А между тем из хмурого утра прорезался серый день. Стали хорошо видны ползущие над самой землей неряшливые космы облаков. Где-то за ними пряталось солнце, но где именно, определить было нельзя. Ночью прошел скупой снег и выбелил лежащую впереди равнину, припудрил оспины воронок от снарядов и мин, черные строчки немецких окопов. Тишина стояла такая, будто и войны нет совершенно, лишь вдалеке где-то погромыхивало, словно ворочалось что-то большое и сонное.
Но дернулась земля, разноголосый стон возник в сером небе, воздух стал плотнее, сжал голову и плечи, придавил к земле, его хотелось разгрести руками. Через мгновение перед немецкими окопами вздыбилась земля гигантскими пузырями, из которых брызнули черные и багровые стрелы; бурый дым, расползаясь, начал затягивать купы деревьев, окопы, какие-то полуразрушенные строения.
Красников глянул на часы: стрелки показывали восемь сорок пять.
Еще минута и гряда разрывов, но более мелких, выросла метрах в стапятидесяти перед нашими окопами, тут же взлетели сигнальные ракеты, и Красников не заметил, как очутился наверху. И двести с лишним его бойцов вместе с ним. Даже пулеметчики со своими пулеметами и пэтээровцы с длинными, как оглобля, ружьями не замешкались, как обычно, тоже вымахали наверх вместе со всеми. А сзади освободившиеся окопы уже густо заполняли каски второго эшелона.
Что-то горячее обдало грудь лейтенанту Красникову, и он то ли прошептал, то ли прокричал, не слыша собственного голоса в адском грохоте:
Милые мои, хорошие, ну, вперед!
Два огненных вала тот, что бушевал над немецкими окопами, и тот, что двигался впереди роты, сошлись и, кромсая землю, трамбуя и сотрясая ее, двинулись дальше, ко второй линии окопов.
Кажется, только что выбрались из своих окопов, а вот уж и немецкие, и в них никого ни единого фрица, ни живого, ни мертвого. И окопы не так чтобы разворочены, а лишь кое-где, даже странно как-то, и все хочется оглянуться назад: вдруг ударят в спину, выбравшись из своих нор. Но солдаты деловито прочесывают ходы сообщения, швыряют в блиндажи и доты гранаты и дальше, дальше, не задерживаясь, не отвлекаясь, оставляя подчищать второму эшелону.
Нет, сзади не стреляли.
И Красников больше не оглядывался.
О каком-то руководстве боем говорить не приходилось. Красников бежал вперед, иногда различая свои фланги, иногда теряя их в дыму. Слух улавливал редкие автоматные очереди, хлопки гранат, но над всеми звуками господствовал грохот катящегося впереди огненного вала.
Так же быстро Красников добежал и до второй линии немецких окопов. Пробегая поверху хода сообщения, увидел выбирающихся из блиндажа немцев, дал длинную очередь из автомата, успел заметить изумленные глаза: не ждали так быстро, почувствовал упоительное злорадство и побежал дальше, стараясь не отставать от разрывов.
Так они пробежали километра три. Миновали лесок, росший на возвышении, в леске еще держался треск ломающихся стволов и веток, на выходе из этого леска скатились с откоса, перемахнули грунтовую дорогу и метров через триста на открытом поле уперлись в стену разрывов: стена «стояла» и не двигалась с места. Красников вместе со всеми по инерции пробежал еще метров сорок, пока не услышал визг осколков и по запаху сгоревшей взрывчатки не определил, что это уже рвутся не наши снаряды, а немецкие, что немцы ведут отсечный огонь, что надо остановить роту и подумать об обороне.
Взмахом руки он подозвал к себе Камкова и Федорова, велел им бежать на фланги и отводить людей к опушке леса. Сам же из ракетницы подал сигнал о прекращении атаки и, закинув автомат за спину, пошел не спеша назад, понимая, как важно его необстрелянным солдатам видеть своего командира спокойным и уверенным в себе и верить, что все идет, как надо.
До деревушки Станиславув, которая значилась на карте как конечный пункт атаки, они не дошли какой-нибудь километр с небольшим гаком, но вчера вечером в штабе занимавшей здесь оборону дивизии и не настаивали, чтобы его рота непременно эту деревушку захватила: деревушка стояла в низине, сама по себе ничего не решала, взяв же эту деревушку, надо было волей-неволей идти еще километра два, а это за пределами видимости артиллерийских корректировщиков, и есть все шансы оказаться отрезанными от своих сил. Так это ему в штабе разъяснили и оставили на его усмотрение.
Отходи-ить! Отходить к лесу! понеслось по цепи, и солдаты начали пятиться, а потом побежали, чтобы как можно меньше времени оставаться на открытом месте.
Вдоль опушки леса шла проселочная дорога с электрическими и телеграфными столбами по обе стороны. На карте она помечена тонкой линией и тянется, проходя через другие деревни, за пределы карты.
«Дойдете до этой рокады, оседлаете уже хорошо!» сказали в штабе дивизии.
Сразу же за дорогой, по восточной ее стороне, шла невысокая, метров пяти-шести высотой, холмистая гряда, она поднималась над дорогой и лощиной, спускающейся к деревне, была изрезана овражками и очень походила на когда-то издохшую рептилию. На этой-то гряде Красников и решил окопаться и ждать дальнейшего развития событий.
По опыту он знал, что не пройдет и часа, как немцы начнут контратаковать сперва малыми силами, чтобы прощупать и понять, с кем они имеют дело, а потом навалятся только держись. Нельзя было терять ни минуты. Послав связного в полк, который должен был, двигаясь по следам штурмовиков, расширить и закрепить прорыв, Красников собрал командиров взводов, таких же молодых лейтенантов, как и он сам, и еще более молодых младших лейтенантов, приказал охватить лесочек по его западной и северо-западной стороне, выслать на фланги сторожевые охранения с пулеметами, от каждого взвода выделить по десятку солдат и прочесать лесочек с севера на юг, чтобы знать, что за спиной, и не беспокоиться понапрасну. Командовать этим прочесом Красников назначил Гаврилова.
Отдав все необходимые распоряжения и отпустив взводных, Красников пошел вдоль опушки леса.
Ему еще никогда не приходилось командовать такой массой людей. И даже было как-то странно, что все они послушны его воле, что стоило приказать, как зазвучали команды, замелькали саперные лопатки, и никто не сачкует, не прячется, каждый знает, что ему делать.
А впереди, на открытом заснеженном пространстве, широкой дугой, далеко уходящей вправо и влево, все еще рвались немецкие снаряды и мины, и это означало, что противник пока не представляет, что кроется за атакой русских, что у немцев если и не паника, то растерянность имеет место это уж точно: наверняка не ожидали, что русские так быстро окажутся здесь, что они вообще могут оказаться здесь через полчаса после начала атаки.
Наш огненный вал, между тем, докатился до деревни Станиславув, огненным смерчем прошествовал по ее улицам, огородам и крышам домов, поднялся за деревней на взгорок и опал, будто израсходовав все свои силы, оставив за собой несколько разгорающихся пожаров.
Вдоль опушки леса бойцы энергично махали лопатами, вгрызаясь в мокрую землю, которую так и не схватили по-настоящему морозы. Пулеметчики, хрипя от напряжения, волокли толстые лесины, укладывали их на бруствер, другие валили телеграфные столбы. Прибежал запыхавшийся солдат и доложил, что при прочесывании на восточной опушке леса они наткнулись на немецкие противотанковые орудия, прислугу взяли в плен, а больше никого не обнаружили.
Сколько орудий? спросил Красников.
Четыре. Одно без прицела: снаряд попал. Но наводить можно и через ствол.
А тяга есть?
Есть. Машины на полугусеничном ходу. Там уже ребята цепляют. Гаврилов спрашивает, что с немцами делать?
Сами не знаете, что? Расстрелять! Впрочем, парочку фрицев, званием повыше, оставить и привести сюда. Допросим, узнаем, что у них дальше. И пушки сюда. Давай!
Солдат козырнул и скрылся в лесу.
Красников возвращался назад, к своему КП под толстым дубом со срезанной верхушкой, когда стрельба прекратилась.
Только где-то сзади была слышна пулеметная и автоматная трескотня да редкие разрывы снарядов и мин. Трудно было отсюда определить, что означают эти звуки: наши ли расширяют прорыв, немцы ли затыкают образовавшуюся дыру. Связной все еще не появлялся, связисты где-то застряли со своими катушками и телефонными аппаратами. Что делается сзади, не видно за лесом, а впереди будто все вымерло, лишь поднимались к небу отдельные дымы. Но Красников знал, что это только кажется, а на самом деле там идет своя, скрытая от его глаз, деятельность, и она вот-вот проявится.
И вдруг сзади густо ударили автоматы. Стрельба, однако, длилась всего секунд двадцать и так же резко оборвалась, лишь прозвучало вдогонку несколько коротких очередей да одиночных выстрелов: там, судя по всему, Гаврилов расправился с немецкими артиллеристами.
Вся линия, по которой рылись окопы, услыхав эти выстрелы, замерла, и Красников увидел, как его солдаты с тревогой поглядывают то назад, то на него, своего командира. Тогда лейтенант пренебрежительно махнул рукой, поднял к глазам бинокль и стал смотреть вперед, в сторону деревни. И люди успокоились, снова замелькали лопатки и полетела из окопов земля.
Стоя под деревом, Красников в бинокль изучал каждый перелесок, каждый холмик лежащей перед ним местности. Вот в поле зрения попали крыши домов, шпиль костела, его стрельчатые окна. Наверняка в этом костеле немецкий наблюдательный пункт. На южной окраине деревни чадно горит какое-то строение, резко выделяясь среди других пожаров. Но дерево так гореть не может. Так горит солярка или немецкий эрзац-бензин. Ну, еще резина. Значит, в деревне есть какая-то техника. Машины, по крайней мере. А вон на другом конце Станиславува, среди голых деревьев, вдруг вспухло сизое облачко, чуть правее еще. Танки. Пока невидимые, но уже пришедшие в движение. А прямо по центру деревни, в садах и огородах, тоже какая-то суета: похоже, накапливается пехота.
Была бы связь со своими артиллеристами Может, послать еще связного?
Глава 16
Красников посмотрел на часы: с начала атаки прошло чуть больше часа и удивился: ему казалось, что целая вечность. Нет, посылать связного рановато, а то подумают там, что он нервничает и не знает, что делать. В конце концов, у него приказ: оседлать рокаду! и он оседлал. А все остальное как решит начальство.
За спиной послышался рокот, и среди подлеска показался немецкий тягач. Красников махнул рукой, побежал навстречу. В кабине тягача сидел Гаврилов и широко улыбался. Красников впервые видел такую ясную и торжествующую улыбку на лице бывшего майора танковых войск. Гаврилов открыл дверцу, соскочил на землю.
Вот что, Гаврилов, заговорил Красников, обойдя тягач и прицепленную к нему длинноствольную пушку с широким набалдашником дульного тормоза. Протащите орудия так, чтобы из костела не было видно. У них там наверняка наблюдательный пункт. Этот пункт надо будет снести первыми же выстрелами. Орудия распределите по фронту равномерно. И таким образом, чтобы можно было прикрыть фланги. Имейте в виду: у немцев привычка утюжить позиции вдоль фронта. Я сейчас дам команду по цепи, чтобы все артиллеристы собрались к вам. Должны же быть у нас артиллеристы? Как вы думаете?
Найдутся, товарищ лейтенант.
Зарывайтесь в землю. Поспешите. Немцы вот-вот начнут атаку. В деревне у них танки.
Ничего, не так страшен черт, как его малюют! все так же широко улыбаясь, ответил Гаврилов. Да вы не волнуйтесь, командир. Не подведем.
Ну, давайте. Я вас назначаю командиром батареи.
Через минуту два тягача повернули налево, давя гусеницами кустарник и мелкие деревья, два направо. По цепи побежал автоматчик, выкрикивая на ходу:
Братва! Нужны пушкари! Евсеев! Капитан Евсеев! Кто видел капитана Евсеева?
Красников вернулся на свой КП под дерево.
А в это время за спиной, за лесом, все сильнее разгорался бой. Слышались тявканья противотанковых пушек, дудуканье крупнокалиберных пулеметов. Казалось, стрельба шла по всему фронту. Она то приближалась, то отдалялась, то усиливалась, то ослабевала.
Подвели двух пленных немцев: один с погонами лейтенанта, другой фельдфебеля. Обоим лет по сорок. Пленных посадили на землю. Федоров, знающий немецкий язык, рассматривал карты из планшеток.
Выясни, что у них впереди, велел Федорову Красников. Какие силы, какое у них задание? А потом отправь их в тыл с двумя бойцами.
Миновало еще полчаса, а связи со своими все не было.
Камков! окликнул Красников своего связного. Камков воткнул в землю лопатку, подхватил автомат, выбрался из щели, которую рыл в нескольких метрах позади дуба.
Найди Дудника! распорядился Красников. Он где-то там, слева, в третьем взводе. Маленький такой.
Камков кинулся вдоль опушки, но, обгоняя его, понеслось:
Дудник! Дудника к командиру!
Дудника Красников приметил давно, еще в Сталино: тихий, неприметный, щуплый, может, и не из офицеров даже, а из сержантов или даже рядовых: такие тоже встречались, хотя и не часто: ими затыкали некомплект штурбатов. А приметил потому, что командиру роты положен был ординарец. Все ротные обзавелись ими сразу же, а Красников все никак не мог решиться, кого назначить на эту должность. Федорова и Камкова он держал при себе в качестве связных, как наиболее молодых и расторопных, но кто-то должен был заботиться и о его быте: не всегда у командира роты есть время на всякие мелочи, которые, если на них не обращать внимания, могут вырасти в бог знает какие проблемы.
Однажды Леваков увидел Красникова, несущего ведро с водой, сделал ему внушение и велел подобрать себе ординарца. Вот тогда-то лейтенант и обратил внимание на этого Дудника, который по своей внешности, как казалось Красникову, вполне подходил к этой должности.
Красников вызвал Дудника к себе. Тот вошел в двери бочком, тихо доложил и уставился на пряжку ремня командира роты. Одет он неряшливо, все на нем перекошено и торчало в разные стороны. И не столько потому, что не по росту, а больше потому, что солдату этому все равно, как он выглядит.
Садись, Дудник, произнес Красников, показывая рукой на табурет.
Спасибо, тихо поблагодарил тот и присел на краешек, вложив ладони между острых коленок.
Вообще-то Красников к своим солдатам обращался на «вы»: бывшие офицеры все-таки, как-то неудобно таким людям тыкать. Да и старше его по возрасту. Сами они в большинстве своем обращались друг к другу тоже на «вы» и по имени-отчеству, так что Красникову и другим молодым лейтенантам, привыкшим на фронте быстро переходить на «ты» между собой, а с солдатами и подавно, в штурмовом батальоне пришлось себя ломать. Только майор Леваков будто не знал и не замечал всего этого и тыкал всем подряд напропалую.
А к этому Дуднику обращаться на «вы» было даже как-то неловко, как неловко обращаться на «вы» к маленькому ребенку.
На вид Дуднику лет сорок пять. Можно сказать, ординарский возраст. Жизнь, видать, крепко его потрепала и помяла, не оставив никаких перспектив на будущее. Будь воля Красникова, отдал бы его в обозники или в хозвзвод: кому-то и там надо служить. Ну, а уж коли оказался в роте
Я вот тебя зачем вызвал, начал издалека Красников, не зная, как подступиться к главному. Как у тебя со службой? Ты говори, не стесняйся.
Благодарю вас, товарищ лейтенант, у меня все в порядке, тихо ответил Дудник, не поднимая глаз.
Ну вот обмундирование Что там, по твоему росту не могли подобрать? Есть же там маленькие роста. Я прикажу старшине
Мне дали такое, сказали, что других нету.
Дудник подергал подол своей гимнастерки двумя пальцами, будто доказывая этим правоту своих слов.
Мда-а Ну а до войны-то до войны ты кем был?
Дудник закусил нижнюю губу, еще глубже сунул руки в колени, ссутулился и стал похож на провинившегося мальчишку; но вдруг вскинул голову, произнес с кривой усмешкой, глядя в глаза Красникову потухшими, но умными глазами:
До войны, товарищ лейтенант, до плена то есть, я исполнял должность командира погранотряда в звании подполковника Рабоче-крестьянской Красной армии. Не похоже?
Не похоже, честно сознался Красников. Я думал, что вы вообще не офицер. И, желая как-то сгладить неловкость, добавил: Выходит, мы с вами коллеги в некотором роде: я до войны учился в погранучилище. Закончить, правда, не успел.
Дудник сочувственно покивал головой и снова поник, съежился, будто не он только что с вызовом и горечью отвечал на докучливый вопрос лейтенанта.
Ну, хорошо, поднялся Красников. Вы можете быть свободны. Я распоряжусь, чтобы вам подобрали обмундирование по росту.
Не мог же он, в конце концов, допустить, чтобы ему прислуживал бывший подполковник. Так и остался Красников без ординарца. Впрочем, Камков с Федоровым взяли заботу о своем командире на себя по собственной инициативе, так что нужда в ординарце отпала сама собой.