Зима с Франсуа Вийоном - Голикова Мария

Мария ГоликоваЗима с Франсуа Вийоном

Повесть

Мария Голикова родилась в Свердловске, окончила филологический факультет . В издательстве «Геликон Плюс» вышли ее романы «Рыцарь без меча» (2009) и «Марго. Сны и воспоминания королевы» (2010). В «Урале» публикуется впервые. Живёт и работает в Екатеринбурге.

В такие хмурые ноябрьские дни, как этот, башни собора казались особенно высокими и суровыми. Ветер пробирал до костей. Худой студент, кутаясь в плащ, стоял перед устремлённой в небо громадойи смотрел вверхто ли на его строгие линии, то ли на чёрных птиц, круживших в низком небе, то ли на серые зимние облака. Потом бросил взгляд на скульптуры над входами. Христос, ангелы, мертвецы, вставшие из могил для Страшного суда У него мелькнула мысль, что они все, должно быть, уже насквозь продрогли на таком холодном ветру, а Страшный суд ещё не скоро. Хотя кто знает Заканчивалась пятница 18 ноября 1492 года от Рождества Христова. Время шло своим чередом, осень сменялась зимой, и всё под небом было на своих местах. Только он, Жан-Мишель Тернье, студент Парижского университета не мог найти себе места и в эту минуту ощущал себя так, словно стоял не на площади перед собором, а на открытом помосте, и его душа была настежь распахнута всем ветрам этого мира, а его судьба предоставлена в полное распоряжение всем дорогам и неожиданностям, какие только могут случиться на свете. Он опять подумал о книге, о непонятной надписи в нейи о стихах. Это всё из-за них. Они что-то сделали с ним. Прежде Жан-Мишель даже не представлял, что в стихах может быть столько жизни.

Это были странные стихи. И вся история с книгой тоже была странной с самого начала. Несколько дней назад Жан-Мишель возвращался домой, припозднившись. Ноябрьскими вечерами в парижских закоулках темно, как в преисподней. Жан-Мишель пробирался по улице, стараясь не провалиться в глубокие грязные лужи, когда услышал шум борьбы и разглядел впереди какую-то возню. На всякий случай достал кинжал, хотя обращаться с ним толком не умел, и остановился, всматриваясь. В тусклом свете фонаря, висевшего над дверью в конце переулка, мало что было видно. Он понял только, что наблюдает, по всей вероятности, не драку собутыльников, а грабёжобычное дело для таких улиц и для такого позднего времени. Послышался удар, о стену шваркнул камень, раздалась брань, потом какой-то человек вырвался и убежал, и ещё двоеза ним. Переулок опустел, всё стихло.

Жан-Мишель вложил кинжал в ножны и подошёл к тому месту, где только что была драка. У стены что-то лежало. Он наклонился, поднял книгу и досадливо поморщился. Такие ценные вещи, как книги, не должны валяться в грязи парижских улиц, не должны попадать туда даже случайно! Как прав профессор Пери! Идут века, но человеческая природа не улучшается, а, напротив, ухудшается, и никакие достижения науки и произведения искусства не могут заставить людей уважать друг друга и относиться к книгам и знаниям с надлежащим почтением С такими мыслями Жан-Мишель осторожно стёр с книги слякоть и грязь, поправил плащ и подошёл ближе к фонарю. «Le grant testament Villon et le petit: Son , le&».

Жан-Мишель не раз слышал об этой книге, хотя сам не читал. Это был первый сборник французских стихов, изданный новым, недавно изобретённым типографским способом, с помощью книгопечатной машины: «Большое и Малое завещания Вийона, его баллады и стихотворения на жаргоне», автормэтр Франсуа Вийон. Жан-Мишель сунул книгу за пазуху и поспешил домой. Всю дорогу он думал, что книгу надо бы вернуть хозяинуведь она стоит денег. Но где теперь искать хозяина, даже если он остался цел после встречи с этими молодчиками?

Жан-Мишель добрался домой без приключений. Теперь ничто не мешало рассмотреть находку повнимательнее. Он зажёг свечи и раскрыл книгу. Всё-таки ей повезлостраницы почти не запачкались в грязи, пострадал только корешок. Пытаясь узнать, как звали её прежнего владельца, Жан-Мишель первым делом осмотрел форзацы. На последнем стояла надпись: «». Почерк был уверенный, размашистый, но красивый и правильныйсудя по всему, его владелец часто и помногу писал. И больше ничего, никаких подсказок. Кто такой , Жан-Мишель не имел понятия. Надеясь найти ответ в тексте, он стал листать книгу.

Иллюстрации и ровные линии готического шрифта радовали глаз. Впрочем, когда Жан-Мишель пробежал глазами текст, обнаружил в нём множество ошибок и опять вспомнил недавние слова одного из своих университетских учителей. Да, профессор Пери тысячу раз прав: судьба знающих людей в любую эпоху одинаково печальна. Ну в самом деле, что стоило этому издателю, месье Пьеру Леве, пригласить какого-нибудь учёного человека, чтобы он проверил текст перед печатью, исправил ошибки? Но нет, месье Леве не счёл это необходимым. Сам он, скорее всего, вообще не заметил никаких ошибок. Он наверняка так гордился своей печатной машиной, что ему не терпелось показать всем её возможности,  но такого рода гордость губительна для настоящей литературы, которая не терпит небрежного отношения к себе Интересно, а что думает об этом издании сам мэтр Вийон, автор стихов? И где он, жив ли он?

Жан-Мишель вернулся к началу и стал читать по порядку. В поэме «Лэ, или Малое завещание» поэт немного рассказывал о своей жизни, но в основном «отписывал» своё имущество тем, с кем его сводила судьба,  близким, друзьям, недругам, знакомым Заняться этим он решил в 1456 году, покидая Париж и прощаясь с прошлым, как он уточнил, из-за несчастной любви.

Читая «Лэ», Жан-Мишель порой не мог удержаться от смеха: например, своему приятелю-выпивохе Вийон завещал два места, где можно утолить жажду: водопой на Сене и таверну «Сосновая шишка». Монахам он оставлял горы еды, чтобы у них всегда хватало сил читать проповеди про Страшный суд, а по ночам забавляться со ; брадобрею Вийон щедро отдавал свою щетину и волосы, когда-то сбритые этим же брадобреем, а сапожнику и портномурваньё, в которое превратились его одежда и обувь Читая, Жан-Мишель временами вспоминал поэта , жившего два столетия назад, и его смешное «Завещание осла», но шутки Вийона неизменно оказывались гораздо тоньше, а сами стихинесравнимо красивее и глубже.

«Большое завещание» было написано несколько лет спустя в том же духе, только в нём говорилось о более серьёзных вещах. Его монотонный ритм разбивали вставные баллады, которые поразили Жана-Мишеляглубиной, сделавшей бы честь любому философу, озорством и остроумием, иногда переходившим в грубое шутовство, и неприкрытой болью, от которой что-то сжималось в горле Судя по некоторым стихотворениям, Вийон сочинял свои завещания не зряон не раз оказывался на волоске от смерти, сидел в тюрьмах, а однажды его чуть не повесили. Но воспринимать его стихи как настоящие завещания, всерьёз, без улыбки, было просто невозможнотакие смешные, едкие места в них попадались и такое уморительное «имущество» Вийон раздавал Впрочем, невозможно было и счесть его стихи просто шутками или жизненными наблюдениямитак искренне они звучали, так пронзительно говорили о жизни, смерти и капризах Фортуны, о земном и небесном Смех сквозь слёзы и ожидание без надежды, как назвал это сам Вийон.

Сильное впечатление на Жана-Мишеля произвела и манера Вийона вести рассказ: он подмечал детали и описывал жизнь безо всяких прикрасправдиво изображал парижских пьяниц,и забулдыг, уродство стариков и нищих, собственные невзгоды, полуобнажённых проституток, плачевное состояние узников в тюрьме, повешенных, чья плоть чернеет и распадается на виселице От яростной баллады о том, как варить злые языки, Жана-Мишеля даже немного затошнило. Но находилось у Вийона место и красоте, которую он умел замечать в самых, казалось бы, невзрачных мелочах. А главноеВийон наслаждался красотой языка: его стих лился удивительно легко и свободно, играл созвучиями слов, умудрялся быть одновременно приземлённым и возвышенным, легкомысленным и серьёзным; в череде ехидных, грубоватых реплик, адресованных незадачливым приятелям или бывшим подружкам, неожиданно звучала искренняя, смиренная, полная тихой грусти баллада, сочинённая от имени старой матери Вийона; после весёлых шуток Вийон вдруг принимался с неподдельной горечью рассуждать о собственной жизни

После «Большого завещания» в сборнике шли стихотворения на жаргоне, который по-настоящему принадлежал только ворам и разбойникам, но своей грубой, язвительной точностью нравился многимтак что его можно было услышать и от школяров, и от солдат, и от уличных щёголей Баллады на жаргоне были написаны Вийоном так мастерски, что сперва Жан-Мишель даже поверил, будто Вийон знался с ворами или даже сам был вором. Но потом Жан-Мишель пролистал книгу назад, вернулся к другим стихотворениям и понял, что Вийон просто играет разные роли, как талантливый актёр, прячется за разными масками, оставаясь при этом самим собой

Жан-Мишель привык воспринимать стихи, сверяя их с известными ему правилами стихосложения, с каноном. При чтении он обращал внимание на строфику и метрику, на рифмовку, цезуры, риторические приёмы, созвучия. Если всё это соответствовало правилам, Жан-Мишель, как и всякий просвещённый читатель его времени, делал вывод, что стихи хороши.

Стихи мэтра Вийона с точки зрения формы были, безусловно, хороши, даже несмотря на небрежность издания, на ошибки. Но что-то мешало Жану-Мишелю просто признать их хорошими и успокоиться на этом. Эти баллады пробудили в нём неведомые доселе чувства. Его душа от них начала беспокоиться, словно ей вдруг стало тесно в одеждах привычного мира. Жан-Мишель давно подозревал, что истинная поэзия больше любого канона, и вот теперь на столе перед ним лежало живое подтверждение этому. Впрочем, в ту минуту он скорее ощущал это, чем осознавал,  это были совсем новые для него мысли, и он вряд ли сумел бы сразу облечь их в слова.

На следующий день после занятий в университете Жан-Мишель ускользнул от приятелей, зазывавших его выпить и повеселиться, и опять стал читать эти стихи. Они тянули его к себе, ему хотелось снова и снова к ним возвращаться. Может, дело было ещё и в том, что они оказались удивительно созвучны ноябрю.

Ноябрьмесяц, в который хорошо родиться. Месяц, который всегда напоминает о смерти, о бренности видимого мира и о близости мира невидимого. Солнце проходит через знак Скорпиона, это противоречивый знак великих грешников и святых мучеников, чернокнижников и проповедников. Даже его символы противоречивы: коварный скорпион, смертоносная змеяи гордый орёл, парящий в высоте небесной. Это время страстей, когда у души словно вырастают крылья, с помощью которых она может как воспарить к горним высям, так и пасть в адскую бездну. В это время приподнимается завеса, за которую можно заглянуть и узнать, есть ли в твоём сердце страх

Entemps,

Sur le Noël,,

lesde vent,

Etseen

Pour le ,du

Баллады Франсуа Вийона, нечаянно попавшие в руки Жана-Мишеля в этом ноябре, оказали на него действие, схожее с действием самого этого времени, серого, мрачного и по какой-то загадочной причине притягательного. Да, оно было по-настоящему мрачным и холодным, и у Жана-Мишеля мурашки бежали по коже, когда он шёл по парижским улицам, читая про себя отрывки из «Завещания» Вийона. Но в этом времении в этих стихахбыло что-то ещё, самое главное, что и не давало Жану-Мишелю покоя, что он пока не мог осознать и назвать.

Это тревожило, как звон церковных колоколов в неурочное время. Это волновало даже сильнее, чем праздничные процессии или публичные казни. Это было нечто новое, чего прежде не встречалось в мире,  во всяком случае, в мире Жана-Мишеля.

* * *

Тучи нависли над землёй так низко, что , скоро небо совсем придавит Париж своей тяжестью. Жан-Мишель не утерпел и дал почитать книгу Франсуа Вийона Полю, одному из своих университетских приятелей. Поль был высокий, тонкий, нескладный блондин с острым носом и веснушками. Он делал большие успехи в учёбе.

А теперь Поль вернул сборник Вийона Жану-Мишелю и разочарованно протянул:

 Ну нет, мой друг, это несерьёзно.

 Почему? Неужели ты не увидел, что это за стихи? Стихи необыкновенные, клянусь спасением души!  вспыхнул Жан-Мишель.  Готов спорить на что угодно, раньше ты не читал таких!

 Правильно, не читал и не собираюсь читать,  спокойно отозвался Поль.  Зачем мне это?, longa. Человеческой жизни не хватит, чтобы прочитать то, что написано на латыни, на языке языков. А эти стихина французском, и мало того, на вульгарном французском. Тут ещё и жаргон Этот жаргон и так проник везде и засорил речь даже учёных людей, я уже не говорю про школяров Возможно, ты сейчас скажешь, что он безобиден, что это шутка или дань моде,  но я убеждён, что нам не пристало им пользоваться. Ну сам подумай, что мудрого и хорошего можно написать на простом французском, на этом наречии рыночных торговцев, солдат и разбойников? Нет, мой друг, я не хочу зря тратить время и пачкать свою душу недостойной речьюи тебе не советую.

 Ты ничего не понял, Поль,  с досадой ответил Жан-Мишель.  Дело именно в том, что они написаны на французском, на настоящем живом французском, и написаны превосходно! Оставь латынь, забудь про неё хотя бы на время! Нам давно пора освободиться от этих предрассудков. Вот мы с тобой сейчас разговариваем по-французскитак отчего же нам не читать стихи на этом языке? Презирать свой языквсё равно что презирать свою мать!

 Ну ты и загнул. Язык нельзя сравнивать с матерью. У человека может быть только одна мать, однако образованный человек способен изучить несколько языков. И что дальше? Куда заведут тебя такие рассуждения? Впрочем, я не собираюсь объяснять тебе основы логики. Просто знай: если я когда-нибудь сделаюсь учёным, то смело скажу, что меня как учёного вскормила именно латынь! Я обязан латыни всем, что во мне есть хорошего!

 А французский, значит, тебя недостоин?

 Французскийэто язык для повседневных дел. Но не для книг.

 От кого я слышу это!  воскликнул Жан-Мишель.  От человека, который только недавно превозносили его «Искусство сочинять и слагать песни, баллады,и рондо»! Между прочим, эта книга написана на французском! Первая французская «Поэтика»!

 Мой друг,  Поль смотрел на него как на нерадивого ученика. ,bovi. А точнее, того, что позволено, не стоило делать мэтру Вийону. Больше мне по этому поводу нечего сказать.

 Ты напрасно думаешь, что Вийон писал на потребу публике! Да, он писал живо, его стих не переползает с трудом со строки на строку, а льётся свободно! Но эта лёгкость обманчива, Вийонобразованный человек, его стихи показывают, как много книг он прочитал. Ты просто не мог не заметить многочисленных цитат, приведённых точно и к месту!

Поль скептически покачал головой.

 Цитат у Вийона действительно много, но я бы не сказал, что его познания так уж глубоки. Иногда он называет известные имена просто для красоты, лишь бы прозвучали. Так поступают все школяры, когда хотят скрыть пробелы в знаниях По мнению Вийона, Аристотель полагал, будто знания делают человека безумным лунатиком! Это великий Аристотель, философ и учёный!

Жан-Мишель насмешливо улыбнулся.

 А тебе не приходило в голову, что Вийон просто пошутил?

По лицу Поля он понял, что ему такое действительно не приходило в голову. Поль поднял голову и ответил:

 Я не считаю, что в стихах допустимо шутить подобным образом Я уважаю поэзию и отношусь к ней серьёзно! А вот Вийон, как мне кажется, не слишком-то высоко ставит поэтический канон, раз позволяет себе шутить с ним. Следует ему только внешне, для вида, а на самом деле

 А я считаю, что умные шутки только обогащают стихи! Я читал и поражался, какое у мэтра Вийона чувство языка, какие рифмы, какие глубокие мысли!

 Тогда мне тем более непонятно, отчего он не пишет свои глубокие мысли на латыни. И дело даже не в том, что не пишет,  сегодня, к сожалению, многие пишут по-французски. Таких книг становится больше, и рано или поздно они всё заполонят Дело в том, что стихи этого Вийона и не могли быть написаны на латыни! Почему? Давай попробуем понять. Думаю, возможных причин только две: либо месье Вийон не любит латыньно в таком случае он мне неинтересен Либо он просто не владеет латынью в той мере, чтобы на ней писать,  но тогда я тем более не собираюсь его читать! Полагаю, вторая причина вернее. Отсюда и шутки, которые тебе так нравятся, и этот вульгарный жаргон Нет, мой друг, такие вещи происходят только от невежества и от грубости нравов.