Однако, едва Валецкий подошел к вытянувшимся шеренгам, как в нем проснулось какое-то болезненное любопытство к этим солдатам, среди которых чем черт не шутит! могут оказаться офицеры его корпуса, который он растерял в первые же дни войны. Большая часть корпуса так и не смогла прорваться к своим, и теперь никто не скажет, сколько солдат и офицеров легли под немецкими пулями и бомбами, а сколько подняли вверх руки. Валецкий никогда и ни с кем не говорил на эту тему, как не говорили другие командиры дивизий, корпусов и армий о своих тогдашних потерях, и не потому, что все знали, что потери огромны, а потому, скорее всего, что каждый чувствовал: вина за них лежит на каждом из них. И все же сам Валецкий вырвался из окружения, следовательно, могли это сделать и другие, если бы проявили твердость, решительность и моральную стойкость. Этим, стоящим сейчас перед ним, боевым генералом, можно сказать, повезло: они живы, они могут искупить свою вину перед родиной. Вот только достанет ли им мужества еще раз встретиться лицом к лицу со смертью и не дрогнуть?
Перед генералом Валецким стояли люди из прошлого, в котором осталась и его частичка, в том числе люди, как ему докладывали, из сорок первого сорок вторых годов, и он медленно шагал вдоль строя, вглядываясь в их лица с болезненным любопытством. В глубине души он сознавал, что и сам мог разделить их участь, но не разделил же и это поднимало его в собственных глазах. Может быть, поэтому он не испытывал к ним ни жалости, ни сочувствия. Да и откуда им взяться? война не для жалости и прочего.
Чем дальше генерал Валецкий шагал вдоль замершего строя, тем на душе становилось тревожнее. Бог знает даже отчего. Может, оттого, что и они смотрели на него как-то не так, как должны были, по его понятиям, смотреть на командующего армией обычные солдаты. Валецкий не замечал в их взглядах вины, раскаяния, покорности. Они, как ему казалось, смотрели на него почти с тем же любопытством, что и он на них, и это их любопытство, так не похожее на простодушное любопытство обыкновенных солдат, оскорбляло генерала Валецкого.
Он дошел до конца строя, и тут взгляд его наткнулся на взгляд маленького солдатика, сочащийся почти собачьей тоской. Солдатик был с ног до головы залеплен грязью, полы его шинели, доходившие почти до самой земли, свисали тяжелыми мокрыми складками. Огромная винтовка с примкнутым штыком делала солдатика еще меньше ростом.
Валецкий нахмурился: он не любил щуплых, низкорослых, убогих, калек, всяких там недоносков. Они создавали дисгармонию, нарушали ровное скольжение взгляда и течение мысли. Но, отвернувшись от солдатика, Валецкий почувствовал облегчение, словно именно в нем нашел то, что безрезультатно искал в других штрафниках.
Генерал вернулся к середине строя, отошел на некоторое расстояние. Надо было что-то сказать, иначе терялся смысл этой поездки.
Товарищи красноармейцы! Бойцы! начал он, повернувшись лицом к строю. Через некоторое время вы пойдете в бой. Перед вами издыхающий, но все еще сильный враг. Вы хорошо освоили наступление непосредственно за огненным валом. Вы обрушитесь на врага, как э-э гром среди ясного неба. Вы должны доказать еще раз Валецкий споткнулся, подыскивая слова: на язык лезло совсем не то, если иметь в виду прошлое людей, стоящих перед ним. Но он быстро справился с заминкой: Вы должны доказать, доказать еще раз всему миру, что нет ничего сильнее русского солдата, что под руководством партии большевиков и великого Сталина мы не раз побеждали ненавистных фашистских извергов, победим их окончательно, добив зверя в его же собственном логове! Ура!
Ур-рааа! нестройно ответила рота, но потом, спохватившись, сто с лишним глоток рявкнули так, словно решили оглушить стоящего перед ними генерала.
Когда крики смолкли, Валецкий повернулся и пошел к машине. Он был вполне доволен собой. В машине же и решил, что надо все-таки этих штрафников испытать в настоящем деле. Ну, хотя бы в разведке боем. Пусть-ка прорвутся на правом фланге его армии. Если эту атаку хорошо подготовить, то можно заставить немцев оттянуть на правый фланг часть их резервов, а главное раскрыть систему огня. В любом случае такая атака себя оправдает.
И, полуобернувшись к полковнику Матову, сидящему рядом с ним на заднем сидении, сказал:
Передайте этим вашим штурмовикам, что если они хорошо проявят себя в первом же бою, то особо отличившихся направят на офицерские должности в войска. Только воздержитесь называть конкретные сроки. Там посмотрим.
Глава 14
Ночью роту лейтенанта Красникова, увеличившуюся вдвое за счет первой, третьей и четвертой рот, на «студерах» перебросили на двадцать километров севернее, на ночь разместили в двух бывших конюшнях, расположенных поблизости от усадьбы какого-то польского шляхтича, пополнили вооружением, выдали на три дня сухой паек. Все понимали: не для парада, не для учений, а для серьезного дела.
Люди готовились молча, сосредоточенно: чистили оружие, приводили в порядок обмундирование, подшивали чистые подворотнички, писали письма. Нечто торжественное витало в воздухе, каждый делился с другими последним, разговоры велись тихо.
Красников понимал: его солдаты готовились не столько к бою, сколько к смерти, но тут уж он ничего не мог поделать.
А потом, ближе к полуночи, когда подготовка закончилась, еще час пели свои «каторжные» песни. В полнейшей тишине и темноте песни эти звучали как молитвы древних воинов о ниспослании победы над супостатом:
Не слышно шума городского,
На Невских башнях тишина,
И на штыке у часового
Горит полночная луна,
выводил Федоров своим чистым голосом, а хор мужских голосов вторил ему, и песня металась между каменных стен конюшни, выплескиваясь наружу слитным рокотом, прорезаемым высокими подголосками.
Но был у лейтенанта Красникова еще и вчерашний вечер.
Вчера, часов в шесть, его вызвал в свою землянку командир батальона майор Леваков. Вызвал одного, без взводных. В землянке жарко топилась буржуйка, на дощатом столе, застеленном настоящей скатертью, стояли бутылки с немецким шнапсом, дымилась вареная картошка, щедро приправленная «вторым фронтом» американской свиной тушенкой, в больших мисках с верхом лежали соленые огурцы и квашеная капуста. За столом сидели замполит капитан Моторин и уполномоченный отдела контрразведки «Смерш» старший лейтенант Кривоносов. Отсутствовал лишь начальник штаба батальона капитан Кроновецкий, который, по слухам, не ладил с майором Леваковым, и потому их отношения не простирались дальше официальных.
Вокруг стола хлопотала батальонная медсестра Ольга Урюпина, курносенькая миловидная блондиночка откуда-то из-под Архангельска, которую, как только она появилась в батальоне, еще в Сталино, Леваков оставил при себе и не отпускал ни на шаг.
Входи, лейтенант, гостем будешь! широким жестом хлебосольного хозяина пригласил Леваков, обнял Красникова за плечи и повел к столу. Он посадил его рядом с собой и сам налил в его стакан шнапсу.
Налили себе и Моторин с Кривоносовым. При этом Моторин как-то все время брезгливо ухмылялся, словно его силком заставили пить, а он этот фашистский шнапс и на дух не переносит. Кривоносов же вел себя обычно: поглядывал на всех щупающими глазками из-под полуопущенных ресниц, словно не верил, что это застолье не таит в себе какой-то другой, тайный и враждебный, смысл, а есть как раз то, что оно и есть на самом деле фронтовой сабантуйчик фронтовых офицеров. При этом Кривоносов как бы и не считал себя участником этого сабантуйчика, а лишь человеком, который всегда и во всех обстоятельствах выполняет свой долг, то есть, не ослабляя бдительности, выявляет затаившихся шпионов, предателей, паникеров и маловеров.
Майор Леваков подождал, пока наполнятся стаканы, позвал Урюпину:
Садись, Ольга, и ты с нами. Помолчал, заговорил торжественно и важно: Сегодня, товарищи, у нас особый день канун боевого крещения двадцать третьего отдельного штурмового стрелкового батальона под командованием гвардии майора Левакова. Вот так-то. И честь креститься первыми выпала роте лейтенанта Красникова Андрея Александровича. Поэтому я предлагаю тост за нашего лейтенанта, за то, чтобы он успешно выполнил задание командования, остался жив и невредим, получил орден и еще одну звездочку на погоны. Или как в песне поется: «Если смерти, то мгновенной, если раны небольшой». За твое здоровье, лейтенант! За твой и наш общий успех!
Все встали, потянулись к Красникову стаканами. Он смущенно улыбался, благодарил, будто именно эти люди выбрали его роту для предстоящего дела, уступили ему честь вступить в бой первым, хотя каждый из них не прочь оказаться на его месте.
Молча, не садясь, выпили водку. Оля Урюпина, отчаянно взмахнув рукой эх, была не была! тоже осушила свой стакан, со стуком поставила его на стол, воскликнула:
А вот дай-ка, лейтенант, я тебя расцелую на счастье! обогнула стол, с широкой, вызывающей улыбкой подошла к Красникову, крепко, по-мужски, обняла его шею двумя руками и припала влажными губами к его губам.
За столом одобрительно загудели, а комбат даже захлопал в ладоши.
Вот это закуска! воскликнул он. Молодец, Урюпина! Вот за это, за твою лихость, я тебя и люблю. Считай, лейтенант, что ты теперь заговоренный. До самой смерти ничего с тобой не случится. Однако смотрел на Красникова сузившимися глазами, лицо кривилось недоброй ухмылкой.
Пили еще. Пили по отдельности за присутствующих, за победу, за товарища Сталина, еще за что-то. Водка развязала языки, из каждого выплескивалось наболевшее, хранимое втайне от других.
И за что нас в этот чертов батальон запихнули? жаловался капитан Моторин. Все люди как люди, а мы не пришей кобыле хвост. Приходишь в политотдел штрафник! Это как? А? Ну, вы понятно: в окружении побывали. А я тут при чем? И как, спрашивается, вести политработу, если в ротах нет замполитов? Как? Я один на весь батальон. Но требуют с меня, будто у меня целый штат. А людишки какие? Контингент, одним словом
Ладно ныть! Леваков мутным глазом уставился на своего замполита. Тебя тут и одного лишка. Штату захотел Накося выкуси! и сунул под нос Моторину фигу. А хочешь иди с Красниковым! А? Я разрешаю. И, откинувшись к стене, закашлялся хриплым и злым смехом.
Ты думаешь, я боюсь? Нет, я не боюсь. Воевал не меньше твоего. Да! плачущим голосом отбивался Моторин. А только я отвечаю не за роту, а за весь батальон. И за тебя, кстати, тоже несу ответственность перед политорганами. Да.
Мальчики, перестаньте рычать друг на друга! упрашивала Урюпина, жалко улыбаясь. А то я тоже напьюсь. Красников, красненький мой, ты не обращай на них внимания. Ты лучше скажи: ты, что, и правда из Москвы?
Да.
Из самой-самой?
Из самой-самой.
Завидую тебе. А мы вот Москву ночью проезжали. Из вагонов даже не выпустили. А так хотелось посмотреть. Скажи, а ты Сталина видел?
Видел.
Как? Вот так-вот так?
Ну что ты! На трибуне Мавзолея во время физкультурного парада.
Ну и как он?
В каком смысле?
Ой, так ведь Сталин же!
Н-не знаю, замялся Красников. Ну, почти как на портретах.
Это в каком смысле почти? уставился на Красникова старший лейтенант Кривоносов.
Ну, как в каком? Живой человек всегда несколько отличается от своей фотографии. К тому же, на расстоянии не слишком-то разглядишь.
Так и не говори почти. Сталин он Сталин и есть. Что на портретах, что в натуральную величину. И вдруг откинулся к бревенчатой стене и запел срывающимся фальцетом:
От края до края, по горным вершинам,
Где горный орел совершает поле-ет,
О Сталине мудром, родном и любимом,
Прекрасные песни слагает наро-о-од.
Моторин подхватил, сорвался, замахал руками.
Подожди, подожди, подожди! Высоко взял! Вот как надо:
Мы готовы к бою, товарищ Ворошилов,
Мы готовы к бою, Сталин наш отец!
Это ж совсем из другой оперы, пьяно возмутился Кривоносов. И вдруг стукнул кулаком по столу и начал выкрикивать, порываясь подняться на ноги: Я вас насквозь вижу! Вы думаете, если Кривоносов старший лейтенант, так он сошка мелкая? Ош-шибаетесь! У нас, в органах, это все равно, что полковник!
Ладно, ладно, не шуми, полковник, миролюбиво похлопал его по плечу Леваков. Давай лучше русскую. Урюпина, дай ему баян. А ты чего, лейтенант, не пьешь? Пей! Еще неизвестно, придется ли когда
Вот-вот, нудил Моторин, пьяно раскачиваясь из стороны в сторону. Мы тут, на передовой, в обнимку со смертью, а они там, в тылу, и все ордена им! Знаю, видел.
Урюпина принесла потертый баян, поставила его на колени Кривоносову, помогла продеть руки в лямки.
Ой, мальчики, совсем вы у меня окосели! похихикивала она, виновато поглядывая на Красникова, впервые оказавшегося в компании со своим начальством. Не дай бог кто нагрянет
Ладно, не каркай! Леваков притянул Урюпину к себе за руку, посадил на колени, облапил рукой пышную грудь, на которой еле сходилась солдатская гимнастерка, зажмурился.
Урюпина кинула на Красникова умоляющий взгляд, с трудом отодрала от себя руки комбата, вывернулась, ушла за перегородку, затихла там.
Кривоносов пробежал пальцами по ладам, рванул меха баян рявкнул басами и затих.
Красников поднялся.
Разрешите идти, товарищ майор? произнес он, оправляя на себе гимнастерку.
Леваков с трудом поднял голову, глянул на лейтенанта мутными глазами, оторвал от стола руку и пошевелил в воздухе пальцами. Вскинулся и Кривоносов, долго разглядывал Красникова, хмурился, собирая расползающиеся мысли, вспомнил что-то и повеселел:
Стой! Я чего тебе хотел сказать. У тебя там есть двое: Пивоваров и Гаврилов. Ты за ними присматривай. Темные личности. Ведут агитацию. Имей в виду. Если пропадут с тебя спросится. Не посмотрю, что ты кому-то там приглянулся. У меня все вот где! И похлопал себя по нагрудному карману рукой.
С чего это они должны пропасть? резко бросил Красников, чувствуя, что его вдруг начинает разбирать злость. Они, между прочим
Он не успел договорить, как из-за перегородки выскочила Урюпина, затараторила:
Мальчики, мальчики, мальчики! Успокоились, успокоились, успокоились! А ты, Пашка, давай играй! Тут тебе не особый отдел, так что знай свое место! и, вцепившись Красникову в рукав, зашептала в ухо горячими губами: А ты, миленький, иди! Они уже на взводе, с них взятки гладки. Иди, миленький! И храни тебя бог! Или еще кто. А я буду думать о тебе.
Она помогла Красникову надеть шинель, вывела его из землянки и, как тогда, за столом, крепко обняла за шею и поцеловала в губы. Потом оттолкнула и нырнула в темноту.
Этот поцелуй жег лейтенанта Красникова до сих пор.
Часы показывали ровно восемь, но артиллерия огня почему-то не открывала. Лейтенант Красников, хотя и хорошо различал в свете занимающегося серенького утра быстро бегущую секундную стрелку, все же, словно не веря своим глазам, поднес часы к уху, услыхал отчетливое тик-тик-тик и огляделся.
Солдаты его роты, припав к стенкам окопов, напряженно вглядывались в сторону немецких позиций, до которых было метров четыреста. И там, над немецкими позициями, туманной дымкой висела чуткая тишина.
Может, отменили атаку? Тогда должны предупредить Черт знает что такое! От такого ожидания с ума можно сойти.
Не за себя нервничал лейтенант Красников, а за своих солдат, для многих из которых предстоящий бой первый бой в их военной карьере. Перегорят мужики в ожидании, сломаются раньше, чем шагнут из окопа. Некоторые сегодня и так глаз не сомкнули, на нерве держатся.
Федоров! окликнул Красников связного. Сбегай на капэ, узнай, что там у них!
Федоров отпрянул от стенки окопа и, пригнувшись, побежал на командный пункт батальона, занимающего здесь оборону.
Бойцы провожали его молчаливыми взглядами, расслаблялись, опускались на дно окопа. Некоторые принялись крутить цигарки.
Вернулся Федоров и доложил, что полковое начальство само не знает, что случилось, но атака не отменена, а лишь отложена на неопределенное время, роте оставаться на исходных позициях и ждать.
Команда тут же была передана по цепи, и Красников присел на дно окопа. Он вынул из планшетки карту-километровку и еще раз принялся изучать направление атаки, обозначенное синей стрелой.
Глава 15
На КП дивизии генерал Валецкий пил чай. Это он отдал приказ отложить атаку штурмовиков на полчаса. Дело в том, что лесистая долина, по которой предстоит им наступать, затянута туманом, и даже в стереотрубу видны лишь островки деревьев, будто плавающие среди застывших пенных водоворотов. А Валецкий хотел еще раз своими глазами увидеть, как будет проходить не учебная, а настоящая атака за огненным валом. Более того, у него была мысль устроить не банальную разведку боем, а попробовать вклиниться в немецкие порядки километров на пять и, таким образом, нависнуть над левым флангом их танковой дивизии. Немцы непременно захотят этот клин выбить, потому что он будет мешать им маневрировать, втянутся в бои, ослабят другие участки, а через два дня его армия начнет наступление на главном направлении всеми имеющимися в ее распоряжении силами, и немцы, сгрудившись на правом фланге, попадут в котел. Пусть это будет небольшой котел, но но по топору и топорище. Поэтому Валецкий приказал довести численность роты штурмовиков, которую наблюдал на учении и командир которой понравился ему своей молодцеватостью и юношеской восторженностью этот полезет хоть черту на рога, до двухсотпятидесяти человек, дать им с десяток ручных пулеметов, противотанковые ружья и в достатке боеприпасов. Если атака удастся, то вслед за штурмовиками пойдет стрелковый полк с приданной ему артиллерией и ротой танков. Их задача закрепиться на новых позициях. Ну а если не получится не беда: тогда это будет просто разведка боем. В любом случае он должен видеть, как развивается атака, чтобы учесть все неожиданности, могущие возникнуть во время предстоящего наступления.