4
Белая Церковь в безопасности. В замке над Росьюгетман, а вокругказацкое войско. Казаки без дела, зато у гетмана море писанины. Ещё зимой отосланы им грамоты запорожцам с уговорами выдать из кодацкой крепости забредшего с Дона казака Булавина, за что, обещано, царь озолотит Сечь. Да голытьба на Сечи разорвала грамоту. Кошевой попытался переубедить толпуего побили, вырвали из рук «очеретину»так называют там палицу в драгоценных камнях, знак наивысшей власти! и накрыли шапкой на власть нового кошевогоКостя Гордиенка. Есть на Сечи древний закон: никогда не звать на помощь татартак и его упразднили, чтобы вместе с татарами громить царские военные городки на ДнепреНовобогородицкий и Каменный затоны. Может, и дальше пойдут в великорусские земли? Булавин, разослав по Украине своих людей с письмами, вышел в степи собирать голытьбу да вести её на Дон для богопротивного делапротив царя...
Гетман обо всём написал в Москву, зная, что царь и сам пристально следит за сечевиками. Пусть Москва оценит гетманское усердие.
Вместе с тем извещено, что против бунтовщика посланы полтавский полковник Левенец и компанейский полковник Кожуховский. Они поймают его живого, если на то Божья воля. Бунт черни страшнее войны. На Дону разбиты царские войска, погиб князь Юрий Владимирович Долгорукий, посланный царём на усмирение негодяев. То пламя следует гасить нещадно. С кем угодно войнатам тоже достойные люди, с ними договоришься, даже если виктория за ними... А какой разговор с чернью? И всему виною Запорожье. Чернь любит запорожцев, очень. Уничтожить бы Сечь царскими войсками... Пригодится на будущее...
И вот полковник Кожуховский в белоцерковском замке. Уставился на лежащего гетмана. Обвёл взглядом прочих полковников. А им тоже не терпится: конец Булавину? Может, Левенец везёт пленника? Левенец угождает гетману. Он недавно полковником в Полтаве.
Рассказывай! кивнул Мазепа.
Прогнали на Хопёр... Не раз подсылал Булавин своих людей, да мы с Левенцом день и ночь начеку.
На кол хлопов! перебил Кожуховского Трощинский.
Прочие полковники тоже подали голоса. Главноесправиться с чернью.
Гетман только ёрзал затылком по красным подушкам. Когда все выкричалисьперевёл разговор на другое:
Что Булавин. Не он страшен... Знаете, кто ночью прискакал?
Никто не знал, да всем приметна успокоенность ясновельможного. Гетман попросил генерального писаря прочесть привезённые ночью бумаги.
Ловкий Горленко, завидя красные печати, шепнул о них задним. Тем вздохнулось вольнее: хорошее письмо!
Скоропадский привёз, пояснил гетман. Отдыхает пан Стародубский.
Орлик читал. Добрался туда, где писано о каре Кочубею да Искре.
Правильно, снова первый Трощинский. Под секвестр! Не гляди, пан гетман, что Васько Кочубей тебе кум! От черни не отбиться. А тут ещё они... Вражьи дети!
Полковники недовольно косились на Трощинского, но поддержали его. Ему стоит стараться, кривоносому: молод, а в каком почёте!
Обрадовали царские слова и о милостях всей старшине.
Вот что, подал голос Мазепа, и всем стало видно, как ему тяжело отважиться. Пусть вершится царская воля. Посылаю полковников Трощинского и Кожуховского поймать клеветников!
Пан гетман! чуть не упал на колени Трощинский. Разве утомлённый в дороге Кожуховский успеет? Поймаем! Привезём!
Через неделю Орлик влетел в покои:
Беда! Пан гетман! Полковник Апостол...
Мазепа выслушал и велел позвать виновного. Удивительно спокойным оставалось лицо у старца, хотя миргородского полковника Апостола, по мнению Орлика, труднее взять, нежели турецкого султана. За ним казакикак пчёлы за маткой. Не раз водил их на шведа.
Апостол вошёл согнувшись. Единственный глаз впился в высокую кровать. Гетманские глаза тоже внимательны, но казаки не вызваны.
Вот это место, пан Миргородский, подал гетман царское письмо. При людях не читано...
Апостол только взглянули побледнел, кажется, до кончиков ногтей.
За что меня... до секвестра?
Подозрение у царя. Мазепа спокойно взвешивал чужую растерянность. Да ещё гонца ты посылал к Кочубею.
Орлик, готовый звать казаков, выдернул на палец свою саблю, зная, что не ему становиться на поединок с Данилом Апостолом, но всё-таки...
Зови сердюков, пан Иван! прохрипел наконец Апостол.
У Орлика отпустило дыхание. Умный человек не отрекается. Меньше кара. Гетман со стонами повернулся на подушке.
Бог судит, Данило... И в походах мы вместе... И в Москву тебя брал... Иди отдыхать...
Сбитый с толку Орлик исполнил непонятный приказ. Взял полковника за вылет рукава, подвёл к дверям. То ли генеральный свихнулся, то ли гетманов ум иссяк? Апостол предупредил Кочубея об опасности, а вместо секвестраволя... Но зачем-то именно так нужно?
В душе у генерального писаря снова шевельнулась опасная надежда.
Долго недоумевал Орлик.
Распустились листья, зацвели цветы, защебетали птицырай. Только нет радости в белоцерковском замке. Ясновельможный лежит среди подушек под высокими узенькими окнами. За красноватыми мелкими стёклами видится синяя речка. От цинковой решётки на старческом лице пёстрые тени. Нету мыслей в прищуренных глазах, потому и Орлику тяжело в его присутствии: может, воскресшая надеждапустое?
Знаешь, Пилип, вдруг сказал гетман, хорошо бы посидеть в садочке. Вот хоть у меня на хуторе Поросючка... Или в Батурине, в моём дворе. Нет края лучше, чем наша Украина.
Что ж! выгнул Орлик бровь. Приватной персоне это нетрудно.
Добро без власти не удержать.
Нет, гетман не отрёкся от тайных намерений. Но, если помрёт он сейчас, прощайте, мысли о булаве. Потому что если и взять её при помощи друзей, так не удержать. Верно: богатство без власти зачем?..
Что таитьсямысль о булаве жгла генерального писаря с того дня, как стал он при гетмане простым переписчиком бумаг. А генеральномуБогом велено мечтать о власти. Оно и понятно: сможет ли Мазепа добиться того, о чём замыслено им? Не лучше ли помочь царю понять намерения нынешнего гетмана? Но когда окончательно прояснится: есть у царя подозрения? Новый владыка нужен на Украине. Доколе верить этому, если столько доносов?
Однако уверенности нет. Ещё проживёт старик. Сухое дерево скрипит сто лет. Немецкие лекари спокойны и уверены. «Ruhe»только и слышно. А они разбираются в человеческом здоровье. Нет уверенноститак зачем совать голову в петлю? Гетман, как мифический Протей, избежит опасности. А без него надеяться сделать Украину самостийнойсуета...
И ещё удивление. Полковники Трощинский и Кожуховский возвратились из Диканьки без узников. В дороге притомились казацкие кони, пришлось задержаться в Полтаве, у кузнецов. А тем временем... Полковники свесили головы на дорогие жупаны с широкими вылетами. Стояли перед гетманом, опустив беспомощно руки в золотых браслетах, как бурсаки перед суровым ректором в Киевской академии. О Кочубее да Искре сказали одно: изменники удрали за Ворсклу, на Кочубееву пасеку, а дальшек охтырскому полковнику Осипову. Там Слобожанщина. Туда не полезешь. В Диканьке, правда, арестованы старая Кочубеиха и младшая Кочубеевна. Ещё челядь...
Гетман наперёд в крик, но Орлик понял, что крик показной. Когда же полковники сказали о Слобожанщине, гетман грозно переспросил:
К Осипову? Не к татарам?
За Ворсклупрежде всего к татарам. Сколько народу удирает если не на Сечь, так в татарские владения. Ищи ветра в поле...
Отпустив полковников, гетман долго раздумывал.
Хотел спасти дураков, признался. Наверное, Бог так хочет, чтобы царь покарал. И вина на нём. Вот только... Не наговорят ли лишнего? Страшно...
Орлик едва не уронил перо: гетман говорит о своих намерениях так, словно генеральный писарь его явный сообщник. Когда испуг немного улёгся, наедине, после раздумья, Орлик согласился с гетманом: таки сообщник, раз никому до сих нор не рассказал. Теперь как расскажешь. Наконец утешился хоть тем, что в сетях запутываются и другие. Уже втянут Апостол. Потому спокойно воспринята весть о гонце, каком-то простом казаке, который предупредил Кочубея. Надеялся старик: удерут изменники за Ворсклу к татарами всё, как всегда, на том закончится. Каждому известно: удирают виноватые. Да ещё богатство их перешло бы к гетману... Но теперь беглецы под царской рукою...
Потому и не рад Орлик весне. Страх и опасение, что упустит своё время, что опередят Кочубей да Искра, что повредит падение Мазепы, вот что допекает. Даже чужим людям приметна печаль генерального писаря. Но все уверены, что это от одной тревоги за здоровье гетмана. За долю Украины. За её будущее.
5
Настоящее тепло ещё только начиналось, а поднятая копытами пыль уже закрывала горбоносые конские морды. Казацкие шапки, усы, чубы, пусть и потные, всё поседело от пыли. Между вытоптанными шляхами земля покрылась травою, прошитой яркими цветами. А жебраки в поисках тени таборились под вербами, осыпанными свеженькими листочками. Молодых наставляли на ум, неслуховна покорность. Все совещались, куда податься, какие песни выводить ради добычи. Божий ты человек, коли пошёл с торбой, каждая христианская душа подаст тебе хлеба и пустит на ночлег, но всё же при хорошей песне дающая рука щедрее! Туда нужно, получалось, где нет гетманских казаков, где не пахнет ляхом, куда и татары не добираются на своих пронырливых лошадках, где, одним словом, надёжная царская защита...
Многие оставляли опасные правобережные места. На возах и возках сякой-такой зажиток, но большей частьюдетки. За возами, в пыли, на верёвочках, скотинка. А так нет сожаленияздесь не заведёшь добра.
Жебраки тоже торопились подальше от Хвастова да от Белой Церкви. Белая Церковь пришита к древнему Чёрному шляху. Просто к городским воротам тянутся сквозь степную траву-тырсу татарские сакмы, а недалеко от городских валов до стен, в глубоких оврагах, отыщешь тайные тырлыща. Ведают о них только каменные плосколицые бабы на высоких могилах. Белоцерковцы же неустанно всматриваются, из-под чьего коника пыль закрывает небо. Если татары близкос тревожными криками разлетаются птицы. По высокой тырсе со свистом растекаются большие и малые звери и зверюшки...
Эх, сказал возле кринички слепой ватажок, дед Петро. Сам с бандурою, белый-белый. Уж и пыль не пристанет к сединам, и солнце нипочём. Хлопцы! Где защитник этого края?
Чёрная рука вырвала звук из тугой струныбудто стон подневольного люда. О ком речьвсем известно. И другой ватаге известно, которая ещё мостилась в тень. И там и здесь взгляды отчаянныечем не казаки? Оружие бы да одежду... Возле дедашустрый малыш, глаза слепца. Не раз уже ватага прошла Украину от края до края, а малыш не затерялся. Поднял он весёлое личико:
Про кого вы, дедуню?
Старик взмахнул полотняной свиткой:
Полковник Палий, хлопче, загнан в Сибирь... Пуля не пробивала, а сабля его не рубила...
Мама рассказывала о нём... Но как его взяли, такого крепкого?
Обманом. Нужен смельчак, который расскажет царю правду... А то поставят враги коней в церквах, а попов запрягут в плуги!
Малыш свёл к худенькому затылку острые плечики. Да и не одному ему жутко. Взрослые оградили себя крестами:
Милость над нами Божья!
Не будем дуракамине вернётся лихо! тут же ободрил ватажок.
Желтоголовый жебрак Мацько долбанул согнутым ногтем струны дедовой бандуры, спросил под надрывный исторгнутый звук:
Отважитесь, вашмосць, сказать царю правду?
И на Мацько зашикали. Не только за неуместное «вашмосць».
Орда тебя возьми! Тебе ещё ряст топтать! Вон гетманские казаки привяжут к седлутолько и видели! Гетман в Белой Церкви.
Нет Мацьку страха.
Нет и деду:
Скажу. Сподобит Господь попасть на глазаскажу. Царь нашу веру защищает. А Мазепа в ляшской вере.
Паны не пустят на царские глаза! в крик беспалый жебрак, недавно прибившийся к ватаге. А Мазепа характерник! И не в ляшской он вере, а чёрту душу продал!
Ватажок соседней ватагиширокоплечий да пузатыйзверем на слепого:
На кол захотелось? Безбожники! Что о гетмане... Клевещете!
Оттуда поддержали своего ватажка, отсюдасвоего. И получилась бы свалка. Особенно вскинулся Мацько. Молодой, сильныйуж и дубина в руках. Беспалый сжал зубы и задрожал. Кашевар ухватил огромную ложку. А простые жебракиживым забором. Две ватагидва забора... Но ватажкам ведомо, чем заканчивается такое. Не допустили драки. Слепой приказал укладывать пожитки на возок. Мацькова дубина затрещала на сухом старческом колене под Мацьковы же шутки.
Торопились жебраки на север. К Киеву. За Днепр. Тревога перекашивала лица. Оглянется человекутрёт слезу. Неизвестно, какие воспоминания у него. Кого оставил? В живых ли? В могиле? У каждогосвоё...
Через неделю, перевидев много разного люда, жебраки искали место для ночлега. Растянувшаяся ватага подставляла под ветер голые груди. Мацько тащил двухколёсный возок с выкрашенными в красное грядками, между которыми полно белых латаных торб. Под гору новенькие колёса вертелись сами, а в горупомогали товарищи. Зимой наколядованные гостинцы таскал рябой коник, да как прижало с сеномполучились из коника колбасы. Даст Бог, снова купят животинку. Слепой ватажок лепит добытую копеечку к копеечке. Зимой снова позабавятся лицедейством. Мацько поведёт козу, беспалый оденется цыганом или медведем, Мишка оденут Божьим ангелом... Все будут петь... Сновагостинцы...
Остановились в леваде. На пригорке, под защитою дубового леса, пасека: за плетнём вишнёвый цвет. Кашевар развёл огонь. Сразу приметил: криничка-желобянка уже исчерпана. Кашевар набрал воды в реке. Слепой ватажок пересчитал жебраков на голоса, а пересчитав, отложил бандуру и принялся отсыпать из торбы шуршащее пшено, отмерять корявыми пальцами старое сало, куда уже намертво въелась крупная серая сольне выковырять, да и ни к чему: в котле раскипится. Рассчитывал, чтобы варева хватило как раз на ужин, но не скупился: дорога размотана длинная, а впереди ещё длиннее. К дороге нужна сила в сапогах.
Вот уж засыпано пшено, разрезано сало. Жебраки отбросили ноги на зелёную траву вокруг красногрядочного воза, накрыли лица чёрными шапками, болтают разное, словно в дороге не наболтались да не наржались. Мало печали жебраку, пока он в ватаге. Ватага в обиду не даст.
Слепой ватажок, стоя в расстёгнутой свитке, втянул носом воздух и ткнул пальцем в сторону пасеки:
Мёд!
Мацько, прыткий на разговоры, словно и не лежал на траве. Хлоп себя ладонями по твёрдым бёдрам:
Попросить мёда, вашмосць? Новостей заодно там послушаю...
Ватага подняла головы. Большинствонедавние хлеборобы. Неуютно им. Идут по земле, а не пашут ниву, не бросают в неё зерно. У ватажка дёрнулась голова.
Попросить не грех, когда наносят Божьи козянки...
Не время, закивали жебраки.
Мацько молча дождался, когда кашевар прищурил перед огнём маленькие глазки:
Дед! Слышите? Травою каша пахнет! Мало соли.
Деревянной ложкой, привязанной к красному поясу, зачерпнул кашевар пахучей едынедосол, попробуйте сами!
Мацько снова хлоп себя по бёдрам:
Придётся на пасеку!
Выставив против красного солнца мёртвые глаза, дед шевельнул усохшими ноздрями и разрешил:
Пойдём... Тамбудто в корчме...
Мацько согласен. Неслухов ватага прогоняет. Трижды целовали все тёмный крест на сморщенной дедовой шее. Один жебракне жебрак. Словно единственный зуб во ртуна что годен?
Дед отложил бандуру, отодвинул ногой торбу, сдавил палицу. Мацько, оглянувшись, увидел стройную фигуру. Верны слухи: дед смолоду гостил на Сечи. Мацько тоже разогнул под свиткой спину. Молод, а придавлен неудачами. Родители оставили наследство. Была и невеста, славная девушка, высокая, стройная... Мало того, что пробрался в «молодчики», то есть в подмастерья кузнечного цеха в своём городе, и в мастера собирался, в «братчики», так и землй возле города обрабатывал кусок. Все в ватаге мечтают о хлеборобстве, да разве усидят они на земле?
Втроём пошли к пасеке: Мацько, Мишко, а позадидед...
Вечером огней прибавилось. Спускались в леваду новые жебрацкие ватаги, остановились чумацкие валки.
К пьянящим запахам вишнёвого цвета присоединялись острые запахи дёгтя и рыбы. Чумаки выдернули из ярем занозы и пустили волов на пастбище. Развели огни. Что ж, место Богом предназначено для отдыха. Лесок, над речкой кручи. И до Днепра недалеко. Прохлада. Только воды в криничке мало.