Он ей полувспыльчиво возразит, догадавшись: ты что, изза Сашки? Я с ним не общаюсь, правда, недавно видел: те волосы, которые остались, выглядят жидкими, редкими, эти ячмени под глазами и тело, точно мумия под крокодилом. Сашка лучшая реклама против наркотиков, как и все принимающие синтетику.
Лизонька кивнет с беспокойным сердцем, спросит про деньги. Он откажется: что-то заработал этими статьями, которые пишет. Какими другой вопрос. Он работал мелким литературным хулиганом, копирайтером. Копирайтер феномен творчество и ремесла, сравнимый по размерам конфликта с архитектором и инженером: делаете то, чем занимаются творческие люди, пишите, словно писатели, но вы рабы слога, стиля и посыла, вы пишете о ерунде такими словами, какими от вас требуется, например, статьи про борщ, шаурму, поделки из резинок и прочую ересь. Однако, описывая одно и то же, должен быть необходимый стиль, отличающий одного копирайтера от другого, однако же, без литературной мерзости. Например, один копирайтер пишет вместо несмотря на невзирая на, другой выделяется себя оборотом сравнения, предпочитая уходить от заезженного как к экстравагантному варианту точно, молодой копирайтер, если в ограничителе вокабуляра нет вводных слов, предпочтёт использовать максималистский и, как бы сказали на английском, rebellious вариант: наверно вместо наверное. Ничтожные штрихи, но! Но столь значительные в плане идентификации, будто густота и текстура мазков для художника.
Егор настолько ненавидел своих интернет-работодателей, что предпочитал вообще не смотреть на запрещённый вокабуляр и использовал любые слова, органично их состыковывая, изза чего его работы часто браковали, но, реализовав бунтарский дух, со второго раза писал уже нормально. Бывало, Егор испытывал серьёзную апатию и меланхолию, когда этим занимался. Подчас в момент занятий погружался с головой в фантомные боли, сначала отрываясь от мира, потом просто ненавидя то пустое пространство, в котором он оказался. Ненавидел с искренностью.
Впрочем, это состояние может быть знакомо многим, когда вы занимаетесь чем-то бессмысленным, вас будто захватывает ментальная пустота, боль и отчаянье раба, который вынужден делать что-то бессмысленное, чтобы жить. В Древней Греции рабам запрещалось когда-либо отдыхать, кроме времени сна, поэтому они, будучи дома, они должны были что-то плести, заниматься рукоделием. Раб всегда занят, чтобы выжить. Егор в таком состоянии смотрел неморгающим взглядом на монитор, замирал и писал что-то, гадостно ухмыляясь, в миги самых ярких стенаний начинал оставлять едкие дополнения, стираемые через минуту: многие из вас любят покупать шаурму, но Вы, готовя её дома, не получаете тот же вкус. На самом деле, секрет прост: шаурмэны добавляют в неё свои лобковые волосы, немытие в течение минимум трёх дней, что добавляет удивительный пикантный аромат или Чтобы придать борщу алый цвет, сцедите туда крови из порезанных вен, или Во время работы с резинками вы никак не сможете повесится они хрупкие и легко рвутся, лучше используйте веревку, ещё было такое Стоит признать, некоторые вещи не могут быть смешаны, например, если добавить мочу в пиво, вкуснее не станет. Думайте перед тем, как что-то добавлять по вкусу, ведь, если вы читаете такие уебищные форумы, вы, скорее всего, выблядок и знаете на вкус только мочу.
Дело шло так себе, заработок в неделю выходил где-то две тысячи, могло повезти на большее рабство, чем обычно, тогда получалось 5 тысяч в неделю. Хорошо, что на этот поход были деньги и скверно просить их не по нужде их. Взял карту с тысячей, недокуренную пачку сигарет, механически обнял Лизу и вон за порог.
В телефоне сообщения, что, мол, ты отправляйся на квартиру на северный, тем свидимся, на хату М. нельзя, изменили место. Далее адрес.
Прекрасно, за три квартала до кладбища, недалеко нужно будет везти меня, если что.
Заблокировал телефон и сунул его в карман, он направлялся к автобусной остановке сквозь астеничные и уже столько приземлённо-русские улучшенки, сквозь терни новостроек, неуклюжие громады свечек. Больно было: где-то старенький дедушка поливает кусты да цветы в своём палисаднике под балконом, предварительно выметя от туда горсть окурков, где-то квасят непременно с самого утра с ребёнком на руках, где-то подростки идут пиздиться за гаражи, где-то катаются машины, кашляя громкой попсой для гидроцефалов, где-то воняет густой циррозной мочой и человеческой блевотиной, где-то из окон слышны крики на ребёнка, отхуяренного ремнём, а где-то меж всего этого постсоветского спектакля идёт наш герой, высокий и тощий парень с угловатыми, но привлекательными чертами лица, во всем чёрном, будто в мемах про экзистенциалистов: кардиган чёрный, джинсы черные, кроссовки черные, майка чёрная с серым и, наконец, средней длины волосы угольно-черные, но волнистые. Только радужка каряя, но, не поверите, зрачок чёрный. Все чёрное и поэтому бо́льное.
Новая остановка в честь ЧМ, где выбиты стекла, и кто-то украл мусорку из квази-камня, остались одни металлические закрепы, если, которые было бы можно сдать, они бы уже были оторваны. Раньше на мусорке красовался красный знак анархизма, потом его перечеркнули свастикой, через неделю закрасили. Сейчас ни свастики, ни знака анархизма, ни мусорки. Егор сел в автобус и тут мелькает всё: бо́льное и чёрное, чёрное и бо́льное, но только не жизнь тут больше смерти, нежели жизни. Такова Россия тут больше смерти, нежели жизни, именно этим стоит гордиться, это стоит любить, ведь жизнь временное обстоятельство, а смерть вечность: Россия моя вечная, Россия моя любимая.
Он сидел в автобусе и ни о чем не думал, предвкушая алкоголь, который позволит ему наконец многое сказать, что оставалось тайным. Алкоголь делает даже слишком тайное явным, поэтому его любят и ненавидят одновременно.
Шутники умирают смертью.
Егор, выходя из автобуса, наблюдает знакомые места. Тут крематорий близко и кладбище, ездил он сюда и ни раз. Один его друг в раннем юношестве решил выйти за сигаретами на улицу, так вышел вроде бы, правда, с 10 этажа на асфальт.
Дело в том, что один его друг, Олег, обдолбался в школе одной дрянью для глаз он, конечно же, предпочитал в нос их использовать, что запалили учителя. От Олега пахло гнилым смрадом и его глаза были особенные, стеклянные и цвета яшмы. Родители забрали его домой и заперли в комнате, все ключи от квартиры предварительно захватили с собой и решили отправиться на корпоратив в честь дня повышения до какого-то высокого чина его матери. Не могли с ним никак остаться и правильно. Подумали: пусть сидит у себя в комнате, пусть лучше поссыт в бутылку, лучше не давать доступа на улицу, ибо нехуй.
Олег был исключительно находчивым человеком, почему смог легко выбраться из затруднительного положения выбрался через окно за сигаретами, что написал в записке корявым почерком. Олежка ясно видел план: перебраться с окна на общий балкон, откуда спустить вниз. Какая бы история вышла, внукам бы рассказывал с упоением! Родители приехали поздно, до них не могли дозвониться, праздновали, а тут ужас. Мать кричала до утра. Труп кремировали. Так и познакомился с районом города Егорка, хоть знакомство, можно сказать, не задалось приятным, зато вряд ли можно будет его забыть. Ни одно место ничего не значит без воспоминаний, связанных с ним.
Остановка другая: немного иная картина. Здесь живут новые русские и новый русский хай: эти все разноцветные дома, пространственно расставленные, в народе называются путинками. Они издалека очень даже красивые и выглядят величественно, но вблизи видно убогие гипсокартонные плиты и сыплющиеся кирпичи, тут больше попсы из машин и больше разноцветных, пёстрых волос на людях, ненавидящих себя. Глобализм здесь всё задавил. Год или два назад за гипермаркетом проходил митинг загонной оппозиции, есть универ под боком с крутым бассейном и весёлые дети с грустными молодыми родителями. Иная жизнь и иная атмосфера, молодёжь и кладбище соседствуют. Это никого не смущает, что должно быть в любом городе: квартал для молодых людей, студентов и прочих, должен быть рядом с кладбищем, чтобы они ощущали скоротечность и зыбкость их существования, чтобы чтили Memento Mori, невзирая на обманчивую внешнюю оболочку.
Егорка идёт и заходит к друзьям, к нему идут здороваться. Смотрит он на них сначала с игривым недоверием, а после расслабляется, ставит пиво на стол, пропускает период шуток перед пьянкой, только которую он ждёт. Глотает раз рюмку, два рюмку, сигареткой шлифует, три рюмка, четыре, пять, шесть и семь, а теперь можно пойти послушать музыку на балкон.
В этот раз все было по-другому: те же люди, с которыми он собирался в прошлые разы до смерти матери, кроме одного человека, чья квартира и была, видимо. Чувство внутри терзало его по-особенному, а лживость веселья отказывалась зародиться в его сердце. Что-то тут не сходилось с ним, слова не могли никак увязаться, описания его последних дел при вопросе «как дела» получалось скудным, он на входе сказал «нормально», после уточнил: вопрос «как дела?» я считаю крайне неэтичным, так как я не смогу действительно выразить свои дела за пять слов, которые подразумевает этот вопрос, мне бы стоило говорить с минут 30-40, хотя после этого я не выскажусь даже на половину.
В голове он у себя добавил не без ухмылки: поэтому мне легче общаться с мёртвыми писателями, поэтами и философами, чем с вами, им не лень меня слушать, не считая Ницше, конечно, он может показаться немного высокомерным, зато Чоран и Шопенгауэр любят такое.
Диалоги на пьянках, где каждый человек представляет из себя личность, обычно ведут к разделению по группам на темы общения: кто-то предпочитает отходить в другую комнату, кто-то, находясь в потоке, пытается выразить свои позиции, произнести глагольные страдания оторванного бытия, но в таких компаниях каждый прекрасно понимает: чем больше человек в диалоге, тем не менее качества и смысла несёт каждое слово. Оно пропускается и теряет само себя. Каждый хочет что-то обсудить и диалог превращается в неосознанную пародию мозгового штурма, где каждый старается всунуть доксу. В хороших компаниях это приводит к разделению на группы, в плохих личное общение не менее бессмысленное и пустословное, почему они довольствуется этим потоком разницы не будет.
Егор часто это замечал и испытывал ненависть к диалогам в огромных компаниях, ведь её участники могут вместе провести хоть целый день, но ничего друг о друге не узнают, так как говорили звуками, а не смыслами. До того, как челюсть древних обезьян изменилась, они не могли создавать осмысленные звуки они могли только издавать крики, вопли, вполне инстинктивные, что и напоминало ему общение в таких группах. Это было для него аксиомой: чем больше участников диалога, тем меньше значение каждого слова.
Егор на моменте разделения на маленькие группки растерялся и не смог найти ни одного собеседника, поскольку во время потребления алкоголя, который предрекал последующие сопливые откровения тет-а-тет, он не подлавливал интересного для него человека он всех игнорировал. Иногда этот способ оказывается, как ни странно, очень даже действенным, особенно чуткие к психологии персоны могут быть завлечены тайнами и мистериями молчаливца, осознавая неповольность его повеления, сверх того, сознавая в нем некий внутренний диктат меланхолии, контр-праздности вечеринки, находя в нем неподдельную глубину мысли и презрение всего веселья, вот почему могут пристать к тихому персонажу.
Егор глубоко вздохнул, неуклюже встал изза стола и отправился на балкон курить. Алкоголь стал на него действовать и желание в искренности довлело над ним, пока контроль тела, будто и тем для диалога, падал: он готов был говорить обо всем. Хотелось, но он стоит на балконе в полном одиночестве, потягивая сигарету и смотря вниз. 7 этаж, внизу какая-то грязь, до асфальта нужно допрыгнуть бы дельфинчиком никак не доскачу, а было забавно так всех этих разыграть.
Из открытого окна на кухне доносились жалобы на финансовые сложности, связанные с университетом, невозможность позволить себя что-то купить, трахнуть и кончить на грудь давалке. И прочие мысли, которые забавляли Егора: какая драма и тоска, они вообще думают о смерти и сравнимой ничтожности всех их трагедий с ней, смертью, которую я видел тогда, на кладбище или в крематории, нет, они ноют о сущем пустяке. Если бы я мог перебороть свои проблемы, их бы меня даже не волновали, наверное, так получается? Если бы они увидели, почувствовали, испытали бы хоть часть моей боли, ужаса, страдания и ненависти к себе, после этого они бы с достоинствами смотрели на свои фальшивые заебы, заебы от шикарной жизни и её наполненности, заебы, которые образуется для того, чтобы был какой-то малейший противовес счастью, которого непременно больше в их жизни?
Дверь скрипнула и вошёл второй парень, которого представили хозяином квартиры и бывшим той девушки, с которой мы праздновали прошлый новый год. Его звали Паша, Егор ему подал руку и после чего, забыв его имя, ни разу не контактировал, только, может, чекнулся пару раз.
Диалог спровоцировал, конечно же, Павел, доминирующе поставив руку на подоконник и уверенно сказав, будто он в этом крепко убеждён:
Тебя что-то гложет, раз ты постоянно молчишь, просто пьёшь и всё, как-то оторвано это все делаешь, будто ты пришёл только изза алкоголя сюда, а не ради компании
Егор опустил голову в окно, посмотрел вниз с апатичной гримасой и ответил:
Я не знаю, что мне ответить, для меня в последнее время все стало излишне, эта мишура диалогови я не могу за них зацепиться, а тебе какая на то разница? Все ваши проблемы оказываются скучны, у меня нет смысла вникать в диалоги, построенные на просто произношении слов бездумно я предпочитаю говорить так, чтобы это показывало меня. Не знаю, я говорливый слишком даже это видно сейчас, но ладно разница какая-то тебе?
Оно перешли в комнату, Егор сел на кресло, а Павел на диван полуповоротом с положенными руками на подлокотник и заговорил первым.
Ты этим бессознательно привлекаешь внимание, поэтому я тебя заметил. В том месте, где все говорят, молчаливый человек выделяется и к нему будет обязательно приковано внимание. Молчание в некоторых ситуациях высокомерие и ты это знаешь. Думаю, у тебя что-то же произошло, не так ли? Иначе бы ты не стремился обесценить несколькими предложениями те диалоги на кухне.
Егор относя снисходительно и решил идти против утверждения о нем, как высокомерном человеке, продолжив всё-таки поговорить с этим парнем.
Для Егора было несвойственно нормально разговаривать. Он любил читать книги и паразитировать на недосягаемости диалогов из классический произведений, поэтому часто начинал вести не прямое повествование о чем-либо его трогающем, предпочитая проводить собеседника через волны намёков и загадок, пробравшись сквозь которые в итоге можно было получить просто идею, а не сведения из жизни. Он чувствовал себя, словно он на приёме у психолога, и маниакально винтил перед ним нос, словно все персонажи Достоевского одновременно. Он рассуждал о чем-то касающимся его так, что это казалось лишь обсуждением идеи. Редко искренность преобладала в нем, поскольку искренность приносит вред любым людям, даже ненавидящим себя и пьяным.
Конечно, алкоголь позволял впадать в нытье, но искренность высшая форма, идея, недоступная человеку в полном объёме, тем более, печальному и астеничному, а нытье её явление в материальном мире. Можно сказать, искренность, окутавшись в плоть и кровь, неминуемо превращается в нытье. В любом случае, Егор начал свою туманную нить диалога завивать:
Ты когда-нибудь слышал записи с чёрного ящика какого-нибудь самолёта, летящего вниз, падающего, готового поцеловать землю с минуты на минуту и своей массой выжать, выжечь, раздробить металлом тела, в которых есть жизнь? Представь себе это, как пилот истерически кричит в последние секунды, а пять минут назад он был полон надежды, что выкрутится из этой ситуации, а по итогу кричит, похоже, обращаясь к механизму, машине или к Богу: не убивай, не убивай. Через 20 секунд он разбивается.
Ты слышал о терактах в Париже, столице Liberté, Égalité, Fraternité, в 15 году, взрывов было много но я видел фотографию из Батаклана, концертного зала. Там на полу было рамазаны лужи крови полицейские, когда штурмовали, слышали, как на верхних этажах пытают посетителей: зачастую молодёжь, пришедшую послушать музыку. Им вырывали гениталии, их лица уродовались, резались, их пытали просто так. Там правила смерть и только представь их лица в эти моментыэти монументы алкания перебороть, пережить. Сегодня утром они умывались, красились, выбирали одежду для клуба, а сейчас их уродуют тех, кто по стечению обстоятельств выжил, другую часть из них разорвало в клочья. Это ужас смертии я уверен, что он отражался на их лицах, я готов был это почувствовать, смотря на пол в человеческих ошмётках, на молодых людей в джинсах и майках, которых расчленило взрывом. Это чувство смерти, человеческой, но и от гибели животных я это чувствую.