Десять человек, крикнул он хрипло, десять пойдут со мной. Остальные ни с места! Алеша шагнул к нему, увидел рядом Виктора, реалиста Бондаренко, еще каких-то незнакомых.
Я сказал десять! Эти вот пойдут и эти Он повел их в сторону смежного с Залетаевским двора, пятерым приказал спрятаться за поленницу, с остальными по пожарной лестнице поднялся на чердак. Белогвардейские пулеметчики простреливали улицу сосредоточенно и деловито и даже не обернулись. По-домашнему шипел посредине чердака примус, в большом зеленом чайнике булькала вода.
Все было кончено в одно мгновение. Оба пулемета умолкли. Человек в вытертой козьей дошке привернул горелку примуса.
Кипяточек, сказал он с сожалением, горяченький
Не взглянув на убитых, они спустились по внутренней лестнице вниздом казался необитаемыми вышли с парадного хода.
Владимировские снова растеклись по своим улицам. На площади, у кафедрального собора, вылетел навстречь казачий разъезд и без единого выстрела крутанулся обратно. Еще прошли квартал, и тут с Кондрашевской гостиницы зататакали пулеметы. Упал Журкин, и рядом с ним полегло еще четверо. Послали связного к варягинцам: «Обойдите, мол, со двора, нам к Кондрашевке не подступиться». Похватали убитых и кинулись к Американскому переулку, а там невесть что творится. Из мак-кормиковского склада, что чуток наискось от гостиницы, повытасканы конные грабли, косилки, жатки да выставлены поперек дороги, а за ними нагромождены прилавки и всякая магазинная рухлядь. Ни пройти ни проехать: белые с пулеметом за баррикадой залегли. Поливают улицу свинцом вдоль и поперек. И назад уж хода нетотчаянная пальба. Тут высочинский отряд выручил журкинцев, зашел белым в тыл, ударил. Рванулись оборонцы вперед, в жатках, косилках запутались, под конные грабли прячутся.
Бей их, ребята, нещадно!
За Журкина, за товарищей наших!
От гостиницы варягинцы подоспели, управились и там. А к белякам подмога от реального бежит. Сошлись лоб в лоб, в рукопашную стали биться. Гимназисты, реалисты, хлипкие, тонконогие, в коротких шинелях, побросали оружие, к Амуру кинулись. Пусть уходят подобру, никто за ними не гнался. Подобрали своих раненых и убитых, занесли в женскую гимназию, синюю. Выставили охрану, а самитут все на пятачкев бывшую Земскую управу:
Даешь Гамова!
И Бекмана, шкуру, в придачу!
Вышибли двери: темно и пусто. Рядом казначейство, там и того темнее. Ресторан «Венеция» зеркальными окнами подмигнул. К черту! У всех одна думка: главных закоперщиков захватить и судить судом народным. Не упустить бы, эх, не упустить!
Не упустим! Накроем. В губернаторском доме они. Сыпь, братва, туда! Бежали, пригнувшись, городским садом. Остановились с опаской у распахнутых дверей. Ветер те двери качает, и горят по всему дому лампы в сто и более свечей. Никого
Чудно!
Ай все подохли?!
Гамова бы изловить!
Изловим! Не иначе в казармы убег!
Будет прохлаждаться! Три квартала отсель всего
В казачьих казармах тоже ни души. Смущенно переглядываются красногвардейцы: не на Верхне-Благовещенск же идти. Не было от штаба такого приказу. Вдруг почудились выстрелы. Выстрелы и есть.
Братцы, то ж варягинцы бьются на берегу!
Срывая на ходу сине-белые повязки и подхватывая полы шинелей, катилось на Сахалян по амурскому льду белое полчище. Смеялись им вслед зазейские хлеборобы и матросы:
Швыдче тикайте, швыдче! Как бы завтрак не остыл!
Слева, над устьем Зеи, навстречу беглецам поднималось солнце.
Начальник тюрьмы, с острым, иссиня-бледным лицом, представительный мужчина, встретил красногвардейцев у ворот и протянул связку ключей:
Милости прошу, давно поджидаю.
Что за шутовство, вспыхнул Комаров. Где члены Совдепа? Мухин где?
Куда ты наших законопатил? Живы ли? выкрикнуло с тревогой несколько голосов.
Слава богу, все в порядке, клацая зубами, заверил тюремщик, слава
Ты, богомолец, нам зубы не заговаривай, выдвинулся вперед Померанец, пусть охрана оружие сложит. Тут вот у ворот!
Охрана бежала-с, торопливо заверил начальник, смущенно поигрывая ключами. Честное благородное, бежала! Вчера выпустили всех уголовных. К политическим я не допустил. Вот ключи от камер, вот
Членов Совдепа вынесли из камер на руках и стали качать на утрамбованном дворе. Начальник тюрьмы умильно улыбался, тюремщик хотя и спасал свою шкуру, но сказал чистейшую правду. Еще накануне, едва Гамов, очистив казначейство, умчался в Верхне-Благовещенск, его клевреты порешили, наводнив город отребьем, терроризовать жителей и, расправившись с руководителями большевиков, объявить это действиями народа. Но тюремщик не выдал им политических, мотивируя свой отказ отсутствием на отношении подписи Гамова.
Это особо важные преступники, твердил он, подписи начальника конвоя недостаточно. Уж поверьте, я знаю свое дело.
Его педантичность и спасла жизнь большевикам, вернее, отсрочила расправу.
Месяц спустя после гамовского мятежа полковник французского генерального штаба Пишон в своем докладе французскому же посланнику в Пекине расценил это событие так:
«На Амуре казаки, которых было около 35 тысяч, не смогли ничего сделать. Дисциплина у них пошатнулась, и вообще наблюдается разложение. Атаман Гамов в Благовещенске сумел поднять против большевиков лишь совершенно незначительное количество казаков, именно тех, которые подпали под его непосредственное влияние»
Пишон мог бы к этому добавить, что незадачливый атаман удрал в Сахалян, прихватив и деньги из казначейства, и семью еще до начала боя.
Не покрыли себя лаврами и поверившие атаману члены «Союза учащихся средних учебных заведений», пытавшиеся огнем и мечом утвердить в родном городе «войсковое правительство». Сбегав в Сахалян, они потихоньку возвращались обратно, убедившись, что Гамов не даст и ломаного гроша для удовлетворения их сильно разыгравшегося от прогулки за Амур аппетита.
В конце марта 1918 года в Благовещенске собрался 5-й войсковой круг Амурского казачьего войска, принявший решение:
«Амурское казачье войско, как отдельную сословную единицу, упразднить и слиться в одну семью со всем крестьянством Амурской области для совместной работы на благо всего трудового народа».
А десять дней спустя объединенный съезд крестьян и казаков постановил, что «отныне Амурская область является автономной Амурской Социалистической Советской Республикой как составная часть Великой Российской Советской Республики».
С первых же дней своего существования молодая республика была отзывчивой и щедрой. Председатель Совета Народных Комиссаров Федор Мухин изыскивал сахар, икру и рыбу для голодающих Петрограда, средства на ремонт и постройку школ, артиллерийское снаряжение революционной Чите, деньги для Иркутска, крупу и муку для Нерчинска.
«Все рабочие железнодорожных мастерских станций Гондатти, Ерофей Павлович, Магдагачи и целого ряда других пунктов отправились на фронт. Мастерские закрыты. Подъем духа среди рабочих небывалый». Так ответили амурцы на контрреволюционный мятеж во Владивостоке. Нет, никогда, ни через полстолетие, ни через тысячу лет, амурцы не будут краснеть за своих предков!
Амурская республика национализировала частные лечебницы и отдала их народу, установила хлебную монополию и твердые цены на хлеб и зерно. Разоружала националистов. Выпускала денежные знаки. На ее счету великое множество больших и малых дел, и все это в условиях осадного положения.
Вражеское кольцо сжималось: к половине сентября в руках белогвардейцев были Сибирь, Забайкалье. Белая опасность нависла и со стороны Хабаровска.
Амурские большевики наметили пункты будущих таежных партизанских баз, сосредоточили на пристанях двадцать пароходов и шестнадцать барж для эвакуации. Вложили через подставных лиц в китайский банк Сахаляна полтора миллиона рублей для нужд уходящей в подполье партийной организации. И вот настал день, когда жители города в последний раз услышали взволнованную речь своего председателя Совнаркома:
Мы уходим под напором японских штыков, говорил Мухин. Но мы не побеждены. Мы только отступаем в тайгу, чтобы там, набравшись сил, вновь прийти сюда и восстановить власть Советов. Прощайте, товарищи рабочие, мужайтесь, крепитесь, мы скоро придем.
Так заверил Мухин собравшихся на митинг перед эвакуацией, но сам он не уехал, а остался для руководства подпольем, и когда в Благовещенске снова установилась советская власть, его уже не было в живых. Федор Мухин стал одной из бесчисленных жертв японской интервенции.
Медленно, медленно навсегда запечатлеваясь в памяти, отодвигалась алебастровая белизна зданий, сверкающих в тронутых осенней позолотой тополях. Дети махали вслед отъезжающим платками и картузами, с тревогой поглядывая на маньчжурский берег, где уже копошились стервятники, заполняя грязно-желтые халки и приземистые катера.
В устье Зеи в разгоряченные лица ударил резкий и холодный ветер, будто напоминая, что едут не на прогулку, что впереди их ждут бездомовье и зима.
Едва скрылся за поворотом последний пароход, как из-за Амура под защитой японских знамен и тесаков хлынули белогвардейцы.
Снова на улицах Благовещенска загарцевал на своем смежно-белом Звездочете заметно раздобревший Гамов. А в бывшем губернаторском дворце застрочил свои декреты бывший прогрессист Алексеевский:
«Все возникшие за время советской власти городские, волостные, станичные, поселковые советы, земельные и продовольственные комитеты, комиссариаты и прочие органы сим упраздняются»
И в первые же дни бело-японского владычества застенки контрразведки и тюрьма приняли более двух тысяч граждан бывшей Амурской республики, заподозренных в приверженности к большевизму.
7
Алеша стоял у левого борта и тоскливо смотрел, как уплывает назад родной город.
Ты один здесь? А братья? Маленькая теплая рука коснулась его плеча, он вздрогнул и обернулся. Молодая женщина, видимо, обрадовалась встрече и пыталась улыбнуться, но жгучие, в густой бахроме ресниц глаза невольно выдавали ее растерянность и муку.
Братья? Федя и Евгений ушли еще вчера. А Колька, он же маленький, остался дома с мамой.
Не лучше ли было остаться и тебе?
Алеша промолчал. Евдокия с детства была дружна с их семьей. Она играла с Евгением в любительских спектаклях, и Алеше казалось, что брат увлечен этой всеми признанной красавицей, но вскоре после гамовского мятежа она стала женой Анатолия Комарова.
Рад видеть тебя, ветеран, протолкавшийся сквозь толпу на палубе парохода Анатолий обнял Алешу за плечи и тоже спросил про братьев.
Дымный шлейф стлался в сторону города от высокой трубы винокуренного завода. Засверкали на крутом берегу чисто промытыми окнами астрахановские домишки. На деревянном помосте внизу под кручей бабы колотили вальками белье.
Ты бы сошла в Белогорье, обратился к жене Анатолий. Папа приютит тебя на разъезде.
Евдокия отрицательно качнула головой, пристально вглядываясь в пологий берег.
Здесь никто не знает, что ты жена военкома. Сделай это, душа моя
Она прикрыла рот мужа маленькой ладошкой, досадливо повела плечом:
Нет, нет и нет!
Желтое зданьице Белогорского разъезда осталось позади. Анатолию показалось, что за деревьями мелькнула седая голова отца. Берег из сыпучего серебра, исхоженный вдоль и поперек еще в детстве. Узенькая тропка вдоль рельсов, по которой впервые побежал в школу. Как все это дорого и неотрывно от сердца, и бог знает, увидится ли вновь
Встречное течение притормаживало ход перегруженного заднеколесника, на котором уже начинала налаживаться походная жизнь. От терпкого осеннего ветра горели щеки, от пронизанной солнцем воды веяло холодком и покоем. На выметенной свежим березовым веником палубе люди развязывали узелки с домашней снедью. Запахло малосольными огурцами.
Пойдемте в каюту, сказала Евдокия. Я тоже не без припаса.
Мост проедем, тогда. Ладно?
Ох, уж этот мне домострой! беспечно рассмеялась молодая женщина.
На приземистых диких яблоньках, высаженных вдоль железнодорожного полотна, шустрые парнишки набивали отдувшиеся пазухи рубашонок кисло-сладкими плодами. Алеше вспомнились вот такие же деревца, склонившиеся над белокаменной стеной архиерейской дачи, и воробьи, прыгающие по тоненьким веткам, и мудрая усмешка Мухина, и их задушевный разговор, увыединственный
Пароход привлек внимание деревенских мальчишек, но ненадолго. Слишком много прошло их сегодня вверх по Зее. Все же они помахали руками и этому. Вдруг они замахали отчаянно и так всполошились, что едва не попадали на землю. Поддаваясь их яростной жестикуляции, Алеша оглянулся назад. Обернулся и Комаров.
Быстро, наперерез идущей от парохода волне, их настигала сизая канонерка под развевающимся белым полотнищем с ярким пятном посредине. Белый флагвот что поразило детей, безотчетно встревожившихся за судьбу парохода под красным вымпелом, таким знакомым и близким.
Алеша слетел по трапу в кочегарку. Ребята только что испекли картофель и в предвкушении обеда торопились набить топку березовыми дровами.
А вот и подмога! Дело, брат
Японцы!
Шутишь! Где?
У правого борта! Больше не обмолвились ни словом. Топка загудела.
Анатолий расположил вдоль борта людей. Было странно видеть Евдокию с винтовкой в руках, но винтовку она держала умело, а волосы успела убрать под косынку, отчего лицо казалось суше и строже. Комаров, не взглянув на жену, залег у пулемета. Алеша подтянул к себе связку гранат. Пароход нырнул под пролет Белогорского моста. Пенные буруны вздыбились, заклокотали вокруг каменных быков, обдав палубу брызгами и прохладой.
Солнце осталось по ту сторону моста. День потускнел, будто его смяла вынырнувшая из соседнего пролета японская канонерка. Развернувшись, она скользнула узким корпусом у носа парохода, развернулась вторично и пошла наравне, притираясь к левому борту и тесня пароход к широкому острову, густо поросшему ивняком. Японцы снисходительно и нагло скалили зубы, показывая жестами, как они станут прыгать на борт парохода. Он все же вырвался вперед. На канонерке раздался орудийный выстрел, пенный бурун вскипел у заднего колеса парохода, красные щепки замелькали на волнах. В тот же миг по борту канонерки стеганула пулеметная очередь и одновременно грянул винтовочный залп. Алеша распрямился и бросил на канонерку, в гущу тел, свою смертоносную связку. Над ее бортом взмыли клочья фуражек и лакированных козырьков. Пароход вздрогнул и начал оседать.
Кочегары уже спускали на воду лодки. Анатолий дал еще одну пулеметную очередь и схватился за плечо. По зеленоватой рубахе поползла кровь. Алеша обхватил Комарова и, оттолкнувшись от полускрытого водой борта, прыгнул в лодку. Евдокия с винтовкой соскользнула следом. Уцелевшие на канонерке японцы, опомнившись, открыли пальбу по лодкам. Одна тут же перевернуласьлюди бросились к берегу вплавь.
Лодка, в которой были Комаровы и Алеша, укрылась в островном ивняке. Канонерка, расстреливая плывших к берегу людей, прошла вдоль острова с противоположной стороны и устремилась дальше, вперед на север.
Все сошли на берег. Евдокия сняла косынку и сделала мужу перевязку. Анатолий, бледный от потери крови, снова предложил ей идти на разъезд. Парень, родители которого жили неподалеку на заимке, вызвался проводить ее но сопкам. Стиснув зубы, она так глянула на того и другого, что оба смущенно умолкли.
Вечером снова тронулись в путь. Вскоре увидели на берегу небольшой костер. Им замахали горящей веткой, и они приняли на лодку еще троих. Шли вверх по Зее всю ночь. Евдокия гребла вместе с мужчинами. Под утро причалили к пустынному острову. Лодку спрятали в кустах и весь день отсыпались в зарослях черемухи и черной смородины. Парень, знаток здешних мест, оказался сущим кладом. Он наковырял в какой-то тинистой заводи из ила вьюнов и испек их на угольях. Ели без соли и хлеба, но рыба казалась необыкновенно вкусной.
Вечером снова поплыли. Зея прибывала, и встречное течение было очень сильным. К утру добрались до Натальино. Здесь решили бросить лодку и углубиться в тайгу. Все были очень голодны, но идти в деревню опасались. Натальинские староверы были нетерпимы к власти вообще, а к новой в особенности. Меткие охотники, круглый год промышлявшие зверя и птицу, они были хорошо вооружены. Убить человека у «семейских» не почиталось за грех.
Молчаливый старик, из тех, кого приняли с берега, вызвался сходить за провиантом. Он достал из кармана кисет, порылся в отсыревшем табаке и вынул два обручальных кольца.