Евгений ГропяновЗа переливы
О Евгении Гропянове и его книге
В исторической повести живущего на Камчатке русского писателя Евгения Гропянова изображен атаман Атласов. Суровая пора борьбы и противоречий художественно воспроизведена молодым автором. То с дружбой и открытым сердцем, то с оружием и боем стрел встречали в то время друг друга разные народы. Но в братской семье современных потомков тех народов книги об исторических временах читаются с захватывающим интересом. Исторические произведения показывают истоки того процесса, когда «в борении» складывалась огромная страна, и когда ее народы от гнева и страха друг перед другом находили путь к братству.
Повесть «Атаман» я прочел в дни VI Всесоюзного совещания молодых писателей в Москве при ЦК ВЛКСМ. Там же, на семинаре, я познакомился с автором. Его работа была встречена с интересом и заслужила одобрение.
Известно, что А. Пушкин начинал работать над романом об Атласове. Известно, что Л. Толстой хотел написать роман о русских переселенцах на Амуре. Но произведения дореволюционной литературы о прошлом Дальнего Востока можно сосчитать по пальцам. Художественная проза о Дальнем Востоке, по сути, создана лишь в советское время, советскими писателями. Захватывая все более широкий круг современных вопросов жизни, в то же время писатели часто обращаются к прошлому, как свидетельству патриотического и первородного освоения края людьми нашей страны и как к одной из самых романтических тем литературы, когда изображается человек, начинающий новую жизнь среди девственной природы.
Евгений Гропянов с живостью показывает многообразные отношения Атласова с окружающими его казаками и представителями малых народов. Образ Атласова удался автору. Книга написана сдержанно, хорошим языком, достоверно воспроизведены картины прошлого.
В этот же сборник включены три рассказа о других исторических событиях на Камчатке: «Гости из туманной Британии», «Черный Ворон» и «Земля Америка», написанные с такой же художественной достоверностью и знанием эпохи.
Евгений Гропянов предстает в этих произведениях как серьезный молодой писатель, ведущий самостоятельные поиски интересных тем и героев, основываясь на исследованиях в безбрежном море исторических событий прошлого.
Н. Задорнов
31 марта 1977 г.
г. Рига
Атаман
Сначала из-под горы кухлянок показалась крепкая волосатая рука, которая стала шарить по полу. Ничего не нащупав, рука недовольно содрала кухлянки, и тогда голова свесилась с нар и пристально, стараясь разобраться в полутьме, принялась что-то высматривать Неудовлетворенно хмыкнув, голова втянулась под кухлянки, но через минуту послышалось ворчание, затем кашель и, наконец, крик:
Иван, чертова душа!
Из-за печки, заспанный и взъерошенный, вылез Иван и, потягиваясь, почесываясь, медленно, с осторожностью приблизился к нарам и прислушался.
Под кухлянками мерное дыхание.
И что орать-то, буркнул он сердито и поправил сползшую кухлянку.
Тихо.
Молчание не понравилось Ивану. Он склонился совсем низко над горой кухлянокв нос ударил кисло-горький запах перепотевших шкур. Иван поморщился. Вдруг молнией метнулась рука и, схватив Ивана за грудки, почти затянула его под кухлянки.
Иван ойкнул, уперся в нары руками, хотел вырваться, но силы не хватило да и рубаху пожалел.
Я те ойкну! Где настойка? раздался глухой сиплый голос.
Лекарь наказални-ни, вывертываясь, красный от натуги, отвечал Иван. Болезньштука хреновая Шуток не любит.
Рука оттолкнула Ивана, он распрямился, одернул рубаху.
Откуда лекарь? Дуришь, Иван
Да объявился в остроге
Лазутчик?
В казенке посиживает.
Про болезнь мою как узнал?
Не каждый год приказной богу душу отдает
Это я-то?.. Ах, ты коз-зявка!.. Настойку!
Не велено, твердо ответил Иван и отступил на шаг.
Встануубью!.. Чаю дай
Чугунок с чаем стоял в печке. Редкостен был чай, почитался за средство как и лечебное, так и дающее силу. Считалось, небольшого медного котелка достаточно, чтобы любую простудную хворь вышибить. Атласов уже пил второй котелок, болезнь, однако, пересиливалась с потугами. Поэтому все чаще поговаривали о новом приказном; иные сокрушались: к Атласову не успели привыкнуть, а тут новый будет хозяин и неизвестно, с каким нравом, а то ведь житья не станет, замордует. Атласов горяч, но за казака стоитсправедлив, народ не проведешь за нос, он все видит: жесткость простить может, жестокостьникогда. Те, кто знавал Атласова раньше, говорили, что в приказные назначен не за лизоблюдство, а по своим достоинствам, и к этим достоинствам прежде всего относили крепкую хватку и сметливость: скажет якутский воевода: «Воля государева, Володька Атласов», Атласов не только исполнит наказ, а привезет в Якутск сведения о новой земле: и горы есть ли, и тундра проходима ли, и какие народы живут, и кто ясак платит, а кто и уклоняется, все толково объяснит; ясно, сведения секретные, государственной важности, Атласову тут и награда. Именно такой человек и понадобился воеводе в Анадырский острог: не только всеми силами удержать чукчей от вооруженных выступлений против русского острога, но приветными словами призывать их к вечному миру; не только добывать царской казне меха, но и разведывать новые земли, искать в них серебряные руды и золотой песок; не только собирать сведения о проходимости северных морей для торговых судов, но разузнать, что там, за переливами, за эдакое таинственное апонское государство, где непонятно как сумели закрепиться голландцы, распространявшие в Европе противоречивые и скудные сведения о стране, замкнувшей себя изнутри.
Воля якутского воеводыволя государева. Атласов в лето 1695 года принял под свое начало Анадырский острог. Он заставил всех российских подданныхи казаков, и людей торговых, и чукоч крещенных, и юкагировукрепить острог. Сколько было ненавистных взглядов, сколько тайных разговоров о злодейском характере нового приказного Все же лес был заготовлен, и новые крепостные башни предупреждали неприятеля бойницами, закрывались ворота на крепкие запоры, церквушка посвежела, и отец Яков с большим рвением стал исполнять службы.
Приказной жил все дни, казалось, на едином дыхании. Но вот однажды ранним осенним утром он привычно отбросил кухлянки, встал рывком. Голову будто раскололо. Застонав, он упал на нары.
Болезнь никого не жалует, раздает награды одного достоинства, рассуждали казаки. Не уберегся Володька, а жаль Женишке его, Степаниде, в Якуцк весть послатьслова не выговоришь Однако, продолжали они рассуждать, тем смерть хороша, что забирает у человека жизнь, когда он в беспамятстве.
Отец Яков готовился в церквушке к отпеванию приказного. Он, крестясь и вздыхая, поправлял старинные иконы, даренные промышленными людьми для покровительства и удачи в торговле, подливал в лампадки нерпичий жир. Смерти приказного ждали со дня на день. Спрашивали любопытствующе Ивана:
Как Володька?
Он досадливо отмахивался и поспешно скрывался в избе.
Сокрушались товарищи Атласова.
А Иван, отхаживая приказного, уверился, что в нем есть не только превосходство над своими товарищами, но и над смертью.
Худяк сумел протащиться через Сибирь на Чукотский нос лишь чудом, и, если рассудить, его не должно быть в живых; однако он, иссохший, в язвах, лежал в казенке, подтверждая: из всякого самого дохлого дела можно выход найти.
Худяк должен был погибнутьв этом сомнений у казаков не оставалось, и то, что он сказал им: с Онеги-реки шелчудно им показалось. Они знали Север. В одиночку ни по тундре не прошагаешь, ни по тайге не продерешься, сгинешь. Казаки научились беречь себя и товарищей своих: не столь уж часты русские остроги на пути из Якутска до Анадырского зимовья. Поэтому казаки не верили речам Худяка и держали его в затхлой, будто погреб, казенке.
Ждали выздоровления Атласова; оно затягивалось.
Худяк разговорился с казаком, приносившим ему сухарь и воду.
Шибко стогнет приказной, говорил казак со вздохом. Болезнь горячечная, руки-ноги ломает Шибко нехорошая болезнь, простудная
Чаю дайте, поболе
Настойкой лечится, по привычке
Настойкой нельзя. Чай простуду из тела гонит А настойку спрячьте
От него утаишь, все так же тяжело вздыхал казак.
Тогда он загнется ваш приказной, утвердительно проговорил Худяк, заворачивая остатки сухаря в тряпицу и пряча за пазухой. (Вечером, съежившись в углу на голых подгнивших досках, он сгрызет этот небольшой кусочек сухаря и забудется в неспокойном сне.)
Казак слова Худяка перенес Енисейскому; тот подозрительно оглядел казака («Чушь несет иль с приблудным что задумал?»), но Атласов метался, постанывая, в жару, и тогда Енисейский настойку уютно припрятал. («Без зелья, однако, еще никто не помер».)
Едва поднявшись на ноги, Атласов потребовал к себе Худяка. Они сидели в приказной избе. Писарь примостился у краешка стола и с любопытством рассматривал Худяка. Атласов негромко постукивал пальцами по столу.
А бывал где? спрашивал Атласов.
Худяк отвечал:
На Яике, Онеге, Иртыше.
Здесь откуда?
Все бежал
Ой-ли, усмехнулся Атласов. А не будь острога Анадырского, куда б делся?
Худяк пожал плечами.
И от кого же драл?
Худяк насупился и подобрался, будто вогнал самого себя внутрь; и Атласов понял, что теперь ответ можно извлечь из него лишь пыткой.
Казак старательно занес слова приказного в расспросную книгу.
Вот сидит перед ним человек, а он, писаришко, черканет по знаку приказного несколько слов, и не будет больше этого человека, и имя его исчезнет Великая власть в его пере Жаль, что подчиняется оно приказному
Перо в его руке подрагивало от нетерпения, он ждал нового вопроса.
Однако Атласов обладал скверной привычкой нарушать заведенный ход расспросных дел.
Вели согреть воды, пусть обмоется, сказал он писарю. (Тот скривился: не зря, видать, удаляет его приказной, тайну скрывает Худяк, а что за тайна, вряд ли кто узнаетнедоверчив приказной: Луке Морозко расскажет, Ивана посвятит, остальные, если смогут, догадаются.) Пошевелись Поищи барахлишка, оденешь вот его потом, поприличнее. Да, на вот, обкорнаешь, а то в остроге людей напугает, скажутлеший. Атласов улыбнулся и достал из-за голенища сапога единственные в остроге ножницы. Головой отвечаешь. И к Худяку:А ты здесь подожди пока, он позовет.
Писарь аккуратно сложил бумагу, пальцем обтер с чернильницы пыль.
Ступай! нетерпеливо прикрикнул Атласов (он недолюбливал писаря, сам не знал почему, просто не приглянулся сразуи все тут, и пересилить себя не мог; а терпел, хвалил при случае: письмом казак владел мастерски).
Ну? глаза Атласова вспыхнули угольками. Худяк взгляд выдержал: «Волк, чисто волк», подумал он. «Не увернулся уросливый», отметил Атласов, удовлетворяясь.
Сколько ни бродил Худяк, сколько ни скитался, куда ни заглядывал, везде: и по берегам рек, и в глубокой тайге, и на берегу холодного Северного моря, и в тундревезде людишки, и все при деле, и все доверчивы, и рыбки предложат, и хлеба дадут, и спать постелят. Простой люд, добрый.
Но как-то забрел на двор худого боярина. Встретил старик-сторож.
Во время сна к боярину не суйся, не любит, сказал он.
Прислуга большая?
Хватает.
Земли есть?
Найдутся и земли.
Приблизились к высокому старому крыльцу, побитому многими дождями. Подождали.
Выскочил на крыльцо юркий приказчик с бороденкой. На нем сидел кафтанишко с засаленными локтями и шаровары, заправленные в голенища. Худяк усмехнулсяголенища кончались обыкновенными лаптями.
Батюшка Петр Дружина почивать изволили и послушать новопришельца дозволили мне. Говори, милостиво разрешил приказчик.
На работу подряжаюсь. Не найдется ли чего в имении сделать.
Кто ты?
Петр сын Иванов Худяк.
Вовремя пожаловал. Слушай: заготовить дров и лучины на весь год, пятьдесят жердей к зиме для крепления сена, сто веников принести для банного дела. Затем: хозяин куда пошлет, с собой ли возьмет, идти обязан будешь. А осядешь в деревне, навоз на поля подвозить будешь, ведь хлеб ясти хозяйский с вечера сегодняшнего почнешь.
Все? спросил смиренно Худяк.
Тебе мало? буркнул старик-сторож. И с этим загнешься
Худяк сбежал через неделю, однако люди боярские его поймали и приволокли, кинув к ногам владыки. Боярин был мнителен, во всей крепкой Петькиной фигуре ему почудилось близкое пришествие беды; он ждал покаяния, жалостливого унижения (тут бы он, может, и простил), но Петька молчал. Барин взъярился.
Петьку иссекли, потом бросили в канаву. Ночью его подобрал лесник. Он поил его чаем с медом, прикладывал к ранам подорожник, отваривал разные травы, заставлял укутываться в тулупы и потеть до одури.
Живи у меня, говорил он Петьке. Лес большой, за всю жизнь не исходишь
Не согласился Петька, и они распрощались печально.
Останешься при мне. О себе много не болтайдонесут и упрячут. А мне смелые люди нужны, сказал Атласов.
Посылай хоть куда
Посмотрим, усмехнулся Атласов. Стрелять умеешь?
Из лука.
Так не пойдет. Из ружья надо учиться.
Всю зиму, а потом лето и осень Худяк назначался в караульные. Он выучился метко стрелять и быстро перезаряжать ружья. Когда Петька заступал на смотровую башню, острог спал спокойно: не было еще такого, чтобы Петька Худяк проспал хоть минуту с ружьем в руках. И Атласов все чаще и чаще отмечал среди других казаков Петьку. Но что было удивительноникто не держал на него злобы: то ли открытый характер, то ли преклонение, что в одиночку путь сибирский выдюжил, то ли безбоязнь за свою судьбу и веселость языка, скрывающие твердый характер и недюжинный ум, покорили всех.
Летом Худяка одолела тоска. Как перелетной птице, не сиделось ему на месте. Привыкший к длительным странствиям, к ночевкам на воздухе, в остроге скучал, ему было душно, и если бы не привязанность к Атласову, человеку, как определил Петька, смелому, своевольному, но доброму и порой непривычно милостивому, давно бы сбежал в ту самую Камчатку, о которой столько разговоров.
К осени ждали Луку Морозко. Петька денно и нощно торчал на башне, чтобы встретить отряд первымуж очень взбудоражили его ум рассказы о Луке Морозко.
На глазах Петьки меркла тундра, как побитая молью шкура бурого медведя. Первая пороша высыпала ночью. Петька ловил на ладонь снежинки и чувствовал, как влажнится кожа. «На беляка сходить бы», думал он. Пристроившись у бойницы так, чтобы можно краем глаза и простор обозревать, и, кутаясь в тулуп, согреться, Петька представлял охоту на зайца. Вот он вспугнул беляка, и тот запетлял, стараясь уйти от Петькиной стрелы, но от нее разве скроешься?
К полудню, однако, пороши как не бывало. Лишь кое-где виднелись белые клочки, но и они сокращались и вряд ли могли дотянуть до вечерасолнце раззадорилось.
Худяка долго не сменяли, запаздывали, и он уже хотел спускаться, как увидел людей, едва ли больше десятка.
Они будто нехотя вытянулись из тальникового леса и остановились.
Степан, эй, Степан! крикнул Петька казаку, который вразвалочку, позевывая после сна, наконец-то шел сменять его. Побыстрей, кажись, Морозко из Корякской земли заявился.
Ну! И Степан в тот же миг взбежал на смотровую башню. Верно узрел, Петька. Сорвал шапку и замахал ею. Лука! Эге-ге-гей!
Петька, торопясь, зажег фитиль, ухнула холостым медная пушка.
Едва улеглось эхо, как люди медленно и молчаливо направились к острогу. Нарты, которые они тащили за собой, были брошены.
Петька и Степан, навалившись, открыли поскрипывающие ворота, и люди устало вступили на острожскую землю. Впереди всех хозяйственно, стараясь не показать слабости, вышагивал высокий казачина.
Морозко, шепнул Степан Петьке. Это и есть Лука Морозко.
Силен, сказал восхищенно Петька. А навстречу Луке радостно спешили Атласов, бабы и немногочисленные темноглазые детишки.
Остановились друг против друга, словно рать против рати. Все смолкли. Лука поклонился и густо сказал:
Вот и мы, Володимер. Принимайте. По зиме ушли, по зиме и возвратились.
Едва только произнес эти слова, как засуетились женщины, зашумела ребятня. Бросились обниматься.