Изволь, Фёдор Иванович, согласился Львов. Отойдём туда, где потише. Расскажешь.
Они пошли по центральной аллее прочь от Невы, в сторону рыжей громады Михайловского замка. Прохожие с интересом разглядывали эту пару в зелёных мундирах: седого поджарого генерала в шляпе с плетёной золотой петлицей и белым плюмажеми молодого коренастого гвардейского поручика с непомерными кошачьими бакенбардами. Звуки оркестра за спиной делались всё тише. Наконец генерал опустился на садовую скамью.
Слушаю тебя, сказал он. Чем обязан?
Толстой остался стоять и помедлил с ответом.
Сергей Лаврентьевич, наконец произнёс он, это я хотел спросить вас, чем обязан своей участью.
Участью?! О чём ты?
Об этом! Толстой ударил себя кулаком в широкую грудь, обтянутую мундиром Преображенского полка. Вы знали мечты мои! Знали, что по выпуске из Корпуса ждал я производства в мичманы, чтобы тотчас попасть на любое судно. Ведь если и было в целом свете место, где я хотел оказаться, то этоАмерика!
Львов усмехнулся.
А-а Так вот, значит, почему тыАмериканец?!
Да! Но теперь не видать мне Америки, и моря никакого не видать, с горечью заговорил граф, ибо вашею волей сделался я пехотинцем, сижу в казарме посреди Петербурга, и гнить мне там
Попридержи язык, любезный! прикрикнул князь. Толстой от неожиданности осёкся, а Львов снизил тон и продолжал уже спокойно, но без тени улыбки: Преображенский полкэто начало российского войска, его история, душа и гордость. Оказаться лейб-гвардии преображенцемвеликая честь, которой удостаивают лишь лучших. Все государи и государыни наши, начиная с великого Петра и до нынешнего Александра Павловича, были шефами полка. Ты говоришь про горькую участь?! Об эдакой участи кто только не мечтает! Мне пришлось хорошенько просить за тебя графа Татищева Николая Алексеевича, который уважил по старой памяти, и потом ещё командира полка увещевать, родственника твоего. Да и то согласились они, только когда узнали, как спас ты меня с Гарнереном Америка! Да что ты о ней знаешь?
Всё, что в книгах прочесть можно было, ответил смущённо граф, не ожидавший такой отповеди.
Оказывается, в судьбе его принял участие сам генерал от инфантерии Татищевлегендарный воин и авторитет непререкаемый! А столичный военный губернатор, генерал-лейтенант Пётр Александрович Толстой, на днях был назначен командиром Преображенского полка и в самом деле доводился Фёдору Ивановичу дальним родственникомседьмая вода на киселе: он происходил не из старшей, а из младшей графской ветви Толстых
Садись, велел генерал, и послушай то, чего не в каждой книге сыщешь.
Теперь уже Толстой сидел на скамье, а Львов по-учительски расхаживал перед ним. С давних пор славился Сергей Лаврентьевич прекрасным рассказчиком, за чтопомимо воинской доблестиособо отмечен был ещё Потёмкиным.
Князь поведал своему молодому другу, что Америкавовсе не рай, о котором только мечтать можно. Начать с того, что Америк даже в само́й Северной Америке не одна, а две. Перваяэто недавно соединившиеся Штаты, которые в долгой войне завоевали независимость от Англии, а к ним ещё испанские и французские территории, из-за которых по сию пору грызутся в Европе
а есть вторая Америкарусская. Это острова Ка́дьяк, Ситка и другие, где российские поселенцы обжились и потеснили индейцев-тлинкитов.
Знаю, тлинкитов ещё ко́люжами называют, вставил Толстой, за то, что в губе колышек такой специальный носят.
Князь одобрительно кивнул и продолжил. Ещё есть русское тихоокеанское побережье Аляски и Алеутские острова. Свирепые туземные племена налётами то и дело жгут русские форты. Монахи открывают духовные миссиииндейцы их грабят и выпускают монахам кишки, а российских солдат и купцов убивают зверски. Когда-то, чтобы получить премию за убитых индейцев, европейцы стали снимать с них скальпы в доказательство смерти врага. Краснокожие переняли жуткий обычай: теперь они вовсю скальпируют бледнолицых. Не так давно в Русской Америке построен был корабль «Святой Дмитрий» индейцы сожгли его где-то возле острова Умнак, вырезали команду и скальпы унесли с собой.
Само собой, поселенцы из России вполне могли бы договориться с туземными племенами о мирном соседстве, говорил князь. Но русскиекость в горле для британцев и тех белых, что стали называть себя американцами. Они-то и подзуживают колюжей! Британцы вчерашние и сегодняшние даже во сне видят, как бы освоенные территории прибрать к рукам, а главноезагрести под себя всю тамошнюю торговлю пушниной. Это же золотое дно!
Был бы в тех краях российский флот, были бы военные гарнизоны, говорил князь, другое дело. Тогда была бы возможность по морю снабжать Русскую Америку всем необходимым, доставлять людей и товары, а обратно вывозить меха. Встала бы Российская империя в Америке так же крепко и уверенно, как стоит сейчас в Европе
Толстой, сверкая глазами, вскочил со скамьи.
Вот поэтому моё местотам, а не здесь! заявил он. Сергей Лаврентьевич, воля ваша, но не могу я сидеть в Петербурге, когда настоящая жизньза десять тысяч вёрст отсюда!
Вёрст, может, и поболе, смотря как считать, рассудительно заметил князь. Однако первое дело для русского офицера, господин гвардии поручик, это не в драку лезть, а соблюдать воинскую дисциплину. Родину защищать надобно не там, где хочется, а там, куда служба поставила.
Львов поглядел на поникшего молодца, сжалился и добавил:
Что же до страсти твоей к Америке, туда скоро отправляется морская экспедиция. Ты о прожекте кругосветного похода капитан-лейтенанта Крузенштерна не слыхал?.. Этот Крузенштерн докладывать будет в заседании Морского комитета. Что, Фёдор Иванович, не желаешь ли послушать?
Ответ был известен князю заранее.
Глава Х
Среди табора в свете множества факелов плескалось волнами пёстрое море расписных платков и складчатых юбок. Каблучки сыпали дробью по доскам настила, нарочно устроенного у края парка для раздольного цыганского танца. В бешеном ритме заходились гитары и бубны.
Нарышкин остался в доме, и Резановединственный зритель этого буйства красок и музыкивозлежал на груде подушек, утопая в коврах и кутая ноги в медвежий полог. Жалеть о поездке в табор не приходилось: игнаты и хариты сумели прогнать хандру дорогого гостя. Своё дело сделала добрая рюмка водки, поднесённая Николаю Петровичу тотчас по приезде, и ещё несколько выпитых за обедом. На сердце полегчало, а по телу разлилась томная нега.
Цыганки змеиными движениями рук плели воздушные узоры, ворожили и манили броситься в жаркие объятия. Но не их ждал Резанов, не о них теперь грезил.
В жизни у Николая Петровича важнейшие повороты связаны были с женщинами. Коротать бы ему незавидный век обедневшего дворянина на постылой службе в полку, но внимание стареющей императрицы к шестнадцатилетнему красавчику вмиг сделало ему карьеру. Тогдашние фавориты почли за благо отдалить его от Екатерины, однако и место в отдалении нашлось сто́ящее, и таланты Резанова пригодились.
Николай Петрович достойно зарекомендовал себя в канцелярии графа Чернышова, откуда переведён был начальствовать канцелярией к Гавриле Романовичу Державину. Он снова оказался при двореи снова Екатерина, не растерявшая женского пыла даже под конец жизни, возжелала обратить на Резанова свою благосклонность. Тут уже последний фаворит её, Платон Зубов, поспешил убрать конкурента куда подальше.
С тяжёлым сердцем покинул Николай Петрович столицу и отправился с инспекцией в Иркутскпроверять дела купца Григория Шелихова, носившего прозвище Колумб Росский. Великий был человек, открывал поселения в Русской Америке, пушной промысел вёл по всему тихоокеанскому побережью и в том желал быть монополистом. За движением его прирастающих капиталов из Петербурга с интересом посматривали давно.
Богатствами Григорий Иванович владел несметными, но из всех самым драгоценным была его дочка Анечка. На неё-то и обратил внимание столичный чиновник Резанов, совсем заскучавший вдали от Петербурга. Юная Анечка в светского красавца влюбилась без памяти, хвостиком за ним ходила и млела, а он своими манерами щегольскими и речами изысканными знай масла в огонь подливал. Наивной купеческой дочке тогда всего пятнадцать исполнилось, а ему-то уже стукнуло тридцать
Шелихов было сперва осерчал. Оно и понятно: Анечкадевчонка совсем, вот и кинулась на блестящее, словно воро́на. Только вскоре деловые резоны Колумба Росского взяли верх. Григорий Иванович рассудил здраво: другого такого случая ни Анечке, ни ему самому больше не выпадет. Семейной-то коммерции от Резанова одна прямая польза. Николай Петрович приехал в Иркутск от графа Зубоваэто, считай, самой государыни посланник!
Тут случился у Шелихова с Резановым большой серьёзный разговор, а когда ещё и Зубов поддержал своего инспекторадело разрешилось ко всеобщему удовольствию. В январе девяносто пятого года сыграли свадьбу. Гулял весь Иркутск, и пол-Сибири соглашалось, что другой такой красивой пары не сыскать. Анечка в подвенечном платье была диво как хороша. Светилась вся и на суженого наглядеться не могла. Николай же Петрович с Григорием Ивановичем тоже радости не скрывали.
Теперь Шелихов покоен был за дело своё, которое столичный зять инспектирует. Об эдаком компаньоне только мечтать можно! И муж для Анечки любимой сыскался на зависть: она из купеческого сословия в родовое дворянство перешла. Стало быть, детки еёвнуки шелиховскиеуже не купчатами, а дворянами будут, с привилегиями потомственными, всё честь по чести.
С прибытком оказался и Резанов. Вот уж точноникогда не знаешь, где найдёшь, где потеряешь! Ехал он в Иркутск долго и неохотно; ехал хоть и важным чиновником, да всё одно на жалованье скудном. А здесь случилась ему и юная хорошенькая жена, которая души в нём не чает, и доля компаньонская в коммерции многомиллионной аж на двух континентах
Да, пятнадцать лет было Анечке, когда зажили они с Николаем Петровичем. Задумавшись и приняв с лакейского подноса очередную рюмку, Резанов ненадолго позабыл про бушующее море цыганских юбок. От земли тянуло майским холодком, и меховой полог укрывал ноги очень кстати.
Оглушительная музыка оборвалась как-то вдруг. Николай Петрович чуть не подавился водкой, а танцующие расступились, и под вновь зазвучавший томительный перебор струн одинокой гитары из-за пёстрого ряда харит возникла онаПашенька. Знали её товарки, что поблекли в тот же миг, и слишком явно было написано это на лице Резанова, который впился взглядом в новую плясунью. Цыганки расступились в стороны, а Пашенька раскинула руки, растянула по плечам цветастую шаль и поплыла по кругу.
Любил Николай Петрович разглядывать лебедей в Летнем саду. Но царственные птицы показались бы ему теперь гусынями по сравнению с Пашенькой. Как она была грациозна, как цветуща и хороша, ах, как хороша! Тонкий стан её не шелохнулся в танце, а точёная головка на изящной шее и чистое светлое личико с прекрасными чертами являли само совершенство.
Волна кудрей с воронёным отливом плеснула по плечам, вздрогнули тяжёлые серьги из монетэто Пашенька отбросила шаль и тонкими нежными руками принялась будто обнимать любимого. Она двигалась с закрытыми глазами; длинные мохнатые ресницы чуть подрагивали, а полные яркие губы едва заметно шевелились, то ли произнося неведомые слова, то ли подпевая музыке. Юная цыганка гладила свои бёдра и невзначай приподнимала юбки в бессчётных оборках, открывая то одну, то другую стройную ножку в высоком башмачке А потом снова руки её парили в воздухе, лаская кого-то.
Разве могут сравниться с этим действом танцы на балах?! Там каждое движение рассчитано и заучено; там строгие maman со стариками во сто глаз следят из углов за девицами и кавалерами, чтобы ни шагу в сторону от этикета. А здесь Танец Пашеньки был весьимпровизация, исполненная почти животной страсти. И танцовщица не скрывала эту страстьнапротив, она волнами обрушивала её на одинокого зрителя.
Сердце в груди у Резанова сладко ухнуло и провалилось куда-то. Он даже не сразу понял, что произошло, когда окончился танец, казавшийся бесконечным, и Пашенька словно растворилась, как не было её. Гитары уже негромко наигрывали что-то меланхолическое. Цыганки, раскинув юбки, уселись полукругом по краям настила и переговаривались вполголоса. Николай Петрович стряхнул наваждение и велел позвать цыганского барона.
Вожак кэлдэраров одет был на венгерский манер. Снежную седину его густых длинных волос и аккуратной бороды подчёркивал добротный тёмный сюртук, на котором сияли большие серебряные пуговицы. Жилистой рукой с длинными пальцами музыканта барон слегка опирался на трость с тяжёлым серебряным набалдашником. В памяти Резанова мелькнуло воспоминание о короле польских цыган из рассказа Огонь-Догановского.
Лащё дьес, барорай, поклонился старый цыган. Добрый день, большой барин.
Дело у меня к тебе, кивнул ему Николай Петрович. Девчонку девушку эту купить хочу. Понравилась мнесил нет.
Купить? переспросил барон и чуть сильнее стиснул набалдашник трости. Купить Пашеньку?
Именно. Чего ты не понял?
Купить можно крепостную, но табор этот вольным былкочевал, куда и как хотел. Если задерживались кэлдэрары на помещичьей земле, то по уговору с хозяином. Так и с Нарышкиным поладили: он отвёл для цыган место, чтобы цэры поставить и коней пасти, а они доставляли графу и гостям его развлечение душевное. Только знал Резанов от своих друзей московских: можно, можно выкупить приглянувшуюся красотку из табора! В столице это было не принято, а на Москве, случалось, господа подолгу с цыганками жили.
Хочешь купитьзачем у меня спрашиваешь? пояснил цыганский барон своё недоумение, и Николай Петрович удивился в ответ:
А кого же мне спросить? Дело серьёзное, ты у них вожак, с тебя и спрос.
У нас не так, барорай. Старик покачал седой гривой. Нет у барона такой власти. Если дело серьёзное, люди сообща решают. На Валахии называетсясындо, в Кишинёве жюдеката э-э по-русски, значит, сход собирать надо.
Что за якобинство?! ещё больше изумился Резанов. Прямо демократия греческая, право слово! И что за блажьсход собирать из-за девчонки?!
Сходкогда дело серьёзное, ты сам сказал, рассудительно повторил барон. А ей с кем бытьсемейное дело.
Тьфу ты, путаница Ну, так давай сюда отца, что ли!
Отцом оказался один из гитаристов, с виду, пожалуй, лет немногим больше тридцати: цыгане женятся и детей заводят рано.
Как тебя зовут? спросил его Николай Петрович.
Пхен, сар ту бушёс? перевёл старик.
Максим, ответил музыкант, а барон добавил:
Прости, барорай. Он русский мало понимает.
Тогда сам объясни, о чём речь, велел Николай Петрович и приосанился. Теперь он уже не полулежал, а сидел на коврах и подушках, откинув долой медвежью шкуру.
Резанов был одет в новенький мундир тёмно-зелёного сукна. По красному стоячему воротнику, обшлагам и бортам змеились богатые бранденбурышитые золотом шнуры. У кармана слева на банте из голубой ленты сиял предмет особой гордости Николая Петровичазолотой ключ, знак только что полученного камергерства. Разве мог сравниться с этим великолепием потешный сюртук цыганского вожака с непомерными серебряными пуговицами?!
Скажи, генерал хочет его дочку выкупить и с собой увезти, добавил Резанов. Чин у него был в самом деле генеральский, а рассудил он так, что генерал для цыгана понятнее и важнее звучит, чем камергер или действительный статский советник. Конечно, денег с раззолоченного генерала постараются содрать побольше, но так и быть, Николай Петрович решил не скупиться.
Старый вожак коротко переговорил с Максимом. Тот хмурился и отвечал с горячностью. Послышалось Резанову слово пэкэлимос, тоже из рассказа Поляка про выпоротого цыганского короля-самозванца. Николай Петрович особенный талант имел к чужой речи: в отрочестве уже пять языков знал. Слово ему не понравилось.
Бахт тукэ! кивнул напоследок Максим, развернулся и ушёл.
Он тебе удачи пожелал, барорай, перевёл старый цыган. Говорит, как дочка решит, так и будет, а неволить её Максим не станет. Не по закону это цыганскому. Сказал ещё, что молодая она для такого важного господина. Пятнадцать лет ей всего.
Резанов усмехнулся. Старик недоговаривалстроптивый Пашенькин отец явно завернул чего похлеще. Но сказанное сказано, и то ладно. Девчонке пятнадцать, значит как Анечке Шелиховой, когда за него замуж пошла почти как ему самому было, когда пришлось познакомиться с дряблыми прелестями императрицы Уж сколько лет прошло с той поры, а отвращение к зрелым женщинам так и осталось. Зато цыганская девка нецелованнаясоблазнительна до невозможности! Продадут её цыгане. Куда им деваться? Тянут времяцену, знать, набивают