Анатолий не успел ответить. В окно постучали уверенно и властно. Все переглянулись: час был поздний, и от визита в эту пору добра ждать не приходилось. Подойти к окну тоже было небезопасно. Анархистствующие молодчики с некоторых пор распоясались. Могли попотчевать и гранатой. Ни для кого уже не было секретом, что командующий им потворствует и, что было страшнее, крепко недолюбливает коммуниста Комарова. И, словно в ответ на эти мысли, за окном послышался голос Тряпицына:
Ну что вы там затаились, как мыши? Это мы с Ниной. Анатолий, выдь сюда на минуту, если в избу не хочешь пускать!
Комарова с тревогой взглянула на мужа. «Пустяки, ответил он взглядом, открыто они на мокрое дело не пойдут. У нас же люди».
Заходите, там не заперто! крикнул он, подойдя к окну, и обратился к жене:Ты бы встретила их, Дуся. Посвети в сенцах. Лебедева там, как-никак вы знакомы
11
Первым в комнате появился командующий партизанской армией Яков Тряпицын. Он просунулся в дверь как-то боком, окинул сидящих за столом пытливым скользящим в сторону взглядом, насупился и приостановился, увидев тех, кого не ожидал здесь встретить.
Проходи, Яков, проходи! сразу же разгадав его настроение, шумно приветствовал позднего гостя Комаров. Товарищи вот заглянули на огонек. Хочешь чаю?
С пирогами, весело пообещала входившая следом за Ниной Лебедевой Евдокия.
Какие тут чаи, небрежно отмахнулась белой ручкой начальник штаба. Мы к Анатолию но делу.
По делу? Ну тогда раздевайтесь, садитесь. Комаров недовольно хмурил брови, размышляя, какое дело могло привести их в столь поздний час, накануне его отъезда.
Раздевшись и повесив дошку, Лебедева глянула с чуть приметной гримаской на Комарову:
А вы, милая Дуся, не суетитесь и идите-ка спать. Эти слова прозвучали как приказ, но смягчились обворожительной улыбкой. Вам же завтра чуть свет в поход. Верно? Гости поймут. Не осудят. Все мы здесь солдаты революции, нам не до китайских церемоний, закончила она воркующим голоском и протянула хозяйке дома руку.
Евдокия тоже улыбнулась, поправила движением плеча соскальзывающий платок, кивнула веем и вышла. Сразу же после ее ухода шагавший из угла в угол Тряпицын заговорил о том, как ловко провел его управляющий американским акционерным обществом Дайер, вызванный им с Орских приисков в Николаевск.
Я хотел заставить его, как специалиста горнорудного дела, сделать доклад о состоянии разработок недр Нижнего Амура, а он, прибыв в город, метнулся в китайское консульство, под дипломатическую защиту! Ну не сволочь ли, а? Да, нужно немедленно вывозить с приисков все оборудование и продовольствие в Амурскую область!
Анатолий молчал. Обо всем этом было говорено уже не раз. К чему эта прелюдия, если завтра на Орские выступает отряд? Говорил бы прямо, что привело его сюда.
Нина Лебедева, не принимая участия в разговоре, беззаботно вычерчивала причудливые арабески на подвернувшемся листке бумаги, время от времени пытливо вглядываясь в лица мужчин. Она не была красавицей, но ее пышные с золотым отливом волосы и живые, широко поставленные глаза привлекали внимание, а резкость суждений подчас обескураживала. К тому же она была властна, нетерпима к человеческим слабостям, начитана и женственно-лукава. Ее влияние на Тряпицына было безграничным. Обычно невнимательная к людям, Лебедева вот уже около месяца, (с тех пор как заняла должность погибшего Наумова), сама того не замечая, делала мысленную оценку каждому, как бы производя отбор тех, на кого можно будет опереться в трудную минуту.
Итак, слева от нее сидит Александр Бородкин. Официальная его должностьстатистик земской управы, а обязанностей не счесть. Он член президиума и один из секретарей Сахалянского областного комитета РКП(б). Большевик до мозга костей, хотя очень молод и в партии недавно. Он член редколлегии зубастенькой газетки «Трибуна молодежи». С его легкой руки в городе появился Социалистический Союз Молодежи. Молодежь валом валит в эту организацию. Большевики ему верят. Но можно ли на него надеяться тем, кто не верит большевикам?
Лебедева задержала взгляд на Алеше. Пока это ни рыба ни мясопарнишечка неприметный. Рвется в Амурскую область, ну и бог с ним, пусть уезжает. Она даже не вспомнила, как его зовут. А рядом с ним сидит работник комиссариата просвещения Харитонов. О, это уже фигура! Он и председатель Пролеткульта и член редакционного коллектива «Усть-Амурской правды». Старенькая фуфайка с заплатой на локте. Очки в скрепленной нитками железной оправе. Честен до святости или прибедняется? Вот и бороду отпустил, а лицо тонкое, умное. И руки нерабочие. Типичный интеллигент и прекрасный агитатор. А какая выдержка: молчит и слушает, гладит бороду и молчит.
Комендант Николаевска-на-Амуре Комаровс виду всем взял, о таких в народе говорят «кровь с молоком», а удача ему на роду не написана. Век проходит на вторых ролях. Да и долог ли будет этот век при его строптивом характере? И жену взял себе под статьблаговещенская мещаночка. Ездит за ним повсюду, а на деле только и способна пироги печь, да «Белое покрывало» в дивертисментах читать. И все ж таки этот человек опасен, и его необходимо убрать, пока в «места не столь отдаленные», на прииска, а там видно будет.
А Яковумница. Что ему директивы центра, если чувствует он в себе неуемную силу и знает, что люди пойдут за ним
Возвращение сюда? крикнул зло Тряпицын. Какая глупость говорить о возвращении! Камня на камне не останется от Николаевска, когда мы уйдем отсюда. Камня на камне! громыхнув стулом и припадая на раненую ногу, он шагнул к окну и трясущимися от бешенства руками стал отворачивать медный шпингалет.
Лебедева вскочила. Обутая в щегольские сапожки, она неслышными шажками скользнула к печке и стала ворошить в ней клюкой, ища под серым налетам пепла тлеющую головню. Она вздрогнула и уронила тяжелую клюку, когда Комаров шагнул к Тряпицыну и сжал его обтянутое черным сукном рубахи крутое плечо.
Не дури, Яков, сказал он сквозь стиснутые зубы. У тебя появилась скверная манера: с виду советоваться, а на деле преподносить готовые решения. Уничтожить город, который мы не строили! Бред!..
Тряпицын ударил рукой по раме. Створки распахнулись. Резкий порыв апрельского ветра сорвал со стола и закружил в голубом махорочном дыму разрисованный бумажный листок.
Да иди ты к дьяволу, высвобождая плечо и приглаживая вздыбленные ветром волосы, буркнул анархист. Может, ты ратуешь от имени народа? Кто же тебя уполномочил? Нужно быть без головы, чтобы оставить этот порт японцам. Москве было семьсот, а ее сожгли. И погубили этим не Россию, а Наполеона! Он высунул голову из окна, подставляя разгоряченное лицо студеному ветру. Все было в движении. Земля и небо. Небо и земля. Летело к морю пепельно-серое месиво облаков. И ветер бил в лицо, прямо в лицо. На Амуре бесновалась непогода: разламывала и дробила подтаявшие рыхлые льдины. А люди нежатся в теплых постелях, не помышляя о том, что скоро сорвутся со своих насиженных гнезд. Он сдвинет их с места, эти обомшелые камни, и уведет в область неизведанного! Так хочет он, Яков Тряпицын. Так диктует жизнь, и нельзя не подчиниться ее зову, ее приказам!..
Уж не мнишь ли ты себя мудрее всех? спросил вдруг Харитонов.
Тряпицын откинулся назад, глянул на него шалыми, раскосыми глазами:
Что ты сказал? Я не расслышал.
Я сказал, что толку носить на плечах голову, если не иметь в ней мозга, спокойно ответил Иван Васильевич. Николаевску семьдесят лет. Предать огню этот старейший в крае городпреступление.
Преступление оставить его японцам! Тряпицын вернулся к столу. В глубине его зрачков вспыхивал и гас зеленовато-острый волчий огонек. Это мое мнение, и я не изменю его ни на йоту! сказал он глухо.
Твое мнение ничем не обосновано, возразил Харитонов. Так может рассуждать только тот, кто не верит, что мы сюда вернемся. Ты не веришь в это, Яков Тряпицын? Ты сам сказал, что не веришь. А я верю, и другие верят!
Белая полоска зубов сверкнула на темном лице анархиста и погасла. Он покачал головой, пряча глаза, наливавшиеся бешенством и кровью.
Какое тебе и всем вам дело до моей веры?! закричал он хрипло. Чего вы от меня хотите?! Я не меняю своих решений. Понятно?
А мы хотим, чтобы ты понял нас, сказал молчавший все это время Бородкин. Мы ведь не дети и кое-что повидали до того, как стали жить по твоей указке. И к голосу Анатолия Николаевича ты мог бы прислушаться. Что ты цыкаешь на него, как на гимназистика первого класса?
За его широкими плечами подавление мартовского выступления японцев, напомнил Харитонов. С того времени немногим больше месяца прошло. Или ты забыл, как ранило тебя осколком снаряда? Не болит? Не ноет?
Вот как вы заговорили?! вскинул широкие брови Тряпицын. Хорошие речи приятно послушать. Что здесь было до нашего прихода? Сговор?! В его голосе явственно прозвучала угроза. Обращаясь к Бородкину и Харитонову, он явно предназначал свои слова хозяину дома. Глаза их встретились. Черные, блестящие глаза Комарова раскрывались все шире и шире, будто они впервые видели этого человека. А глаза Тряпицына суживались и еще более мрачнели, и рука невольно тянулась к кобуре маузера, болтавшегося на поясе под просторной рубахой. Вдруг Анатолий улыбнулся, и в этой улыбке было столько презрения, что Тряпицын вздрогнул, отвернулся и, глядя в сторону, неуверенно бросил:
Ладно. Потрепались и хватит.
Нет, отчего же! Говорят, у себя дома и угольщик мэр! бросил с вызовом Комаров, перебегая пылающими глазами с одного лица на другое.
Прикрыв маленькой ладошкой рот, Лебедева, казалось, дремала у печки. Алеша, весь подавшись вперед, смотрел на Комарова широко распахнутыми, детски чистыми глазами. Бородкин насмешливо улыбался. Харитонов все так же спокойно поглаживал свою бороду, еле приметно и согласно кивая головой.
Атаман Гамов вывез из Благовещенского казначейства все ценности, присев на подоконник, продолжал Комаров. Японцы скосили цвет Амурской партийной организации. Вытоптали и залили кровью землю. Летом девятнадцатого на ней не поднялось ни колоса. Некому было сеять: мирные хлеборобы били интервентов. Они первыми на Амуре сбросили японское иго. И в эту весну там окажется немало рук, соскучившихся по оралу. Но есть ли там зерно, которое можно кинуть в почву, чтобы оно дало обильные всходы, или деньги для закупа его на стороне?!
Верно! Верно! воскликнул Алеша. Амурцы делятся последней краюшкой с теми, кто, спасаясь от произвола, бежит к ним и с запада и с востока. Но что там будет, если город захлестнут волны беженцев из Николаевска?
И как они назовут тех, кто предал огню целый город? поддержал его Харитонов.
Ах, оставьте, подала голос и Лебедева. Уж я-то знаю ваш хваленый Благовещенск! Амурцы житного хлеба отродясь не едали Пусть подтянут пояски. Потеснятся. Уплотнятся. Тогда и с других станет не до спросу! Она подбежала к висевшей на стене карте и стала водить по ней карандашом, поясняя тоном, не допускающим возражений:Вот здесь мы перекроем горловину Амура и отрежем японцам доступ к городу. Людей из Николаевска выведем двумя путями. Из Керби на Веселую Горку, оттуда на прииск Софийский, на Половинку, затем по Бурее спуск в Амур, и уже по Амуру подъем на судах до Благовещенска. Это наиболее короткий путь, но и более легкий попасть черту в зубы! Белогвардейцы не утерпят учинить с правого берега какую- нибудь пакость. Не отстанут от них и японцы. Могут всех перебить, могут угнать в Маньчжурию, да мало ли что Второй путь вот этот: от Софийского свернуть на Экимчан и потом плыть по Селемдже и Зее. Здесь не грозят, она усмехнулась, роковые встречи, идти через тайгу и горные хребты хотя и труднее, но безопаснее
Но ведь мы находимся не в Керби, а в Николаевске, резко возразил Комаров. Это значит, что проплыть по Амуру и Амгуни и пройти пешком по тайге нужно в общей сложности еще более пятисот верст. Бросить так беспечно на таежное бездорожье женщин, детей, стариков Сколько же здесь будет преждевременных и неотвратимых смертей?
Бледное лицо Лебедевой порозовело. Туго обтянутая гимнастеркой грудь высоко вздымалась. Бегло скользнув взглядом по лицу Комарова, она закончила, будто ее и не прерывали:
Мы выведем людей в Амурскую область! Будем действовать немедленно, чтобы избежать в дальнейшем ненужных и кровавых жертв.
Брависсимо, Нина! воскликнул Тряпицын. Светла твоя голова, и мысли здравы
Да мерзко же слушать паникерские речи, обернулась к нему Лебедева. Нам, солдатам революции, ни терять, ни жалеть нечего! Всего-то богатства нажито, что шоколадка с ореховой начинкой, тронула она висевшую у пояса маленькую гранату, потом подбросила и поймала на лету крохотный браунинг. С нами пойдут те, у кого не висит на ногах груз прошлого, те, кто молод телом и душой! Молчишь, Саня, наклонилась она к Бородкину. А ну беги, поднимай по тревоге союзных ребятишек! Посылай всех ко мне: я им гостинчиков припасла! Подкину лимонок и еще что-нибудь найдется для их острых зубок! С сестринской лаской обнимая юношу за узкие плечи, она заглядывала в его сумрачные глаза, ища в них ответа.
Бородкин осторожно высвободился, поднял с пола исчерченный бумажный листок, мельком глянув на него, положил на стол.
Ничего я не обещаю, Нина, ответил он просто. Не могу обещать. Совесть не позволяет. Об одном прошу: давайте забудем все, что здесь было. Людей надо собирать: решать с ними, а не гнать перед собой, как стадо баранов на убой. Ведь город-то им родной. Не мы его строили, не нам и стирать его с лица земли!
Да ты знаешь ли, милый, поднялась на носки Лебедева, за такие речи по законам военного времени и она выразительно поиграла браунингом.
Юноша посмотрел на нее пристально и сурово.
Если я не прав, стреляй в затылок, сказал он и, повернувшись, нарочито медленно переставляя ноги, направился к двери.
Пойдем и мы, тронул за руку Алешу Харитонов.
Так-то лучше, насмешливо протянула Лебедева, а нам торопиться некуда. Дела, дела
Во всем городе не светилось ни огонька. Ветер выл на седых пепелищах бывших японских казарм. Грызлись и рычали одичалые псы, а может, и хищные звери. Было неприкаянно и жутко, пока не потянулись деревянные крашеные заборы и рубленые домишки. Харитонов ударил рукой по стене одного из домов. За высокими воротами загремела железом цепи и залилась надрывным лаем чуткая дворняга.
Смола в этих бревнышках окаменела. Они год от года становятся крепче, сказал он. Даурская сосна, нетленная в веках, а поднеси спичкузапылает ярче пасхальной свечи. Семьдесят лет по бревнышку, по камешку и пустить все по ветру!
Народ этого не простит, Иван Васильевич! воскликнул Алеша. Никогда не простит!
Тут не о прощении нужно думать, о расплате, повернувшись к нему, живо ответил Харитонов. И платить мы станем все вместе и сполна! В преступлениях нет ни правых, ни виноватых, а есть только преступники и жертвы. И есть еще суровая Немезида, карающая и тех, кто совершал преступления, и тех, кто оставался безучастным зрителем.
Анархиямать порядка а, как вам это нравится? презрительно усмехнулся Бородкин и приостановился:Зачем они все-таки там остались?
Харитонов и Алеша не нашлись что ответить.
Едва за гостями Комаровых закрылась дверь, как Тряпицын провел крепкой ладонью по лицу, будто сдирая с него плотно прильнувшую маску, и раздельно сказал:
Сядь ближе, Анатолий, поговорим по душам. Время терпит: с отъездом придется тебе повременить.
Лебедева подошла и села с ним рядом, посмотрела на Комарова и засмеялась:
Имеющий уши да слышит, имеющий разум да поймет! Разъясни ему, наконец, Яша, что к чему!
В десятых годах нашего столетия приютившийся на пересечении Зеи с железнодорожной магистралью крохотный поселок Суражевка стал необычайно разрастаться. Его возникновение было вызвано необходимостью разместить рабочих, занятых на строительстве железнодорожного моста, но с годами он приобрел совершенно новое значение, став крупной перевалочной базой. Хлебородный юг Амурской области уже успешно торговал пшеницей, снабжая Маньчжурию и частично Приморье.
Китайские товары теперь мало кого удовлетворяли. В неограниченном количестве требовались уже и русский сахар, и русский ситец, и русская кожа, и русские лакомства.
Были и другие требования. Матушку-соху здесь открыто не уважали. О молотьбе цепами не могло быть и речи. Амурские стодесятинники только посмеивались, вспоминая, как бились на клочке земли с такой «справой» их прадеды, деды, отцы. А на Амуре добрый американский дядя Мак-Кормик взял на себя немалую заботу: наводнил область красочными прейскурантами и разбитными коммивояжерами, незамедлительно выполняющими заказы на сеялки, веялки, конные грабли, жатки, паровые молотилки. Только плати. Многим просто не верилось ни в океанские пароходы, доставлявшие эту технику во Владивосток, ни в длительное путешествие ее по железной дороге до Суражевки. Американская разворотливость создавала впечатление, что все это растет, как грибы, здесь же на месте.