Огромное значение имела Суражевка и для северных, горнопромышленных районов, где золото не только рыли, но нередко находили и на поверхности земли. Приискательский «фарт» кружил зачастую и самые трезвые головы. Слово «старатель» на Амуре исстари овеяно романтикой. Однако в повседневной жизни столь легендарная личность была довольно-таки бескрылой. Он был самый обыкновенный потребитель, и при всей скромности его каждодневных запросов ему нужно было и есть, и пить. Ему нужен был плис на штаны и шелковые полушалки для «зазнобы». Нужен был спирт, и «лампасеи», и «махра», и все это шло опять-таки через Суражевку. Во время летних паводков Зея затопляла Суражевку, снося и дома, и складские помещения.
А всего в каких-нибудь двух верстах колыхалось зеленое марево деревьев.
Мысль построить на этом возвышенном плато город не была ни шальной, ни случайной. Новый город становился просто необходим быстро растущему краю и был заложен в торжественный день тезоименитства цесаревича. Имя нового города звучало мягко и необычно: Алексеевск. Ему прочили счастливую будущность, казалось, стоят у его колыбели три вещие сестры: Смелость, Независимость, Удача.
После революции Алексеевск был переименован в Свободный. Было городу в то время пять лет. Люди ехали и шли в него со всех концов земли амурской. Об этом-то городе и заговорил Тряпицын, оставшись наедине с Лебедевой и Комаровым.
Евдокия лежала, согнув ноги в коленях и накрывшись пуховой шалью. В соседней комнате нарастали возбужденные голоса. Тряпицын и Лебедева убеждали в чем-то Анатолия. Он не соглашался.
Какого ляда не видали мы в Благовещенске?! крикнул вдруг анархист. Создадим Свободненскую республику, на манер Желтуги, а? Даю тебе слово: глазом мигнунабегут к нам сотни удальцов, кому черт не брат! Вооружим их, двинем на Японию. Говори, согласен?!
Ты сумасшедший, так же громко ответил ему Анатолий. Знаешь пословицу: похвалялась синица море поджечь? Поди проспись
Тут заговорила Лебедева горячо и быстро. Слов было не разобрать. Внезапно сердце Евдокии сжало предчувствие близкой и неотвратимой беды. О эти ненавистные, чужие и чуждые голоса, зачем они нарушили в полуночный час тишину ее мирного дома?! Она сжала руками виски, сунула голову под подушку и разрыдалась.
12
Николаевск был в тревоге. Дошли слухи об апрельском выступлении японцев в Хабаровске и Приморье, о трагической гибели вождя дальневосточных партизан Сергея Лазо и его боевых соратников Всеволода Сибирцева и Алексея Луцкого. Стало известно, что у Александровска-на-Сахалине в полной готовности стоит эскадра военных японских судов. Нетрудно было догадаться, что враг ждет, когда устье Амура очистится ото льда, чтобы двинуть на Николаевск и учинить расправу за мартовские события, когда был уничтожен весь японский гарнизон.
Энергия Тряпицына заряжала всех. Впрочем, он поступил очень дальновидно, распылив силы сопротивления. В верховья Амгуни был направлен с каким-то поручением Харитонов. Отбыл на Орские прииски и Комаров. Перед самым его отъездом командующий без обиняков заявил, что Евдокия должна остаться в Николаевске и эвакуироваться вместе с городским населением в Благовещенск.
Так, друг сердечный, будет лучше для вас обоих. Не время бабу за собой по тайге таскать, на одной ножке перед ней вытанцовывать. Молодые, налюбитесь еще. А в Благовещенске у вас родные: притулят, приголубят. Голос Тряпицына, казалось, звучал искренне, но глаза косили больше обычного и, зная цену этому взгляду, Анатолий вспыхнул, но сдержался и ответил сухо:
В советах не нуждаюсь. Давай ближе к делу. Какие будут распоряжения?
Они тебе известны. Груз идет до Свободного! А в остальном делай, как знаешь, только не пришлось бы потом пожалеть об этом, заключил с кривой усмешкой командующий.
Было ясно, что Тряпицын ему не доверяет и намерен оставить Евдокию в качестве заложницы. О роли Лебедевой в жизни этого человека все уже знали. Евдокию она недолюбливала, а может, и презирала. Анатолий едва не сказал об этом, вся кровь в нем вскипела от негодования. Если бы только Тряпицын знал, кем была для него Дуся! Оставить ее здесь, где все так неустойчиво и шатко, было бы хуже предательства. С восемнадцатого года она делила с ним все невзгоды и ратные подвиги. С восемнадцатого года!..
В занятом интервентами Хабаровске они прожили тогда три месяца. Два из них Евдокия пролежала в больнице: роды были преждевременны и неблагополучны. Чтобы не возбудить подозрений, он устроился санитаром в той же больнице. Ему удалось установить связь с подпольной организацией, и едва Евдокия поправилась, они влились в ряды приамурских партизан. Вместе с отрядом Тряпицына они участвовали в боях на Нижнем Амуре. Избирали его командующим после боя под Киселевкой. Вместе с ним вошли в Николаевск. Но теперь пути их расходились. Доверить Евдокию Тряпицыну, имевшему темные стремления и цели, было бы рискованно и нечестно. Не смогла убедить Анатолия и Лебедева, заверявшая, что они будут с Евдокией, «как сестры». Комаровы выехали вместе.
Едва отбыла экспедиция на Орские прииски, как все трудоспособное население Николаевска было мобилизовано на подготовку к эвакуации. Грузились камнем баржи и шаланды. Днем и ночью выводили их морские катера к устью северного фарватера, очищавшегося ото льда раньше, чем южный, и затопляли, преграждая путь вражеской эскадре. Чтобы не подпустить японцев со среднего течения реки, Амур заминировали выше устья Амгуни, у села Софийского.
Грузили на пароходы и шхуны продовольствие и боеприпасы. Под надежной охраной были отправлены в Амурскую область валюта и золотые слитки. Об уничтожении Николаевска не было и речи. Тряпицын громогласно заявлял, что как только будут вывезены женщины и дети, мужчины встанут под ружье для защиты города.
Алеша, Саня, Петя Нерезов и Гриша Билименко являлись домой за полночь. Вместо ужина грызли сухую хурму, не раздеваясь, валились на топчаны и засыпали. Иногда ребят тут же поднимали, требовали в штаб. Порой удавалось выспаться, и тогда их будил первый луч солнца.
Николаевские женщины исходили слезами. Одни плакали потому, что не стало в семье кормильцаубит японцами, другиечто подобрались зимние запасы, скоро рыбалка, а тут бросай все и уходи; третьим приходилось еще горше: ни кормильца, ни припасу, а детишки ни с того ни с сего стали болеть глотошной болезнью, уносившей десятки нерасцветших жизней.
Бывалые же старики, измерившие по тайге не одну тысячу верст, вместо утешения толмачили свое:
Шутка ли дело, поднимать об эту пору тыщи людей! А иттить-то, эт тебе не с корзиночкой по ягоды, вон куды. До Керби отселева пятьсот верст с гаком. Плыть Амуром да Амгунью-матушкойвсякое могет случиться, а еще тайга А в Керби-то кто нас ждет-пождет? Опять же дальше иттить тайгой неезженой, нехоженой, через дебри валить, через хребты, аж до самого Экимчана. Эт будет чуток помене, а все же кус немалый. Дале-боле плыть по той Селемдже до Норского Складу, а там на Зею выгребать и спущаться прямым уже ходом до Благовещенска-на-Амуре. И опять же таки верст пятьсот, и опять же с гаком. А в Благовещенске том кто нас ждет-пождет?
Такие и подобные разговоры велись каждодневно, неотвратимые, назойливые, как сказочка про белого бычка:
А тайга-то дремуче-непролазная, а края-то незнаемые, а реки-то бурливые, перекатные, а зверь-то непуганый, а люди-то там нездешние, а обычаи-то ненашинские, не таковы Кто дойдет, а кто косточки оставит при дороге
По городу прокатился вой: тряпицынцы забирали рогатый скот для угона в тайгу, пока не развезло весенней распутицей крепкого наста.
Приказ штаба партизанской армии был краток и прост:
«Эвакуироваться всем. Брать имущества, включая харчи, не более пуда на человека».
Напуганные хозяйки горестно и тихо забивали домашнюю птицу, коптили и сушили мясо. Рыли в подполах ямы, припрятывали все, что казалось ценным и нужным: отрезы тканей, зимнюю одежду и обувь, посуду, постельное и столовое белье. И каждой верилось и не верилось в то, что должно случиться в ближайшие дни.
Петра Нерезова назначили уполномоченным особой экспедиции по эвакуации. Он взял себе в помощники Саню Бородкина и Гришу, прихватил и Алешу, который с нетерпением ждал открытия навигации, чтобы ехать в Благовещенск с секретным поручением Комарова. Экспедиции предстояло проторить дорогу беженцам: позаботиться о питательных пунктах, молоке для грудных младенцев, подводах для немощных и еще о многом таком, что и не снилось ребятам прежде.
До села Архангельского ехали на буксире «Анна». Отсюда «Анна» пошла в Тахту за нефтьютаков был приказ Тряпицына, и путь продолжили уже на лодке. От того времени сохранилась маленькая записная книжка в темно-зеленом переплете, своеобразный путевой дневник Петра Нерезова.
«20 мая. Спали всего два часа. Въехали в протоку Чля. В 1 час приехали в Маго. В 7 часов в Пальво. В этот же вечер сходка.
21. Сходили на прииск Благодатный. Смотрели промывку золота. Вечером прибыли в Пестово.
23. Утром прибыли в Князево. В четыре часа прибыли в Сергиево-Мих. Часов в 9 остановились в Удинском складе. Закончили работу в два часа ночи. Ребята говорили горячо, с увлечением о принципах советской власти, трудовой мобилизации, земстве, экономическом положении Советов
24. Холодно. Нестерпимо болит голова».
Пять дней провалялся в незнакомой избе уполномоченный особой экспедиции. Старуха с коричневым, неулыбчивым ликом отпаивала его горячим молоком с топленым барсучьим салом. Его спутники не теряли времени даром. Ездили по окрестным деревням, говорили до хрипоты, решали, где и что будет приготовлено для встречи пароходов, и несказанно обрадовались, когда Петр снова оказался в состоянии сесть на верховую лошадь. После долгого перерыва в записной книжке появилась новая запись:
«1 июня. Ехали весь день и всю ночь. Переутомились. Въехали на Веселую Горку. Дел полно».
На другой день ребята с волнением прочли последние сообщения из Николаевска. Спазмы сдавили горло Нерезова. Он еле дочитал.
В тот же час они выехали из Веселой Горки. Пара добрых коней домчала их быстро. В Керби было уже много эвакуированных из города.
Что же так взволновало славных «трех мушкетеров» и Алешу? Тряпицын выполнил свою угрозу. В ночь на первое июня Николаевск запылал со всех концов. Горько было осознавать, для чего пригодилась привезенная на «Анне» нефть. Впрочем, никто ничего толком не знал. Дни тянулись в мучительном и бесплодном ожидании. Николаевцы размещались в наспех сколоченных сараюшках и балаганах. Отправлять людей дальше не представлялось возможным: от Керби до Экимчана шло сплошное бездорожье. Нужно было корчевать деревья и прокладывать дорогу, устраивать на перегонах питательные пункты и завозить продовольствие.
В скупой летописи тех дней, дневничке уполномоченного экспедиции, мы читаем:
«7 июня. Выехали на Веселую Горку. Едем дальше. Возможно, что доеду до Благовещенска. Саня, Гриша, без вас ехать не хотелось. Эх, ребята, и сжился же я с вами. Страшно тяжело от вас уезжать».
Проводив Нерезова и Алешу, Бородкин и Билименко остались в Керби. Вершитель воли Тряпицына Вольный приказал им дожидаться пароходов «Пионер» и «Альбатрос», на которых едут женщины и дети, чтобы сопровождать их дальше, по тайге. От Нерезова приходили малоутешительные вести:
«Дорога на Софийск скверная, но двигаться можно. Подъем семь верст, не очень крутой, но требует поправки. Свалились две лошади под откос. Едва вытащили. Травы нет. На станке Бурейка некому печь хлеб.
Проехал границу Приморской и Амурской областей. Еду дальше вьюком. Два раза пересек Бурейку. Река быстрая. Приступили к постройке моста. С Софийского послал 80 рабочих поправить дорогу. Она требует только ремонта.
Хлеба на прииске Павловском нет. Некому печь»
В Норском Складе, на Селемдже, Алеша распрощался с Нерезовым и на вертлявом суденышке «Комета» поехал в родной Благовещенск.
Боцманом на этом пароходе был его старый знакомец Померанец. Он рассказал, что старший брат Алеши Федор служит теперь в Благовещенске в стрелковом полку, и Колька с февраля, когда установилась советская власть, не беспризорен. К сожалению, Померанец ничего не мог сказать о Евгении.
Они были с ним в партизанском отряде Бондаренко. Померанца ранило в бедро в том самом бою, под Тарбогатаем, где погиб их юный командир. Подлатали в таежном госпитале и вот пришлось
Алеше было искренне жаль, что, служа на частном судне, бравый Померанец заметно опустился. Он неделями ходил в нечищенных ботинках и столь же редко расчесывал свою жесткую шевелюру, падавшую крупными, отливавшими медью кольцами на высокий и бугристый лоб. И все же этот человек по-прежнему нравился Алеше. Чем? Он не смог бы на это ответить. Может, взглядом, независимым и дерзким, может, горделивой посадкой головы, а скорее всего тем, что всегда резал правду-матку. В конце пути он предложил Алеше поступить на этот пароход матросом. Алеша с радостью согласился.
Капитан «Кометы» Тихон Игнатьевич Савоськин был для команды малодосягаем. Первым человеком после него на судне слыл рулевой Федор Андреевич, белобородый великан с суровыми серыми глазами под кустистыми, цвета пыльной кудели бровями, глянувший на Алешу, когда тот впервые пришел на пароход, неприязненно и удивленно. Позднее Алеша узнал, что этот человек был одним из самых почитаемых проповедников молоканской общины. Сотни людей вслушивались в каждое оброненное им слово, и, зная цену своим словам, рулевой, по возможности, беседовал только с богом. Не нашлось у Алеши общих интересов и со своими сверстниками. Один из них, отчаянно тараща белесые глаза, поинтересовался, пьет ли он «хану» или предпочитает водку? Другой спросил напрямик: хаживает ли он на берегу к девчатам и какие Алеше больше по вкусу, белобрысенькие, как он сам, или же «брунетки»?
Присутствовавший при этом разговоре Померанец без лишних слов предложил разделить с ним свою тесную каюту:
Перебирайся-ка, парень, из кубрика ко мне. Места хватит. Да авось и мне станет веселее.
13
Веселее Да из него, этого недавнего весельчака и балагура, слова, бывает, не вытянешь. Что-то он уж слишком часто по-стариковски вздыхал или уходил из каюты и, часами стоя у борта, плевался, как верблюд. Погруженный в себя, он, казалось, не замечал, что Алеша был весь во власти тягостных воспоминаний, и инстинктивно тянулся к нему. Но Померанец не сделал ни единой попытки узнать, что испытал он тогда, в сентябре 18-го, возвратясь в покинутый город, как жилось ему все это время и почему он снова плыл в Благовещенск, полноводной Зеей, сам не свой, растерянный и угасший. Он, конечно, и не догадывался, что растерянность эта пришла той октябрьской ночью, когда Алеша случайно забрел на Иркутскую улицу, был схвачен патрулем и неожиданно доставлен на Суворовскую, в контрразведку, где его потребовалось допросить, уже прославившемуся своими зверствами, подполковнику Лебедеву.
В кабинете подполковника было по-домашнему уютно и тепло натоплено. И сам хозяин, не худой и не толстый, в ладно пригнанном мундире, белолицый и гладко выбритый, с тонюсенькой ниточкой пробора в густых, припомаженных волосах, держался подчеркнуто учтиво:
Знаете ли вы, юноша, спросил он, придвигая к Алеше изящную коробочку «Реномэ», кто живет на том квартале, где вас задержали?
Алеша отрицательно повел головой и ответил: «Нет».
Тогда объясните мне, пожалуйста, какого же черта вы торчали там, в неположенное время?
Я ищу работу и
Оригинально! Ночью ищете работу?
У меня нет часов, и я не думал, что уже так поздно.
А что вы делали, разрешите вас спросить, днем?
Днем я был занят на разгрузке прибывшего с рыбалок парохода.
Случайный заработок, а? На грузчика вы, во всяком случае, не похожи.
Заработок случайный: мы выкатывали из трюма бочки и выгружали японские туки, а когда кончили работу, я решил пойти к Беркутовым, у них большое поместье, и я думал
Вы направлялись к Беркутовым? заинтересовался Лебедев и окинул критическим взглядом всю его непрезентабельно выглядевшую фигуру. Что же, если идти с пристани, то это, действительно, по пути. И вы, вероятно, очень с ними накоротке, если допускаете столь поздний визит?
Мне этого не приходило в голову. Я просто шел спросить, не нужны ли им рабочие. Мы могли бы с младшим братом уехать на заимку на все лето и
Погодите Лебедев обстоятельно продумал ответ Алеши и каверзно спросил:Но почему же вы сразу не отправились непосредственно туда?
Но эта мысль пришла так внезапно, а мы с братом очень нуждаемся, и я решил сегодня же попытать счастья.
Вполне возможно! Возможно, я и поверил вам, юноша. Но оставим это, и я вам дам, как говорится, отеческий совет: даже днем за версту обходите тот квартал, где вас изловили сегодня. И если вы находите столь уж необходимым навестить высокочтимых всеми нами Беркутовых и предложить им свои услуги, в которых они едва ли нуждаются, то сделайте свой подход с совершенно, совершенно противоположной стороны. Надеюсь, вам теперь все ясно?