипистоли. У каждого на боку сабля. Шапки заснежены, как и лошадиные гривы. Кони усталые, с усилием перебирают ногами.
Передний всадник, чернявый и горбоносый, втянул ноздрями холодный воздух и почуял, наверное, запах дыма. Он присматривается к следам на снегу. Указывает товарищам на светлый столбик в хмуром небете, оба светловолосые и ясноглазые, лица опушены мягкими бородками, к которым ещё не прикасались бритвенные лезвия, приостанавливают коней. От коней исходит белый пар. Один из всадников прояснел голубыми глазами:
Посмотрим?
Чернявый, не раздумывая, бросает коня в галоп.
Потом! Если людизначит, надолго обосновались.
Не успевают всадники отъехать несколько саженей, а из чащи вырывается крик:
Петрусь!
Чернявый дёргает поводья, чуть не вылетает из седла.
Кто там? Выходите!
На зов выскакивает мальчишка в косматой шапке. За нимдед.
Дед Свирид! срывается чернявый с коня.
Петрусь! Петро! радостно морщится старик. Правда ты, голубь мой? Мать трижды тебя хоронила, а ты жив! Мишко узнал... Едят его мухи!
Мальчишка, кроме косматой шапки, имеет на себе примечательную длиннополую свитку, очень знакомую всаднику.
Бабуня Христя каждый день рассказывали, какой он! прыгает мальчишка перед конской мордой, смешно размахивая рукавами свитки, которую теперь можно окончательно признать: принадлежит Петрусевой матери.
От дедова кожухазапах дыма, сырой земли, гнилых листьев.
Петрусь ничего не понимает:
Что за работа сейчас в лесу? Чей это хлопец? Я его видел...
Степан за тобой не едет? спрашивает старик вместо ответа.
Петрусь отводит взгляд:
Я сейчас не из тех краёв.
Так, так, опускается у старика голова. Нет теперь и Чернодуба нашего... Камень мельничный цел. Мелем. Живём аж здесь, в землянках. Лесные люди мы стали.
Где же моя мать? срывается казаков голос.
Говорю, глаза выплакала, спохватывается дед. На картах у неёбудто жив... И вот радость, едят его мухи!
Дед не интересуется, что за хлопцы на конях. Сам он, кажется, еле-еле передвигает ноги. Топор за поясомтяжесть. Подсаженный в седло мальчишка радуется. Петрусь признает, что эти глазёнки он видел когда-то в жебрацкой ватаге. Они и нарисованы им в чернодубской церкви на лике Сына Божьего.
Светлолицые всадники тоже спешиваются, готовые уступить место в седле, но старик не принимает предложения.
Если бы не запах дыма, так и не угадать бы, что тут человеческое жилище, везде густая хвоя. А впрочем, Петрусь ничего и не различил, пока дед не остановился.
Христя! Твой сын прибился! Вот. Едят его мухи...
Петрусь ещё не верит. Густая хвоя дрожитоттуда выходит мать, не похожая на себя, но одновременно и похожая, с красными глазами, седая.