Цепь солдат то затягивало дымом и тогда были видны лишь отдельные ее звенья, то она возникала вновь, и казалось, что нет и не может быть на земле такой силы, которая бы могла остановить этот равномерный бег серых фигурок. И как бы ни условно было открывающееся перед Валецким зрелище, повидавшим на своем веку не одну атаку, тоже когда-то бегавшим с винтовкой наперевес, зрелище это все равно захватывало и даже гипнотизировало своей логической завершенностью. А ведь еще в Первую мировую немцы пользовались этим приемом, но русские армии внедрить его у себя не смогли: тут и дисциплина не немецкая, и русская безалаберность, и снарядов не хватало, и сами снаряды могли то перелетать, то не долетать до цели по причине некачественных порохов. И только теперь, на четвертый год войны, и мы сподобились до немецкой методы. Как говорится, лучше позже, чем никогда.
Вот разрывы подошли вплотную к подножию холмистой гряды, вот полезли вверх, в их дыму скрылись приземистые строения, а цепь серых фигурок, уже едва различимая даже в стереотрубу, все так же неумолимо двигалась вслед за ними, словно связанная с огненным валом незримой нитью. Казалось, что серые фигурки не знают усталости и могут бежать в раз и навсегда заданном темпе безостановочно на какое угодно расстояние.
Вот черти! восхищенно пробормотал Валецкий. Если они так и в настоящем бою И, обернувшись к полковнику Матову: Сколько они прошли?
Около пяти километров. Если точно четыре семьсот.
Валецкий глянул на часы: с того мгновения, как в небо взлетели красные ракеты, прошло 26 минут. За полчаса пять километров Если так и в боевой обстановке, то они прошьют немецкую оборону
Давно тренируетесь?
Здесь вторую неделю. До этого батальон тренировался самостоятельно.
Сколько они могут вот так, безостановочно?
Километров пятнадцать-двадцать. С полной выкладкой. В зависимости от местности. Мы проверяли, улыбнулся Матов, глядя на командующего армией своими большими нагловатыми, как показалось Валецкому, глазами. А в бой они пойдут налегке. Другое дело, что такое расстояние невозможно контролировать визуально. Но если батальон снабдить рациями, да вслед за пехотой двигать артиллерию, то можно рассчитывать километров на десять. Теоретически, разумеется.
Что ж, неплохо, согласился Валецкий. Весьма неплохо. Давайте отбой. И поднялся.
Матов коротко взмахнул рукой и в небе расцвела целая гирлянда разноцветных ракет.
И сразу же наступила тишина.
Проехать туда можно? Валецкий показал в сторону холмистой гряды, где, сносимые ветром к лесу, медленно таяли белесые дымки.
Можно. Вон там, справа, дорога.
Хорошо, поехали. Я хочу поговорить с солдатами.
Только Матов подошел к Валецкому вплотную и понизил голос. Это люди из так называемого отдельного штурмового батальона, товарищ командующий.
А-а замялся Валецкий, но отступать было поздно: слишком громко он объявил о своем намерении. Все равно, поехали!
Тогда лучше в моем вездеходе, Петр Вениаминович, предложил Матов. Дорога туда разбита весьма основательно.
Глава 12
Наконец-то дали отбой, перестали рваться снаряды и мины, цепь остановила свой бег и стала медленно стягиваться к середине, к лейтенанту Красникову.
Гаврилов шагал рядом с Пивоваровым. Они довольно быстро сошлись и подружились: и судьбы во многом схожие, и семьи неизвестно где, и на жизнь и на войну взгляды почти одинаковые. Но главное, что их объединяло, это неистовое желание осмыслить путь, пройденный армией, понять, почему этот путь оказался таким тернистым. Оба не без основания полагали, что военная карьера для них кончилась, что если удастся уцелеть, надо будет как-то по-новому устраивать свою жизнь. И оба надеялись, что после победы все должно перемениться к лучшему, пусть не сразу, не на другой день, но все равно и обязательно, потому что народ, вынесший такую страшную войну, испытавший столько горя и понесший такие потери, заслуживает лучшей доли. История России и других государств давала им разные примеры такого улучшения народной жизни, и им очень хотелось, чтобы эти примеры говорили не о случайности, а о закономерности.
Пивоваров и Гаврилов внешне резко отличались друг от друга: один высокий и медлительный, другой почти на голову ниже, непоседливый и взрывной. Когда выпадало свободное время, они отходили в сторонку, и было видно, как невысокий, но вытянутый в струнку Гаврилов мечется вокруг высокого и сутулого Пивоварова, рубя воздух руками, сжатыми в кулаки.
О чем могут спорить два бывших офицера и на почтительном расстоянии от других бывших же офицеров? О чем могут спорить два бывших офицера, если другие бывшие офицеры не только ни о чем спорить не желают, но и перекинуться двумя-тремя словами на темы, не относящиеся к службе, к обыденным нуждам и потребностям, считают непозволительной роскошью?
И однажды к ним подошел невзрачный человечек и, пристально глядя на испачканные глиной носки сапог Гаврилова, произнес безразличным голосом:
Смершевец велел узнать, о чем вы говорите. С вашего разрешения я передам ему, что вы обсуждаете возможность существования жизни на других планетах солнечной системы. Извините. Повернулся и побрел к остальным.
Пивоваров посмотрел вслед маленькому человечку, помял шершавый подбородок, поморгал глазами, продолжил прерванный разговор:
И все-таки плен, как неизбежное зло всякой войны, никогда и ни в какой армии не считался позором, а тем более преступлением. Даже у нас в гражданскую. Вспомни! А если взять «Слово о полку Игореве» Да что там говорить!
Ты не знаешь, что это за сморчок такой? пропустил мимо ушей рассуждение Пивоварова Гаврилов. Странный какой-то тип. Его как бы и нет, а стоит оглянуться всегда рядом, всегда смотрит под ноги. Я, например, глаз его не видел Из рядовых, что ли?
А-а Говорят, офицер, из пограничников, ответил Пивоваров, думая о своем. И уверенно заключил: Все мы здесь, Алексей Потапыч, странные типы. Ты не находишь?
Нахожу. Только, знаешь, пошли к остальным. А то и правда как-то
Боишься?
Боюсь, признался Гаврилов. Боюсь, что не дадут умереть с оружием в руках. А умереть за колючей проволокой Я, знаешь, о чем мечтаю? Смешно сказать: в первом же бою раздобыть пистолет, чтобы он всегда был при мне, чтобы в случае чего Помолчал, усмехнулся, признался: Хотя, если вспомнить, как меня брали в плен, то и пистолет не помог.
Да, ситуации бывают самые неожиданные, согласился Пивоваров, вспомнив свое прошлое.
Этот разговор случился у них совсем недавно каких-нибудь пять-шесть дней назад. После предупреждения маленького человечка они уединялись реже и так, чтобы не на виду.
Ну как? спросил Гаврилов у Пивоварова, когда они, еще не отдышавшись от изнурительного бега, брели к пологому холму, на котором неподвижно стоял командир роты лейтенант Красников.
Ничего, нормально, ответил Пивоваров. Вот только к одному никак не могу привыкнуть к вою мин. Все время приходится преодолевать желание шлепнуться на землю и втиснуться в какую-нибудь щель.
Ну, это не только у тебя. Я и сам постоянно вслушиваюсь в звуки, издаваемые снарядами и минами. Вдруг, думаешь, наводчик сместил по нечаянности прицел. Или забыл перевести.
Однако, работают они хорошо. Профессионально работают. Хотя В соседнем батальоне был случай, что накрыли-таки своих
Что ж, случается. До войны даже на учениях бывало, что били по своим. Но в целом они молодцы. Глядишь, к концу войны и воевать научимся. Гаврилов покосился на своего друга. А я, между прочим, всегда с восхищением думал о моряках: им же прятаться в бою некуда. Стоять на мостике под огнем это, знаешь, выдержка нужна огромнейшая.
Пивоваров пожал плечами. Вспомнив свой первый и единственный морской бой с немецкими самолетами, произнес:
В бою обо всем забываешь. А потом деваться-то все равно некуда. Да и у тебя в танке
Ну, не скажи. В щель, конечно, не спрячешься, но в овражек заползти можно. Наконец, если подобьют и жив остался земля рядом, не то что у вас вода и вода.
Пивоваров остановился и, сощурившись, стал вглядываться туда, откуда они начинали учебную атаку.
Похоже, начальство к нам решило пожаловать.
Да, похоже, согласился Гаврилов, разглядев бронетранспортер и вездеход, ползущие по самой опушке леса в их сторону. И тут же воскликнул: Подтянись, братцы! А то покурить не успеете: начальство в гости едет!
Солдаты ускорили шаг. Гаврилов с Пивоваровым подошли почти последними к серой толпе людей, жадно глотавших махорочный дым.
Лейтенант Красников тоже заметил направляющиеся в их сторону машины, но не торопил своих солдат. О том, что за их учебной атакой сегодня будет наблюдать высокое начальство и, возможно, сам командарм, его предупредил еще вчера комбат Леваков. А заместитель комбата по политчасти капитан Моторин с полчаса вдалбливал ему в голову, какая это честь и ответственность представлять батальон перед командованием, и какие мысли в этой связи должен Красников внушить своим подчиненным перед завтрашними учениями.
Однако Красников внушать ничего не стал. Он за минувшие месяцы командования своей ротой усвоил, что его солдат не нужно ни агитировать, ни подгонять. Их просто нужно научить тому, чему он сам научился за годы войны: умению наступать, сидеть в обороне, бороться с танками, воевать в лесу и в населенных пунктах. И еще: он давно уже избавился от страха перед немцами, от неуверенности в себе, а у них, если не у большинства его солдат, то у значительной части, эти страх и неуверенность в своих силах держатся в потаенных извивах подсознания, они вбиты туда годами концлагерей и теми несколькими днями, неделями и месяцами войны, когда все рушилось на их глазах, и они сознавали свое полнейшее бессилие перед неумолимо надвигающейся могучей и непонятной силой. Может, не каждый из них догадывался об этом своем страхе, но он прорывался наружу, когда они задавали ему, своему командиру, счастливо прошедшему три с половиной года войны, вопросы. И больше всего их интересовали именно танки и способы борьбы с ними.
Еще Красников знал твердо, что страх этот пройдет лишь после первого удачного боя, а он, командир роты, должен сделать все, от него зависящее, чтобы этот бой выиграть.
Машины, между тем, подъехали настолько близко, что стали различимы солдаты в кузове бронетранспортера. И лейтенант Красников скомандовал построение.
Быстро, без суеты, серая бесформенная масса людей превратилась в ровные ряды подтянутых солдат.
Сми-и-ирна-а! На-прааа ву! Пра-авое-пле-чо-впере-ед аррш! звонким ликующим голосом пропел Красников и повел свою роту к дороге.
Ему еще, по старой училищной привычке, хотелось иногда скомандовать: «Запевай!», но он еще ни разу не отдавал такой команды, считая нелепостью любую строевую песню из уст этих людей. Другое дело на привале, у костра. Тогда Федоров затянет своим высоким чистым голосом какую-нибудь песню о бродяге, об узнике, которому уже не видать своей невесты, и хор хриплых, простуженных и прокуренных голосов подхватит и поведет самозабвенно и у многих на глазах заблестят слезы.
Других песен они не пели. И не только в его роте, но и в остальных тоже. Так что однажды капитан Моторин не выдержал:
Они у вас что каторжане или бойцы Красной армии? Вам их завтра вести в бой, а у них такое настроение, я бы сказал, упадническое. Это говорит о недостаточной политико-воспитательной работе со стороны командиров рот и взводов. Если вы, товарищи офицеры, не переломите этого настроения, я бы сказал, унылой безысходности, то я вынужден буду заострить этот вопрос перед политорганами. Имейте в виду.
Командиры рот помалкивали, майор Леваков шуршал бумагами, старший лейтенант Кривоносов подремывал в своем углу.
Вообще-то, поют они хорошо. Лично мне нравится, вдруг негромко произнес комбат, не поднимая головы.
Моторин глянул на комбата непонимающе, передернул плечами, словно ему под китель попала колючка.
А я разве говорю, что они плохо поют? Так тем более! Есть же хорошие советские песни, которые вдохновляют человека, возвышают, я бы сказал, душу. Я понимаю: русские народные. Но не все же время про бродягу, который, так сказать, с Сахалина. Тем более что никто из них Сахалина наверняка и в глаза не видел.
Красников так тогда ничего и не сказал своим солдатам, да и остальные ротные, видимо, тоже, а Моторин в ротах почти не бывал, и каторжанские песни продолжали звучать.
Глава 13
Лейтенант Красников шел впереди своей роты, шел вольным шагом физически сильного и здорового человека и с удовольствием вслушивался в мерную поступь своих солдат, совпадающую с его шагом. Прекрасное настроение светилось на его румяном, обветренном и загорелом лице. Ему нравилось идти впереди роты, нравилось командовать. Его рота хорошо прошла за огненным валом, он доволен учением, молодцеватым видом солдат и самим собой.
Не доходя метров двадцати до дороги, Красников повел роту параллельно ей, по хрусткому снегу, слегка прихваченному легким морозцем, а когда машины были уже совсем близко, остановил роту и повернул ее лицом к дороге.
Первым подъехал бронетранспортер с автоматчиками охраны, за ним вездеход командира дивизии. Из вездехода выбрался высокий генерал в серой папахе и длинной шинели без ремня, потоптался немного на месте и пошел к роте, заметно прихрамывая. За ним несколько офицеров.
Странно, но Красников почему-то именно сейчас вспомнил какой-то довоенный фильм, а в нем белого генерала, выбирающегося из автомобиля же: такая же шинель, такая же папаха, изумился своему неуместному сравнению и все же подумал: «Странно, как это вдруг вышло, что когда-то дрались с золотопогонниками, презирали их, а теперь я сам ношу погоны, и вот он генерал почти такой же, как в кино: то есть далекий от меня и даже чужой. Странно»
Волнуясь и оттого побледнев, отделился лейтенант Красников от своей роты, побежал навстречу, за несколько метров перешел на строевой шаг, высоко вскидывая ноги, остановился перед генералом, лихо кинул к шапке руку в кожаной перчатке, доложил все тем же ликующим голосом, каким отдавал команды:
Товарищ генерал-лейтенант! Вторая рота двадцать третьего отдельного штурмового стрелкового батальона закончила учебную атаку за огненным валом! Командир роты лейтенант Красников!
Генерал Валецкий выслушал рапорт, опустил руку и принялся снимать перчатку. Перчатка сидела плотно, и он долго в полнейшей тишине стягивал ее с ладони, дергая за пальцы. Наконец снял, глянул выжидательно на лейтенанта Красникова, и тот, догадавшись, зубами сдернул с правой руки перчатку и замер. Валецкий шагнул к командиру роты, протянул руку.
Красников осторожно сжал своими жесткими пальцами вялую ладонь командующего армии, снова подумал: «Ну, точно, как в кино!» и внутренне хохотнул от своих неуместных мыслей.
Благодарю вас, лейтенант. Вы отлично провели атаку. Вот если бы так и в боевой обстановке, громко, чтобы слышали все, произнес Валецкий и глянул с подозрением на лейтенанта, в глазах которого уловил что-то несерьезное.
Служу Советскому Союзу! выдержав паузу, выкрикнул Красников еще не привычные слова: совсем недавно выкрикивали: «Служу трудовому народу!» А лейтенант Николаенко так тот вообще считает, что все эти нововведения: погоны, гимн, офицерские звания, ликвидация института военных комиссаров, роспуск Коминтерна и многое другое все это отход от революционных традиций, если не сказать больше.
Да, так вот замялся на мгновение генерал Валецкий. Сможете вы так же четко пройти и через немецкие позиции?
Так точно, товарищ генерал-лейтенант! Сможем!
Это хорошо. Мне импонирует ваша уверенность, сказал Валецкий и пошел вдоль строя роты.
Пока Валецкий ехал в вездеходе, он думал, что полковник Матов специально подсунул ему штрафников, чтобы поставить командующего армией в затруднительное положение. О том, что такие штурмовые батальоны недавно прибыли с новым пополнением, командарм знал, как знал и их назначение прорывать немецкую оборону, следуя непосредственно за огненным валом без поддержки танков. Знал, что укомплектованы они в основном бывшими офицерами, что это, по существу, штрафные батальоны, хотя и названы по-другому. Но помимо штрафников такую же подготовку проходили и обычные пехотные батальоны. Не все, а по одному на дивизию. Большего ему, командующему армией, знать об этом не обязательно. Тем более не обязательно было встречаться именно со штрафниками. Но раз уж так вышло И Валецкий, пока ехал, прикидывал, что он скажет этим людям. Главное, не показывать вида, что они в его глазах чем-то отличаются от обычных воинских подразделений.