Допрос вели двое. У одного были наушники, через них Северов мог передать вопрос арестованному, оставаясь в соседней комнате.
Кого из высшего руководства абвергруппы «Север» вы знали лично?
Арестованный Федулов, громадный детина двухметрового роста с мрачным лицом и маленькими глазками, с непропорционально большой челюстью, которую с видимым трудом приводили в движение какие-то внутренние силы, не спеша рисовал достаточно мрачную картину своего пребывания в плену, а затем и в немецкой разведшколе.
Несмотря на простоватый деревенский вид, говорил Федулов как городской житель, но растягивал слова, а потому производил впечатление тугодума.
Из немецких высших чинов мне неоднократно приходилось встречаться с Кляйном и один разс руководителем абвергруппы «Север» Гофмайером. Во время последней встречи перед самой отправкой в Россию он сильно меня унизил.
А именно?
Он сказал: «Учти, Федулов, там, в России, выполняя наше задание, тебе придется действовать не кулаками, как ты привык, а мозгами, а это нечто совсем другое. Ты меня понимаешь?». Я тогда, честно говоря, обиделся, но не подал виду. Мне главное было от них вырваться, а здесь, дома, все одно в землю ложиться придется рано или поздно. Важно, что теперь уж в свою.
Послушайте, Федулов, я не о вас говорю. Меня Гофмайер интересует.
Немец как немец. Худший вариант. Немцынарод трудолюбивый, и дома, и жизнь строят добротно.
Я не про нацию, а про Гофмайера спрашиваю!
Нация, как дерево. На нем нарост образуется, который большую часть соков из дерева высасывает для себя, а тому почти ничего не оставляет.
Стоп, прервал его следователь, вы постоянно отклоняетесь от главной темы, которая нас интересует, Гофмайер.
А что Гофмайер? Я уже вам сказалслизняк. Сейчас, пока он наверху людьми распоряжается, смотрится человеком, а вот попади он, скажем, в нашу ситуациюстал бы сапоги хозяевам лизать, лишь бы его не били да голодом не морили. Но если дать ему власть над другими, то лютовать будет. Притом сам бить не станет, чтобы руки не запачкать, а подберет народ, который этим делом займется, а он останется в белых перчатка и при чистом платочке.
Второй диверсант Виноградов, хотя и был земляком Федулова, но являлся ему полной внутренней и внешней противоположностью. По профессии сельский учитель, то есть местный интеллигент, но большую часть жизни проработал местным судьей. В людских душах копаться любит и умеет.
Гофмайер? глаза у него живо забегали, как у ученика, вытянувшего на экзамене удачный билет. Гофмайерэто как раз тот немецкий начальник, с которым мне довелось общаться больше, чем с другими. Он нередко вызывал меня, когда не мог разобраться в способностях русских кандидатов выполнить задание, которое он собирался перед ними поставить. Характеризуя людей, я помогал им выпутаться из паутины, которой он их опутывал.
Ну а самого Гофмайера как вы можете охарактеризовать? спросил в наушниках Северов.
Средний немецкий бюргер, как и большинство его однокашников, использовал свое единственное достоинстворано признался в собственной бездарности и, чтобы компенсировать этот недостаток, вовремя примкнул к нацистскому движению. Да что я вам рассказываю! Бездарность может сделать карьеру, лишь вступив в партию.
Виноградов! Думайте, что говорите! прервал его следователь.
Так я же про Германию говорю! А у нас с этим все в порядке.
А что представляет собой Гофмайер как личность? вновь поинтересовался Северов.
Начнем с того, что это вовсе не личность, а скорее безликость. Биографии его я, конечно, не знаю, известно только с его слов, что он во время Первой империалистической служил в армии, был легко ранен и чуть не попал в плен.
Кто для него кумирГиммлер, Гейдрих или?
Ни тот, ни другой. Его кумирнепосредственный шеф, адмирал Канарис, о подвигах которого он может рассказывать в своем кругу сутками. Вторым его героем является рейхсмаршал Геринг. Во время Первой мировой войны маршал прославился как летчик-ас, сбивший наибольшее количество самолетов противника и сейчас незаслуженно отодвинутый на второй план.
А что еще вы можете добавить к образу Гофмайера?
Как все серости, пролезшие наверх, он хотел бы не так быть, как казаться личностью, для чего и прилагает массу усилий, понимая, что необходимых качеств для того у него нет или как минимум недостаточно.
* * *
Дверь неожиданно открылась, и в проеме появился дежурный офицер. Вид у него, как и прежде, был надменный.
Следуйте за мной, сухо бросил он. Северов повиновался, и они вместе поднялись по лестнице на второй этаж. Подойдя к единственной двери, лейтенант осторожно стукнул всего один раз и тут же открыл. Просторная комната освещалась яркими лучами утреннего солнца, проникавшими через два больших окна слева.
Справа от столамогучий стальной сейф, который в добрые времена хранил деньги, а теперь, судя по всему, души человеческие.
Господин полковник, согласно вашему указанию доставлен задержанный.
Извините, господин полковник, меня никто не задерживал, я явился к вам добровольно и у меня конфиденциальное сообщение. Северов покосился на сопровождающего.
Франц, вы свободны, полковник поудобнее устроился в кресле. Слушаю.
Господин полковник, я пришел, чтобы ликвидировать вас. Северов говорил медленно, точно синхронизируя слова с действиями. Он извлек из кармана пистолет, ловким движением большого пальца выпустил из ручки магазин с патронами, который с грохотом шлепнулся на стол, положил рядом оружие и сделал шаг назад. Но я решил поступить иначе.
Полковник преодолел шок, вызванный внезапностью, много быстрее, чем можно было ожидать. Как бы в подтверждение этого он небрежно переместил локтем в сторону пистолет и обойму, выложенные Северовым на край стола. Это был привычный жест, которым он сбрасывал в мусорную корзину бумаги, ставшие ненужными на столе.
Я готов помочь вам свести на нет гнев вашего начальства.
Вы? Моего? Каким образом? брови полковника поднялись вверх, отчего выражение его лица стало насмешливым.
Моим присутствием здесь.
Боюсь, молодой человек, у вас завышенная самооценка. А у менязаниженное количество времени, чтобы тратить его так безрассудно. Поэтому будет лучше, если вами займется наше специальное подразделение. Теперь в насмешливую гримасу включились уголки рта, а в голосе появились нотки раздражения.
Лучше не будет, господин полковник, поскольку я тот самый русский парашютист, от поимки которого зависит именно ваше
Что?.. полковник подался всем телом вперед, выкатил глаза и уставился на Северова. Повторите еще раз то, что вы сказали.
Ярусский парашютист. Имею, помимо прочих заданий, ликвидацию вас лично. Но, как уже сказано раньше, рассудил иначе.
Полковник на мгновение замолчал, тупо глядя перед собой. Было видно, как он старается привести в порядок нахлынувшие на него эмоции.
Почему выбор пал именно на меня?
Вы входите в число наиболее опасных для Москвы людей.
Так считаете вы?
Так оценивают вас военные и политики в Москве.
А почему вы решили перейти на нашу сторону?
Я перешел на свою сторону. Я немец, мать моя немка, родом из Саксонии.
Значит, немецкий язык оттуда.
Совершенно верно.
А откуда вы взяли тему о гневе моего начальства?
Извините, господин полковник, но ваше начальство не проявляет особой конспиративности, находясь на занятой территории. Это известный синдром победителя. Тут ничего не поделаешь.
То есть?
С момента приземления и до вчерашнего дня я прослушал достаточно много переговоров, звучавших в местном эфире. И это с помощью обычного приемника. Поверьте, благодаря ему я мог бы скрываться от преследования еще долгие месяцы, а то и годы.
Предположим, нехотя согласился полковник. Ну уж если вы действительно «оттуда», то должны быть в курсе, какое представление сложилось там, у вас, о нашем командовании и об отдельных его частях, в особенности после нашей попытки «сходу» взять Москву.
Полное представление, в том числе и о вас лично.
Обо мне? Откуда?
От людей, проходивших подготовку под вашим личным руководством и позже заброшенных в российскую глубинку.
Вы хотите сказать, что они были перевербованы.
Нет. Они не перевербованы, а арестованы и дали подробные показания на всех, с кем имели дело.
Интересно.
По этим материалам был составлен список немецких руководителей, наиболее опасных для Советской власти. В том числе, и по псковской группировке.
Моя фамилия, естественно, стоит в этом списке, не так ли?
Нет, не так, жестко отрезал Северов.
А как?
Северов, словно опытный режиссер, знающий цену осознанного молчания на сцене, несколько затянул паузу.
Простите, нельзя ли немного воды?
Что-о? Воды? не сразу понял полковник. Ах, воды!
Он взял сифон с газированной водой, наполнил стакан на три четверти и поставил на стол.
Опустошая стакан, Северов с высоты запрокинутой головы увидел напряженное лицо полковника.
Вы не вошли в список, вы возглавили его. По крайней мере по северной группировке.
Полковник оттолкнулся обеими руками от стола, упал на спинку кресла и на мгновение закрыл глаза. Приятные мгновения проходят быстро.
Так-так Ну и что дальше?
А дальше я намереваюсь выполнять ваши указания.
Что ж, это похвально. Он отбарабанил на столе какую-то одному ему известную мелодию. В таком случае вам сейчас предоставят комнату, дадут бумагу, и вы изложите слово в слово всю эпопею с начала до конца. С биографическими и прочими подробностями! Так, как вы рассказывали мне. Упомяните об оценках, которые дают в Москве нашим службам и их руководителям. В том числе обязательно и подробно все, что касается меня лично. Вы меня поняли?
Так точно, господин полковник, Северов впервые отрапортовал немецкому офицеру и сделал это, судя по всему, вполне грамотно, ибо это не вызвало никакой реакции.
* * *
Жизнь на первом этаже шла своим чередом. Люди в штатском, но с военной выправкой и в форме различных родов войск, появлялись в холле, иногда бросая несколько малозначительных слов сидевшему за столом дежурному, и исчезали в просторах здания.
Даже из мимолетного наблюдения за происходящим становилось очевидным, что в отличие от армии ни форма, ни даже знаки отличия не играли здесь решающей роли. Предпочтение отдавалось содержанию.
Северову выделили небольшую, но весьма уютную комнату. Единственное окно выходило в одичавший от неухоженности сад. Мебельный гарнитурсборный. Большой диван с миниатюрной монограммой производителя на польском языке, стол массивный, с резными ножками под стать немецкому, хоть и сделан в Чехии. Стулья с изящно гнутыми деревянными спинкамииз Вены.
Лейтенант, сумевший уловить, что отношения между начальством и этим человеком весьма непростые, был на сей раз хоть и сдержан, но вежлив.
Пожалуйста, ваш рабочий кабинет. Тут же на столе появилась пачка желтоватой бумаги, массивная стеклянная чернильница и ручка.
С первых же строк Северов знал, что трудиться ему предстоит недолго. Ему надо было не сочинять, а лишь вспоминать уже однажды сочиненное и многократно переписанное. Во всем, что касалось отработки письменной легенды, Григорий был неумолим. «Легенда должна на 99 процентов соответствовать правде, скрывается только цель». Он шесть раз поправлял написанное и в очередной раз переделанное.
* * *
Сейчас Северову предстояло в седьмой раз изложить отредактированный Григорием текст. И это было совсем не сложно. Память работала безупречно. Прошло не более сорока минут, а на бумаге была уже почти половина добросовестно восстановленного по памяти текста.
Стоп! Так быстро создаются только заученные наизусть экспромты.
Он перевернул исписанные страницы, отложил их в сторону, поднялся, подошел к окну. Молодой парень, слегка прикрывшись плодовым кустом, внимательно наблюдал за окном. И опять тот же навязчивый вывод: немцы, неизменно дисциплинированные в части исполнения приказов, инструкций и тому подобного, теперь вдруг позволяют себе неряшливость в выполнении долга.
«Победа способствует беспечности».
То ли заметив в окне движение, то ли просто от скуки, наблюдатель сменил позу и повернулся спиной к окну. Северов оценил невежливость по достоинству и вернулся к столу.
Через час биографические воспоминания в полном объеме были преданы бумаге. Прежде его школьные сочинения на немецком проверяла мать, особое внимание обращавшая на орфографию и чистописание. Русские тексты контролировал отец, которого интересовало исключительно содержание. «Великий Чехов писал с ошибками, но как писал!» поднимал он многозначительно указательный палец.
Северов сложил исписанные листы вдвое и надписал на чистой стороне: «Для господина Гофмайера. Лично». Затем вышел в холл, положил написанное на стол дежурному, вернулся в комнату и сел на прежнее место.
Минут через сорок дверь без стука открылась, и в комнату вошла молодая особа, во внешности которой начисто отсутствовали какие-либо признаки женской индивидуальности. Она поставила на стол поднос с тарелкой горохового супа, на поверхности которого виновато проглядывала наполовину затонувшая сосиска. Традиционный гуляш распространял по комнате такой приятный запах, что голодный Северов невольно поблагодарил девицу за доставленное удовольствие. В ответ она бросила в его сторону такой взгляд, будто он позволил себе сделать ей какое-то скабрезное предложение.
После недели полуголодных скитаний по лесам сытный горячий обед подействовал на Северова усыпляюще. Сопротивляясь дьявольскому искушению, он несколько раз прошелся по комнате, глянул в окно и как бы назло бдительному наблюдателю лег на диван, повернувшись к окну спиной.
Хочу поведать тебе одну сакраментальную тайну, разоткровенничался однажды Григорий. Самые талантливые сочинители легендэто уголовники. В конце тридцатых годов мне пришлось в течение некоторого времени иметь с ними дело. И этот опыт останется со мной навсегда. Меня поразило тогда, с каким искусством и тщательностью эти порой малообразованные люди придумывали легенду и как последовательно затем придерживались ее на следствии, признавая все вторичное и отрицая начисто главное.
По улице N шел?
Бывало.
Знакомого встретил?
А как же!
Говорил с ним?
За жизньда, но недолго.
Во двор дома номер N заходил?
Наведался.
Дворника, подметавшего улицу, видел?
Не только, даже и поздоровался.
Девочку с собачкой встретил?
Встретил и собачку погладил.
Поднялся по лестнице.
Вскарабкался.
Вскрыл отмычкой квартиру. Забрал вещи.
Боже упаси!
Израсходовав за прошедшую неделю значительную долю нервной энергии, Северов крепко спал. Предвидя трудные времена, мозг его жадно хватался за любую возможность обрести хотя бы минутный покой.
Глава третья
Распорядиться крупной удачей, свалившейся внезапно и неизвестно откуда и сохранить при этом не только свое лицо, но и подобающую форму поведения, оказалось не так просто, как может показаться со стороны.
Анализируя свое поведение, Гофмайер был вынужден признать, что допустил несколько промахов, непозволительных для лица, занимающего его положение и должность.
Когда русский парашютист направился в сопровождении дежурного писать покаянную, Гофмайер непроизвольно поднялся с места и сопровождал его, словно почетного гостя, до дверей. Слава Богу, неведомая сила удержала его от того, чтобы вслух пожелать тому удачи. Признаться, он был близок к этому.
Оставшись наедине с собой, он несколько раз прошелся по комнате, ненадолго задержался у окна и, пройдя дальше, остановился у полки, на которой стояли четыре разноцветных томика. «Моя борьба» Адольфа Гитлера.
Ни одного из томов он не открывал, а потому и не читал, однако, знал общее содержание книги из бесед за вместительной кружкой, которые велись во время застолий единомышленников в одной из близлежащих пивных.
Он вдруг остановил ход мыслей. Сейчас нужно решать главное. Было бы полезно доложить об успехе прямо адмиралу. Но во второй раз такого местное начальство не простит. Если дать ход делу отсюда по всей положенной вертикали, то на финише от твоих заслуг останется жалкий огрызок. С другой стороны, есть строгое предписание действовать вместе с госбезопасностью. Этого избежать или обойти никак нельзя.