Авдиенции у государя ищете? Просьбица есть? спросил камер-фурьер, скрипя табакеркой и из-под кустоватых бровей подозрительно щурясь на гостя.
Мирович объяснил, зачем пришел.
Бабьи интрижки, сударь, кхе! Смехи на волокитство! продолжал Рубановский, сердито тряся головой. Не по нашей части гм!.. Пустобрёшество одно! Просим извинить, кхе-кхе! Час, в он же ко всенощной добрые люди, а вы
Василий Кириллыч, помилуйте! заговорил, хмурясь, Мирович. К вам пришли, на вас только и надежда. Вам одним можно знать, куда от двора отъехала девица Пчёлкина а вы
Не шаматон я гвардейский и не шаркун! и любовными дуростями, сударик, не занимаюсь, вот что-с! свирепо набивая нос, отрезал Рубановский. Да коли бы и знал, то б не сказал. У меня, сударь, дети, дочки А мало ли, не в пронос слово, не в обиду сказать, ноне всяких шалбёрников, совратителей девиц?
Но я Василий Кириллыч, разве из таких! возвысил голос Мирович. И притом, как вы можете? Это, наконец, обидно афронт
Да не о тебе, батюшка, не о тебе Что вскинулся? Эк, испугал! Нечего пугать! Сами не из робких А что до твоей сударушки, так я и посесть час несведом, где она, дакольми пачеи знать мне, слышишь, по моему рангу, не для чего Дорожка, сударь, скатертью дорожка! склонив голову и сердито топчась на месте, ответил Рубановский. Просим извинить и не осудить да-с, не осудить
Бешенство проняло Мировича. Иголки заходили у него в руках. Не помня себя от ряда неудач и гнева, он вышел на улицу.
«Будь не старик да не у себя в доме, сказал он себе сжав кулаки, я б тебе, постнику, показал!»
Голова Мировича кружилась. Горло подергивали судороги. С трудом дыша, он, как пьяный, шатаясь, прошел несколько шагов. На улице кое-где тускло зажигались фонари.
«Куда же теперь? злобно спросил он себя. Или идти к государеву секретарю Волкову, добиться приема и просить, за воинские мои старания и услуги, о разыскании во что бы то ни стало девицы Пчёлкиной? Ха-ха!.. Безумие! За воинские заслуги! Какие они? Разве к Разумовскому? Но он, после моей стычки с Юсуповым, совсем от меня отказался. Писал я ему с походов не одну цидулку; он и не откликнулся Неужели ж опять за границу, в Кёнигсберг, когда армия и без того вот-вот повернет оглобли в Россию?.. Есть, кажется, выход, и простой, да подлые, малодушные люди! Все их тянет в водоворот, в суету, уехал бы на Украйну, к другу Якову Евстафьичу, или в Киев, выйти в отставку, на тихом хуторе поселиться, в раю»
За спиной его послышался оклик. Его назвали по имени. Он оглянулся.
У Вознесенского моста стоял добродушный, невысокого роста, круглый, с красным, в веснушках, лицом и с манерами беспечного кутилы и щеголя, несколько навеселе, лет тридцати двух-трех, пехотный офицер. То был деливший с Мировичем часть заграничного похода, его знакомый, поручик Великолуцкого армейского полка, Аполлон Ильич Ушаков. Он месяцем раньше Мировича был прислан, по фуражным делам, из армии в Петербург, где и остался. Племянник знаменитого Андрея Ивановича Ушакова, грозы розыскной экспедиции прежних лет, он давно промотал отцовское состояние и жил аферами, дружбой с повесами и мотами всевозможных слоев и неизменным посещением трактиров, харчевен и кофейных домов. При деньгах он был весел и смел; без денегтряпка тряпкой.
Какими судьбами? Вот не ожидал! воскликнул оперившийся в Петербурге и бывший в эту минуту точно на крыльях Ушаков.
По службе; как и ты, разумеется, с поручением! ответил, отвернувшись от него, Мирович.
Ну, и гут, хохландия; значит, запылим! Хочешь, пойдем, сокрушим по маленькой? Финансы в авантаже Откуда в сей момент?
Мирович указал назад, за церковь.
От Дрезденши? спросил, не спуская с него веселых, навыкате, смеющихся глаз, Ушаков.
От какой Дрезденши?
Так ты Дрезденши не знаешь? Шреклих!.. Вот невинность, недоросль из Чухломы
Мирович был не рад этой встрече и нетерпеливо поглядывал в ближайший переулок.
Голоден? спросил, будто что-то вспомнив, Ушаков. Желаешь, кстати, и черепочек раздавить? Желаешь, так угощу и расскажу
Кошелек забыл, ответил Мирович.
Эк, дура, дура, девка Тимофевна! насмешливо сказал обыкновенно уступавший и благоговевший перед сдержанным Мировичем Ушаков. А еще офицер прозывается! Срам и всему воинству обида Parole dhonneur Не масонство ли воспрещает?.. Так и я, смею доложить, с этого месяца масон, хотя и не принадлежу к вашему lata observantia Дрезденши не знает! Пойдем же; на угощение товарища и у нас хватит казны Вон Дрезденша!..
И он, обернувшись, подмигнул с набережной на красный фонарь особого подъезда в доме князя Леона Грузинского, неосвещенная часть окон которого глядела на Вознесенский проспект, а другая, в веселых огоньках, была обращена на берег Глухой реки (ныне Екатерининский канал).
Дрезденша, рыцарь ты мой, она же и Фёлькнерша, это вот что! И ты сию комедиянтскую фабулу послушай! лихо выпрямившись, сказал Ушаков, замедлясь у красного фонаря. Жила она при покойной государыне не здесь, а подалее, в доме Белосельского-Белозерского. Не повезло только ей тогда. Спознала государыня Елисавета Петровна добронравная, что в вольный дом, в австерию к Дрезденше, множество статских и чуть не вся гвардия ездят, не только на бильярде али в кегли забавляться, но и ради чего иного. Была тут другая, Василий Яковлич, приманка: аки бы для музыки и в услужение мужеска пола посетителей, было у нее немало иноземных и здешних девиц, да все, душечка, ахтительные красавицы На бандорах, гитарках играли, пели и плясали Окромя же того, на вечеринки к Дрезденше, с другого хода, стали ездить, надо тебе тоже сказать, не одни мужчины, а и барыни-модницы, на свидание с мил-дружками, в тайности от своих мужей. Ну, королевич ты мой, ревнивые глаза ан видят еще подальше орлиных!.. Донесли о том государыне. А Елисавет-Петровна, сам знаешь, как любила такие явные дурости да шаматонства
Что ж она? спросил Мирович.
Отдала престрогий приказ И вся сия потайная и противная аки бы добрым нравом торговлишка кончилась, братец ты мой, плохо, не токмо для Дрезденши, а и для других. С нею пострадала и всем любезная Амбахарша, ее землячка, в Конюшенной, и шведская поручица Делегринша, на Литейной. Но паче всех скоп лютости упал на Дрезденшу!.. Ее выслали за границу, а всех ее соблазнительниц земфир, без жалости, отправили на прядильный двор, в Калинкину деревню. Кабинет-министр Демидов производил тогда следствие, и многие важные модники и барыни-щеголихи сильно притом поплатились. По именному повелению государыни, астронома Попова да асессора мануфактур-коллегии Ладыгина отлучили от церкви, а потом повенчали в соборной Казанской церкви, да с такими красавицами, что те молодчики и не спохватились
Не слыхал я про то, сказал Мирович.
Где тебе слышать! Ты тогда еще в бабки играл. Да не только посетителиофицеры, поставленные на часах у заключенных на прядильном дворе девиц, и те не устояли против лукавого, ударились в волокитство на карауле, захотели бандор и гитарок послушать, песенкой побаловаться, и за то подверглись также немалому афронту и несчастью Так вот тебе, сударь, кто Дрезденша
Но из-за чего ж, из-за чего? вдруг уцепился Мирович. Не может быть, чтобы даром все это мало ли куда вне фронта гвардия ходила и ходит Кому какое дело?
Правду ты сказал, Василий! Всегда справедлив и прозорлив! приятно удивясь, ответил Ушаков. Были и другие резоны Искали, не хаживал ли к этим восхитительницам близкий в то время к другой особе повышеБутурлин Ну, помощница Дрезденши, Лизута Черная, под кошками и покаялась
Мирович вздрогнул.
Под кошками?
Да
Экое варварство
Приятели помолчали.
Но ты, Аполлон, спросил Мирович, ты сказал, что Дрезденша была выслана за границу?
Да, была выслана, при покойной царице. А как только на престол взошел ныне нами владеющий государь-император, так эта Дрезденшаа за нею и другие ее землячкивновь, и еще с большею бомбардирадой, проявились здесь, сели себе по-прежнемуи вот она первая любуйся!
Не пойду, сказал Мирович. Боже-Господи! Кошки
Э, полно! То было вон когда! Вздор! Пойдем. Теперь гут благороднее, вальяжнее, чище И Дрезденша состарилась, и нравы смягчились Внизу закуски и бильярдскажем: здравствуйте, стакашки, канашки, каково поживали, нас поминали? а наверху, Василий, карты, бывает музыка и всякий тебе горе-отгонительный куплет увидишь
Вздохнул голодный, раздосадованный неудачами Мирович и против желания вошел за Ушаковым в нижнее отделение ресторана Дрезденши.
Ему было не по себе. Он чуть не вслух бранился.
Тьфу, ты, малодушие, подлость! ворчал он и язвительно улыбался. Что сказала бы Филатовна и как посудило бы начальство, если бы увидели меня здесь?
Первое, впрочем, что бросилось ему в глаза при входе в освещенную восковыми свечами, прокуренную кнастером и полную шума и говора, нижнюю залу, было лицо сердитого и важного генерала Бехлешова, так распекавшего его тем утром за галстух и вообще за не в порядке оказавшийся его наряд. Надутый, суровый вид генерала исчез. Он, с расстегнутым камзолом и с веселым, беспечно ухмылявшимся лицом, сидя в углу, допивал четвертый, с гданской водкой, пунш и, то и дело отирая лоб и белые, полные щеки, жадно следил за бильярдною игрой. Не успел Мирович с Ушаковым потребовать в соседнюю комнату подового, с сигом и севрюжьей головой, пирога, не успел он «раздавить» с ним по маленькой, а потом и по большой, в залу вошел, за полчаса так удививший его строгим нравом, сосед Дрезденши, Рубановский. Охранитель чести девиц, усердный молитвенник и постник, вынул пенковую, с витым чубуком, трубочку, потребовал и себе здоровенный стакан пуншу и также уселся к стороне глядеть на бильярдных игроков.
«О, люди! с тайным негодованием подумал Мирович. Просителя считают за собаку, изречения какие-то отпускают. Сами же А будь деньги, будь богат»
Он, злобно передернувшись, громко рассмеялся.
Что ты? спросил, обведя его глазами, Ушаков.
Так, мерзости, брат Подлецов, ух, да как же много нынче на свете развелось. Тесно от них.
Проговорив это, Мирович опять резко, отрывисто захохотал.
А ты знаешь настоящее средство от всяких, то есть, наваждений? спросил Ушаков.
Какое?
Выпьем, Василий Яковлич, сотворим во благо еще Или ваш Obidienz-und-Unterfugungsact мешает тому? Вздор Жизнь, милый, вот как коротка и скучна Да и родила нас мама, что не принимает и яма Что хмуришься? Аль подрядился на собак сено косить?.. Эй, малый, еще бутылочку рижского!
Подали пива, и опять подали. Из дальних комнат доносились звуки музыки.
Кутят гвардейцы, произнес Ушаков.
Дьяволы, анафемы! опять, точно сорвавшись, сказал Мирович.
Да о ком ты это, расскажи? спросил, уставясь на него, Ушаков.
Мирович вздохнул. В его черных, без блеска, сердитых глазах начинал светиться дикий, блуждающий огонек.
Из-за чего такие несправедливости? Ну, из-за чего? произнес он, посмотрев куда-то в воздух. Веришь ли, фукакая тоска!
Какие несправедливости?
Да как же, посуди. Ну, как мог человек, по контракту с обществом и государством, передать другим то, на что сам не имеет права, располагать своею свободою, совестью, жизнью?
Фю-фю! засвистал, что-то смутно, лениво припоминая, Ушаков. Ты это по Мартинецу? Опоздал! Не знаю, брат, этих ваших новых откровений; хоть и слышал о вашей ложе, ничего особого в ней нет А вот в «Трех глобусах», так согласись
Drei Weltkugeln или ложа святого Иоанна, это все едино, глупец! презрительно и грубо перебил Мирович. Горе в том, что все в темноте, все смотрят врозь. А сколько силой воли одного человека можно сделать!..
Да опять-таки ты не о том, ах, опять не туда, ответил, не обижаясь и весело замахав руками, заметно хмелевший Ушаков. Я бы тебе все изложил, все все Только, канальство, надо бы вот зайти Ну, да, слушай Ты вот куда взгляни, это чем пахнет? сказал он, расставив перед собой ладони. Слышал ты, какую силу забирают немцы? Везде, брат, ползут, везде, да не простые, самые патентованные, из Киля Командиры полков назначены сплошь голштинцы: конногоЦобельтиш, инфантерииЦеге-фон-Мантейфель Крюгер, Одельрог, Кеттенбург да Вейсс, а в кавалерииЛёвен, Лотцов, Шильд и дядюшка государев, новый генерал-фельдмаршал, принц Жорж Имена полков тоже изменены Нарвский твой уже не Нарвский, а Эссена; Смоленский, что в Шлиссельбурге стоит, Фулертоновым прозывается Иного колбасника-собаку даже не выговоришь, цепляется язык А все-таки, ну вот, что хочешь, а я государя люблю Добряк он, веселый, откровенный и уж простота Видел ты его? И глаза у него такие добрые, а хохочет, заливается, точно школьник Однолюбит не наши поговорки Я на вахтпараде намедни его слышал Душа человек! Скажи, в огонь и в воду пойду за него Да ты, Василий, может, катериновец?.. Признайся!.. Царёва жена подбирает, слыхом-слыхать, партию, да какую И у Дрезденши, скажу по секрету, здесь иной раз собирается главный их притон. Давеча, как смеркалось, пятеро санок, должно, сюда с медвежьей травли катили. Что им делать? Кружат веселые головушки, негде удали деть!
Катериновец! Петровец! с дрожью в голосе, злобно воскликнул, обыкновенно сильно, мертвенно бледневший от возлияний, Мирович: Эк разнесло их! Ха-ха! Тоже о партионных кличках толкуют Англия, что ли, здесь или французские парламенты? Плевать я хотел на клички, плевать! Дурак! Гляди вот куда Читал ты господина Руссо? Читал его «Contrat social»? Ну, что там сказано о правах человечества? Понял теперь о правах? То-то же. И если что по правде плохо у нас, так это, что нашего брата, мелку сошку, везде нынче считают за ничто собаками, как есть собаками Ни нажиться, ни произойти в чины
В это время из бильярдной комнаты раздался взрыв дружного и громкого хохота. Перекаты его через минуту возобновились.
В раскрытую дверь было видно, как молодцеватый и лихой, лет двадцати семи-восьми, в подбитом соболями кафтане, огромного роста, с римским носом и замечательно красивый артиллерист-гвардеец, обыграв старичка маркёра, с кием в одной руке и с голландской трубкой в другой, слегка перегнувшись и расставив обутые в дорожные ботфорты ноги, повторял: «Пуц-пуц-пуц», и до слез хохотал среди комнаты. А тучный, с кривыми ногами и желтым, отекшим лицом, маркёр в пятый раз, кряхтя и охая, пролезал под бильярд и, с тупо-удивленной недовольной рожей, принимался, по уговору, пить новый стакан холодной воды. Толпа зрителей, в том числе Рубановский и утренний генерал, глядя с своих мест на эту картину, в неудержимом смехе вскрикивали, хватались за животы и махали руками и ногами.
Мирович, оправив на себе кафтан и прическу, с нервической дрожью сказал Ушакову:
Низость какова, а еще гвардейцы! Расплатись, Аполлон, да дай взаймы чуточку
И не успел Ушаков опомнитьсяон торопливо протиснулся сквозь толпу и подошел к артиллеристу, черты которого были ему как бы несколько знакомы.
Любители на бильярде? спросил он вежливо, косясь на него.
Да-с А вы? удивленно и бегло окинув его глазами, произнес гвардеец.
Ив моей манере эта игра не последняя-с!
Так не угодно ли? спросил, брякнув шпорами и улыбаясь, артиллерист. Его улыбка была обворожительно-добрая, женственно-беспечная.
«Эка сволочь! холодно и злобно про себя усмехнулся Мирович. А разрядился как!.. Да как баба и смазлив букольки на висках распомажены, точно прилизаны у болвана языком»
Оно ничего-с и с охотой, ответил, пуще хмурясь, Мирович, только извините, ха-ха! Вот никак не пойму Отчего это вы играете с подлым слугой, а не с кем-либо из благородной публики?
О! Нынче, сударь, я в превеликом амбара! простодушно опять улыбнулся красавец гвардеец. Никто вотхоть тресни, а ни-ни! не хочет со мной померяться.
В таком разе, с моим с превеликим удовольствием! сказал, раздражительно торопясь, Мирович.
На деньги или тоже в шутку, на подобный уговор? спросил, насмешливо глядя на него и на присутствовавших, гвардеец.
Ин хоть и на уговор!
Игра началась.
С первых ходов Мирович, и без того бледный, еще более смутился и оробел. Дрожащей рукой наметил он кий, угловато-ухарски повел плечом и нацелился. Его шар так ловко щелкнул шар противника, что гвардеец изумленно покосился на него и замялся.