Скажи, Онуфрий Лукич, это правда, что ты разговаривал с Лениным?
Было.
О чем?
Спросил он меня: кто да откудова. Узнал, что из мужиков, из Сибири, шибко обрадовался. Это, грит, хорошо, сибирский мужик за Советскую власть пошел. Он ить самый сытый и крепкий во всей державе. Помещиков не знавал, жил вольготно. Так прямо и высказался. Потом, само собой, поговорили о кулаках, о середняках. Кулака-то Ленин окрестил самым заядлым врагом. Никаких перемириев с им быть не могет, его только давить. Зато, грит, середняк навроде камыша на ветру: то налево, то направо его колыхает. Сегодня за нас, завтра супротив. Половинка к нам лепится, другая от нас отстает. Надо удержать его подле себя. Это чертовски так он сказал, чертовски трудно сделать будет сибирским большевикам Тут подошел какой-то матрос. Ленин поручался со мной и напоследок просил передать мужикам, что верит в них. Вот и все.
Чижикову вдруг опять вспомнилось напутствие Дзержинского. Тот сказал примерно то же, что и Ленин. Запамятовали об этом, упустилии вот результат Нужно решительно и немедленно что-то предпринять. Что? Как? Убедить бы президиум губкома
С чего закручинился, Гордей Артемыч?
Я ведь в самом деле приехал арестовывать тебя.
За чем же дело? спокойно, без малейшей заминки откликнулся Онуфрий. Нищему собратьсяподпоясаться.
Оружие забыл, а без него какой конвоир.
Я тебе наган свой подарю.
Прибереги себе. Сгодится.
К тому катится. Исхитриться бы, запал у врага вынуть, чтоб не рванул под ногами
Знаешь как? От нетерпения поскорее услышать ответ Чижиков даже встал.
Не по моей голове задачка. Только кумекаювыход все ж таки есть. Приструнить продработников, самых зловредных судить, отлепить от Советской власти, от коммунистов. Дать мужику оклематься, рассудить своим умом, где лево, где право. Размежевать с кулаком, чтоб тот на виду и наособицу оказался
Нужный ты революции человек, товарищ Карасулин, негромко, но очень проникновенно выговорил Чижиков. Трудно тебе будет на таком ветровороте. Поберегись.
Кому быть повешенным, тот не сгорит. Ты ведь тоже под прицелом ходишь, Гордей Артемыч. Не дремли. Почаще оглядывайся. А в трудящегося мужика верь
Бывай, Чижиков протянул руку. Спасибо за угощенье, Такие шаньги и не снятся теперь российскому мужику
Нынче-то шаньги, А вот дотянем ли до лета В обрез оставили.
Будешь в Северскене обходи. Всегда рад. Случится нужда какая дай весточку.
Добро, Гордей Артемыч.
Онуфрий проводил гостя до крыльца, вернулся в избу и у самого порога, как срубленный, рухнул на скамью. «Зачем вчера выпустил этого гада? Через Боровикова весь бы клубок размотали. Где-то здесь затаился, Отыскать»
5
Рука едва коснулась щеколды, как та вдруг выпрыгнула из-под пальцев, и не отскочи Чижиков в сторону, боднула бы его стремительно и с силой распахнутая калитка. Мимо пробежала девчонка, не глянув даже на отпрянувшего, долетела до крыльца и вдруг повернулась, и Чижиков узнал секретаря волостной комсомолии Ярославну Нахратову. Узнала его и Ярославна, подскочила запыхавшаяся, растрепанная, ухватила за рукав полушубка:
Где он?
Кого потеряла? добродушно спросил Чижиков.
Карасулин где?
Чаевничает дома.
Она впилась в него расширившимися глазами, полными сомнения и тревоги, и, видимо, поверив, разом обмякла, выпустила чижиковский рукав и виноватым, но еще не остывшим от волнения голосом спросила:
Вы его не арестовали?
Как видишь, улыбнулся Чижиков, Давай вернемсяарестуем, если надо.
И вы еще шутите!
Пойдем-ка с чужого двора.
Взял ее под руку, вывел за калитку, и они медленно пошли серединой дороги, обстреливаемые из всех окон любопытными взглядами. Пока молчали, Чижиков присматривался к девушке.
Что ты так переполошилась? В правоту своей власти не веришь? улыбчиво спросил он.
Верю. Но сейчас все так перепуталось, не пойму ничего. То Пикин на Онуфрия Лукича с наганом, то Аггеевский его публично к врагам революции, теперь вы И в селе смутно, тревожно. Расплаты ждут. Не говорят об этом, а по всему виднождут. Мальчишки игру придумали в трибунал. Судят да расстреливают поджигателей
Найти бы их, ввернул Чижиков.
Давно бы, может, нашли, кабы не сыр-бор с Онуфрием Лукичом. Те, кто его перед губкомом чернит, похоже, нарочно внимание хотят отвлечь.
В корень смотришь! подхватил Чижиков: она высказала то, в чем он сам уже почти не сомневался. Донос на Карасулина в губком не крестьянская рука составляла. Но кто? Может, ваш поп поусердствовал?
Нет! решительно запротестовала девушка. Он уважает Онуфрия Лукича да и не доносчик по натуре, говорит, что думает
Ну теперь понятно, почему ты этого попа в комсомол вовлекаешь, с деланной веселинкой в голосе сказал Чижиков, а сам прикипел к девушке острым взглядом.
Никуда я его не вовлекаю, отпарировала Ярославна сердито. И не смотрите на меня так. Не все попы контрреволюционеры. Не будь Флегонт с богом повенчан, это был бы незаурядный человечище
А ты не задумывалась над тем, что дружба с попом кидает недобрую тень на тебя и на всю комсомольскую ячейку?
Нет! Ярославна даже приостановилась на миг. Хороший человек не становится злодеем только оттого, что на нем ряса или
Погоны, вставил Чижиков.
Пусть даже погоны. Мало ли офицеров перешло на нашу сторону, сражалось за Советскую власть? Конечно, я понимаю: ониисключение. Но все равно И вообще, по-моему, нельзя все достоинства человека мерить его взглядами. Я считаю свои идеи, свои убеждения самыми правильными, самыми человечными. Поп Флегонт не разделяет наших идей, но ончеловеколюб, почему же онмой враг? Заметила протестующий жест Чижикова и заспешила договорить:Сейчас, наверно, не время рассуждать о каких-то общечеловеческих добродетелях. Но ведь они есть. Достоевский, например, не был революционером, но он был самым талантливым в мире проповедником добра, исступленно защищал человеческое в человеке. Кто ондруг или враг? Видите? Тут получается живая диалектика. По ней и надо оценивать события и людей. Наверное, я не очень внятно высказала
Вполне внятно. Только ты не заметила, как забежала вперед, годков на пятнадцать, а может, и на двадцать пять. Будет время, когда мы станем ценить людей по-твоему: не торопясь, все взвешивая, делая скидки, уступки. Тогда ошибка в оценке не страшна и поправима. Но не теперь! Голос его стал жестким. Теперь кто не с нами, тот против нас! Ты ведь была на войне. Видела. Пережила. Чего ж тебя заносит? Я ни Достоевского, ни диалектики не знаюне учил. Плохо, конечно. Но я знаю одно: сейчас самое главноесберечь диктатуру пролетариата, не дать ей покачнуться. И тот, кто ее не поддерживает, тот наш враг. Нельзя шагать серединой реки, можно только берегом, и ежели не правым, то левым. Либолибо. Вот какая диалектика на настоящий момент. Такой она и будет до самой мировой коммуны Снова взведены курки. Прозеваемполыхнет. Нельзя допустить, ну а вдруг? Надо точно знать, кто рядом, на кого опираться, кого опасаться. Серединщики, те, кто ни вашим ни нашим, в такую критическую минутухуже врага: не знаешь, то ли руку тебе протянут, то ли нож в спину. Не так разве?
Все верно, раздумчиво и как-то отрешенно произнесла Ярославна. Хотя Флегонту я все-таки верю. А в целом вы, конечно, правы: теперь иначе нельзя. Я сама чувствую, что надвигается Вздохнула громко и вполголоса продекламировала:
И черная земная кровь
Сулит нам, раздувая вены,
Все разрушая рубежи,
Неслыханные перемены,
Невиданные мятежи.
Черная земная кровь сулит нам мятежи. Очень верно. Кто такие стихи сочинил?
Александр Блок.
Из дворян?
Вырос в семье ученых. Интеллигент до кончиков ногтей. А стихи пишет
Мы на горе всем буржуям
Мировой пожар раздуем
Революционный держите шаг!
Неугомонный не дремлет враг!..
Ловко! восхитился Чижиков. Таких бы стихов, да побольше, да чтоб народ их слышал А мне говорили: ты только любовные стишки знаешь да ими потчуешь деревенских.
И любовные знаю, улыбнулась девушка. Какая поэзия без любви? Тургенев любовь с революцией сравнивал. Я как-то прочла пушкинское стихотворение «Я вас любил», так девушки потом замучили меняперепиши да перепиши
Сдаюсь. Чижиков вскинул руки над головой. Хорошо наскочила на меня. А то когда бы встретились да разговорились. Такое времяне до речей Да, вот что, чуть не забыл что ты думаешь о Катерине Пряхиной?
6
Женщина словно из сугроба вынырнула и поплыла серединой дорогилегко и быстро, чуть на отлете держа правую руку и слегка помахивая ею в лад мелким, ровным шажкам. Одета она была по-зимнему нарядно: короткий, отороченный мехом полушубок, шерстяная серая юбка, белые аккуратные валенки. Зимний наряд не скрадывал изящества фигуры. Чижиков подсознательно попридержал жеребца, чтобы полюбоваться летящей походкой женщины.
Та даже не оглянулась на скрип полозьев и, только когда морда жеребца поравнялась с ее плечом, не оборачиваясь, отступила на шаг в сторону, пропуская лошадь.
Из-под цветастого полушалка Чижикова окатили озорным блеском зеленовато-серые глаза и дразнящая белозубая улыбка. И он сразу узнал: Маремьяна! Гордей Артемович не смог сдержать улыбки, и она разлилась по его скуластому с острым носом и твердым подбородком лицу, стерев с него выражение суровой озабоченности. И сразу стало видно, что председатель губчека совсем молод. Слегка привстав в кошевке, он бесшабашно крикнул:
Берегись, красавица! Сомну!
Мята трава шелковистей.
Далеко ли?
К постыломудалеко, к миломурядом.
Садись, подвезу.
А ежели присушу?
Дай бог.
Она уселась рядом. Подобрала полы полушубка, зажала коленями. Покосилась насмешливым глазом и засмеялась воркующе. У Чижикова пересохло в горле.
За глаза тебя прозывают Железный Чижик. Издали ты и впрямь суровый и жестокийне подступись, а вблизях И снова засмеялась, да еще веселей, еще задиристей.
И что ж вблизи? прищурясь, лукаво спросил Чижиков.
Вблизях ты баской. Ягодиночка.
Смуглое, подрумяненное морозцем лицо Маремьяны лучилось неизбывным молодым здоровьем и весельем. Огромные зеленоватые глаза поддразнивали, зазывали. Чижиков молодцевато шевельнул плечами, как заправский лихой кучер, привстал, гикнули рысак понес. На поворотах их прижимало друг к другу, и Чижиков совсем рядом видел алую щеку, уголочек блестящего озорным счастьем глаза, затаившуюся смешинку на краешке пухлых ярких губ.
Маремьяна повернула к нему лицо, рукой в цветной узорной варежке заправила под полушалок выбившийся черный завиток.
Не узнаешь?
Он узнал бы ее в любом наряде, в любой толпе, но, сам не зная почему, сделал вид, что силится, да никак не может припомнить. Маремьяна понимающе прикрыла глаза длинными, будто накладными черными ресницами и вдруг пропела:
Ох, любовь, какая злая,
Широка и глубока,
Захочу и загуляю
С председателем чека.
Во, черт! восхитился Чижиков и захохотал.
Опять не узнаешь? довольная игрой, весело изумилась женщина. Говорят, чекисты, как совы, глазасты. Сам меня тогда в заложники вписал.
Маремьяна Глазычева?! с деланным удивлением воскликнул Чижиков.
Шибко догадлив.
И опять пропела:
Семиструнна балалайка
Ходит-бродит вдоль села,
Угадай-ка, угадай-ка,
С кем я ночку провела.
Вот это уж не по моей части.
Ой ли?
Ей-богу.
Так тебе и поверила
Милый, выгляни в окно,
Одари хоть взглядом,
Неужели все равно,
Кто со мною рядом?
От близости Маремьяны, от ее голоса, от быстрой езды Чижиков будто пьянел. С ним творилось что-то пугающее и радостное. Внутри, в неподвластной рассудку и воле глубине, крохотный язычок пламени, который, кажется, еле теплился, вдруг разом полыхнул, окатил заревом, обдал жаром все тело, маковыми пятнами проступил на запавших серых щеках, запокалывал кончики пальцев. Смахнув рукавицы, сбив на макушку шапку, Чижиков жадно глотнул хмельного ядреного воздуху, и у него закружилась голова. А Маремьяна прямо в душу ему глядела распахнутыми во всю ширь колдовскими глазищами, смеялась и пела.
Черт знает, как она пела! Голос струился из самой донной душевной глубины, вынося наружу столько чувствсильных и ярких, что коротенькие, на погляд пустяковые деревенские припевки, спетые Маремьяной, вдруг обретали какой-то глубинный смысл, и, слушая их, Чижиков замирал от восторга и неосознанной, сладкой тревоги. В нем росло и росло, заполняя все существо, запретное, необоримое желание.
Оно внезапно вспыхнуло еще тогда, на сходе, в челноковском Народном доме. Чижиков разгневался на себя и, как ему показалось, одним властным движением напрочь смел со своего пути это нелепое, непрошеное чувство, намертво подмял, расплющил егобез раздумий и сожалений. Правда, наутро, неведомо почему, он все-таки позвонил начальнику Яровского домзака, узнал, освобождены ли челноковские заложники, и очень обрадовался, услышав, что те уже дома. Сегодня, пока шел от волисполкома до дома Карасулина нет, не думал о ней, но все чего-то ждал, оглядывался на каждый стук. калитки, на скрип шагов.
А Маремьяна пела:
Голубого не носить,
В оборочках не нашивать.
Нам друг дружку не любить,
Парочкой не хаживать
Сердце бьется, сердце рвется,
Ровно голубеночек,
Ждет тебя и не дождется,
Дорогой миленочек
Круто выгнув шею с развевающейся заиндевелой гривой, громко отфыркиваясь и всхрапывая, широкой, размашистой иноходью мчался рослый гнедой жеребец. Легкая кошевка все время запрокидывалась, скользя то на левом, то на правом полозе. До тверди утоптанный снег хрустел под копытами, по-собачьи взвизгивал под коваными полозьями. Ветер полоскал длинный конский хвост, кружил снежные крошки, хлестал по раскрасневшимся лицам Маремьяну и Чижикова.
Целоваться-то тебе дозволено? долетело до него.
Губы у нее холодные, трепетные, медовые.
В счастливых, хмельных глазах Маремьяны отразилось ослепительное солнце. Заглянул в них Чижиков и выпустил вожжи.
По-чалдонски вот как целуются
Обхватив его за шею, прикипела губами к губам.
Левую вожжу затянуло под полоз. Гнедко по колено забрел в снег, остановился.
Сумасшедшая, переводя дух, выговорил Чижиков тихо, с такой боязливой ласковостью, словно опасался, как бы не рассыпалась, не растаяла эта сказочная явь от звука его голоса.
Наверно, согласилась Маремьяна, кончиком языка поводила по губам, положила голову ему на грудь.
Даже сквозь полушубок он почувствовал ее щеку и, словно растворяясь, перестал ощущать себя, сознавать происходящее. Обнял Маремьяну так крепко, что та охнула
Жеребец призывно заржал. Откуда-то издали долетело ответное ржание. Чижиков стряхнул оцепенение, подобрал вожжи.
Помешкай, просительно протянула Маремьяна. Посидим малость. Так хорошо. Боле этого не будет О-ой
В этом, словно из самого сердца исторгнутом бабьем «о-ой» было столько и радости, и боли, и безнадежности, что у Чижикова зубы скипелись.
Ты что, Маремьянушка?
Назад мне надо Вишь, деревня. Сто глаз в ей. Все насквозь высмотрят. За себя не страшусь, ко мне не льнет. А ты ить чека. Такое понаплетут Сейчас вот Чуток отойду и обратно в Челноково. И с горькой улыбкой, прикрыв влажные глаза, договорила, будто простонала:И вся стежка наша, Гордеюшка
Да ты куда шла-то?
К тебе. С того дня иду
Как же ты? спросил потрясенный и счастливый Чижиков.
Сказала мужику: к сестре в Лариху сбегаю, принарядилась и скараулила.
Маремьянка ты, Маремьянка
Она взяла его руку, прижала к своей щеке.
Не чаяла, что эдак-то бывает. Прости, коли
Ты хоть подумала?
Зачем?
Я ведь
Знаю.
И не боишься?
Маремьяна отстранилась. Сказала с вызовом:
Не хватает мне тепла, вот и жмусь к огню.
А ну сгоришь?
Снисходительно и жалостливо посмотрев на него, улыбнулась царственно, вроде милостыню подала, и совсем тихо пропела:
Головешкою не шает,