Медленно просеивал через сито памяти Онуфрий всю свою жизнь, которую начал сознавать и чувствовать горбом с той самой минуты, как воротились с кладбища, оставив там отца, и меньшие вместе с матерью прильнули к немуединственной опоре и защите.
Чем ближе к сегодняшнему дню подвигались воспоминания, тем бережнее и медленнее просеивал их Онуфрий, ощупывал, пробовал на зуб прожитое. Важно было убедиться, что ни малейшего повода не дал недобиткам надеяться на его измену, что предложение Кориковавсего лишь наглая провокация со ставкой на горькую незаслуженную обиду
Ничего пятнающего большевистскую честь не отыскал Онуфрий в своем прошлом и сразу отвердел, налился озорной решимостью разворошить паучье гнездо. «В таком деле спех на смех, а не спешитьнельзя. Не дай бог начнется семенная разверстка, тогда не миновать беды» Надо было что-то предпринять немедленно, сейчас же. Онуфрий развернулся и увидел бегущую к нему Ярославну.
Они не виделись с последнего собрания. Челноковские коммунисты с решением укома не согласились и отправили коллективный протест не куда-нибудь, а прямо в ЦК РКП(б), заявив Гирину, что до ответа из Москвы нового секретаря вол- партячейки избирать не станут, а заместо него пока покомандует заместитель Карасулина Евтифей Пахотинневысокий чернявый мужик, до самых глаз густо заросший смоляными волосами.
В дни карасулинского затворничества Ярославна не раз порывалась навестить Онуфрия Лукича, но так и не сделала этого. Ярославна была автором того письма-протеста, которое челноковские коммунисты послали в ЦК, прося его «незамедлительно разобраться в деле стойкого большевика Карасулина, пресечь гонение на него и наказать виновных». Вместе с Ромкой Кузнечиком она обежала за день всех партийцев Челноковской волячейки, собрала подписи и отправила Ромку нарочным в Северск, чтобы собственноручно опустил письмо в ящик, прикрепленный к почтовому вагону идущего в Москву поезда. И вот теперь девушка боялась, как бы не подумал Онуфрий Лукич, будто ждет она от него какой-то благодарности. Томилась от неведениячто с ним? а явиться не смела.
Увидела сейчас Карасулина из окна школы, когда тот не разбирая дороги, не глядя под ноги шел неверными шагами к реке, и вдруг обмерла от пронзившей мысли: «Порешит себя» Рванула с гвоздя полушубок и бросилась следом.
Ты что? во взгляде и в голосе Карасулина тревога. Схватил Ярославну за плечи, легонько встряхнул. Да что стряслось, язви тебя, онемела, что ли?
Ничего, еле выдохнула Ярославна, бессильно ткнувшись лбом в холодную овчину карасулинского полушубка, Показалось мне подумалось
«Показалось», «подумалось», ласково передразнил он. Ишь как разжарило тебя, вся нараспашку. Запахнись.
Покорно застегнула полушубок Ярославна, подняла на Онуфрия глаза.
Что теперь будет?
Чему бытьтого не миновать Хорошо, что ты погодилась. Дело есть Помолчал, раздумчиво нахмурился. Мы вот обиделись Рассерчали и на губком, и на уком, необычно медленно подгонял Карасулин слово к слову, за то, что со мной так разделались, а ведь поделом мне, по заслугам. Придержал за локоть отпрянувшую Ярославну. Сейчас иуда Кориков предложил мне вместе Советскую власть свергать. Решил, что теперича мне, окромя ихней своры, податься некуда. В тридцать два глаза глядели мы на этого оборотня, и что? У них уже и уголек в пригоршне, и береста наготове. Чуешь? Да за такой прогляд мне первому надо башку срубить! Теперь слушай Коротко передал суть кориковских разглагольствований. Ежели он про семенную разверстку правду брякнулотворяй беде ворота Я завтра к Чижикову подамся, боле мне ни у кого веры нет, а ты упреди Ромку, Пахотина и пасите Корикова, чтоб ни на минуту с глаз ваших не уходил. Только насторожишь их будто от себяобо мне ни единого слова. Заодно и к Маркелу, и к Щукину приглядывайтесь. Кто вокруг них гуртуется? Куда ездят? Откуда гостей встречают? А сказанное держи до поры в себе. Теперь по домам. Язадами, вдоль реки
Конспирация? Ярославна невесело усмехнулась.
К тому клонится.
3
Едва переступил Онуфрий родной порог, встретился глазами с тещей, как тут же понялздесь тоже произошло что-то неладное. Видно, и вправду беда в одиночку не ходит.
Пойдем-ка, зятек, потолкуем, пока Груша на стол накроет. Ты, Леночка, сбегай покличь братиков, они с горки катаются. И, подхватив на руки меньшую, Марфа неспешно проплыла в горницу.
Онуфрий уже предчувствовал, что разговор будет о чем-то, связанном с недобрыми событиями последних дней. И не ошибся.
Тымужик, строгим властным голосом начала Марфа, поглаживая беловолосую голову младшей внучки, потому соломки подстилать не стану, падай на голу землю. Больней упадешьздоровей встанешь Ныне утром пошла на двор и с муженьком встренулась. Подстерег меня. Рассказал, как ты его приветил. Не сужу. Поделом ему, по заслугам. Не об том речь. Грозился убить тебя. Ежели б, грит, не было меня в дому, спалил бы. Он может. Лютый. Поберегся б ты, Онуфрий. У него рука не дрогнет единственную дочь вдовой изделать, внучат осиротить.
Знаю, угрюмо обронил Онуфрий.
То-то, видать, что не знаешь. Знал быиз рук не выпускал. Надо было повязать его да властям. Чего шары-то выкатил? Туда ему и дорога
Я-то думал ошеломленно пробормотал Онуфрий.
Гусак думал, в лапшу попал, оборвала Марфа.
Муж ведь твой.
Кобель блудливый, а не муж. Бога гневить не хотела, отца с матерью срамить, вот и терпела. Господи, как изгалялся он надо мной, а особо после того, как ты Грунюшку увел. Сколь раз зарок давала: решу его и на себя руки наложу. Бог не дал Еле умолила его заступиться за Грушу с детишками. Обманула, что убили тебя. Даже панихиду по тебе отслужила. На коленях его молила, отравить грозилась и дом поджечь. Перстень мой, серьги золотые сама начальнику контрразведки отдала. Был тут такой живоглот: не то француз, не то полякМишель Доливо. Говорят, с живых красноармейцев кожу сдирал. Сколь ему денег переплатила и всякого добра передарила ради того, чтоб Грунюшку спас от разору и поруганья Поберегись, Онуфрий. Тымужик сильный, а бесхитростный, онзмий, в игольное ушко проползет, сухим из реки вылезет Богом меня заставил поклясться не говорить тебе. Грех на душу принимаю, простит ли господь?..
Простит, успокоил Онуфрий. Спасибо, мать. Сам казнюсь, что дал ему уползти. Теперь ищи щуку в озере.
Если знаешь омуток, где хоронится, словишь.
Если бы да кабы.
Ступай. Я посижу маленько. Отойду. А то Аграфена сразу почует недоброе.
Аграфена все-таки почуяла, но весь день молчала и только ночью, уложив поудобнее голову на плечо мужу, тихонько спросила:
О чем с мамой секретничали?
А-а, небрежно-насмешливо протянул Онуфрий. Советовались, как дружбу с Советской властью наладить.
И как?
Покаяться. Повинную голову меч не сечет.
Онуфрий, размягченно прошептала Аграфена, теснее прижимаясь к мужу. Затяжелела я
Ну? ласково погладил жену по голове, натянул ей на плечи одеяло. Нашего полку прибыло.
Не ко времени. Может, сходить к попадье освободиться, пока не поздно?
Удумала Где четыре коня пасется, пятый прокормится. Мужика только роди. Пока подрастет, оперится, все установится, как следует быть. Выучим его, грамотеем сделаем, станет других уму-разуму учить
Обласканная, убаюканная Аграфена забылась в крепком, сладком сне, по-ребячьи тихонько посапывая, а Онуфрию не спалось. Пережитое за день снова подкатило к самому сердцу, встало комом в горлене продохнуть. Больше всего его поразила теща. Крепок кержацкий корешок. Рука не дрогнет, и глаз не моргнет. Скорей повидать Чижикова. «Завтра махну в Северск. Скажусьв губком на парткомиссию, у этих и вправду, видно, везде свой глаз. Дожили. Сами с собой в прятки играем, язви тебя»
С улицы донеслись приглушенные голоса, скрип полозьев, лошадиное ржанье. Что-то необычное и тревожное почуялось Онуфрию в этом шуме, и он, осторожно выпростав руку из-под головы спящей жены, соскользнул с кровати, подошел к окну, отдернул занавеску. По дороге двигался целый обоз. Впереди шла рослая белая лошадь, запряженная в пустую кошеву. «Никак, Маркелов Гнедко», отметил про себя Онуфрий. Следом на четырех санях ехали вооруженные люди. «Неуж продотряд?» И вдруг в одном из едущих Онуфрий узнал Чижикова. Обрадовался и забеспокоился. Что-то случилось? Откуда они? Среди ночицелый отряд
Онуфрий не знал того, что какой-нибудь час назад произошло на Веселовском зимнике.
4
Веселовский зимник прозвали по имени северского скототорговца и воротилы, задававшего тон на сырьевой ярмарке, купца Веселова, по указке и на деньги коего была пробита эта дорога, почти вдвое сокращающая путь от Северска до Челноково.
Летом тут ни пройти, ни проехать: сплошные болота, зато зимойвихрем мчи. Неширокая, но прямая просека, по которой проходил зимник, была прорублена в вековой таежной чаще. Местами кедры и ели так тесно прижимались к дороге, что колючие лапы смыкались над ней, образуя подобие тоннеля. И днем-то неприятно ехать, а уж ночьюне приведи бог. Крестьяне в одиночку никогда не ездили по Веселовскому зимнику. Соберутся артелью, нагрузят возы, прихватят ружьишко-другое вроде бы от волков и целым караваном тронутся вечерком, чтобы к рассвету попасть на северский базар.
У жителей окрестных деревень хранилось в памяти несметное количество былей и диковинных небылиц об этом зимнике. Говорили, что перед самой революцией стала выходить на дорогу женщина с конским задом и ногами. Выйдет из леса, станет на пути одинокого путника и начинает пытать мудреными вопросами ополоумевшего от страху мужика. Потом появился на зимнике оборотень, который под видом то жеребенка, то лисы-подранка заманивал доверчивых в такую лесную глухомань, откуда никто не воротился. Еще говорили, что в рождественскую ночь, в самую полночь, когда прокричит вещий петух, появляется на зимнике бешеная вороная тройка и несется вскачь диким, неземным галопом, разметав на ветру длинные смоляные гривы и хвосты, сминая на пути все живое
Неспроста Чижиков облюбовал Веселовский зимник для ночной поездки в Челноково, неспроста «проговорился» Катерине о своем намерении.
С той встречи у дверей пикинского кабинета губчека заинтересовалась Горячевым. В разные концы были посланы запросы о личности Вениамина Федоровича, но поезда в то время ходили медленно, а люди задыхались в горячке неотложных и очень важных делоттого, видно, ни на один из запросов ответа пока не пришло. После признания Катерины Чижиков уже не сомневалсяГорячев не просто причастен к вражьему стану, а играет в нем видную роль. Но иных доказательств тому, кроме Катерининых слов, председатель губчека не имел, а без верных, неопровержимых улик Горячев был неуязвим: Пикин считал его одним из лучших продработников губернии, поверял ему самое сокровенное, прислушивался к его мнению, советовался с ним. Да и, не нащупав нитей, идущих к Горячеву, неразумно было трогать его. Ради этих нитей и затеял Чижиков ночной вояж по Веселовскому зимнику
Ночь выдалась морозная, безветренная, звездная. Густой синевой отливали высоченные сугробы. На белесом небе хоть бы одно облачко затерялось. Эта опрокинутая над головой бездонная, незамутненная глубь дышала ледяной отчужденностью, и оттого еще холодней и неприютней становилось на пустынном древнем сибирском тракте.
Ледяную тишину глухой ночи медленно распиливал протяжный тонкий скрип полозьев. Со стороны Северска двигалась одинокая подвода. Грудастая вороная кобылица легко катила небольшие розвальни, в которых едва поместились двое в добротных тулупах. Они молчали: то ли дремали, то ли думали. Из-под длинных сильных ног кобылицы летели в розвальни снежные комья. Тот, у которого в руках вожжи, все время сдерживал лошадь, видимо, берег ее силы. Вышколенная вороная недовольно косила блестящим глазом, раздраженно пофыркивала, но слушалась возницу, бежала нешибкой, развалистой рысцой.
Евстафий, подал голос тот, кто правил лошадью, у тебя бумажка для курева имеется?
Найдется, Тимофей Сазоныч, охотно откликнулся молодой ломкий басок. Держи.
И табачок есть?
Парень молча подал кисет. Тимофей Сазонович намотал вожжи на головку саней и стал сворачивать папиросу. Сплюнул прилипшие к языку табачные крошки, повернулся к попутчику.
Теперь бы огоньком разжиться, Евстафий.
Вот лешак, парень засмеялся, подавая кресало.
Тимофей Сазонович громко затянулся, блаженно крякнул, выпустив из широких ноздрей клуб густого дыма.
Хороша махорочка. Сколь разного табаку перекурил, перепробовал, а лучше дарового нет.
Тимофей Сазоныч
Ково тебе?
Смеяться будешь, засмущался Евстафий.
А ты не смеши.
Тебе не страшно?
Если всурьезстрашно Пять лет воевал. Меня убивали, сам убивал, а все единострашно. Ишо как! Помирать то ить и корове неохота. А мычеловеки. Разумные творенья Помню, первой в разведку пошел мать честная. Лягушка квакнету меня с заду капнет, треснет сучокспереди течет. Исподники даже отстирывать не стал, так и вы бросил. Опосля зато по белым тылам, как по своему огороду разгуливал, Раз попал колчаковцам в лапы. Вот где страх
Не поверишь, как изгалялись над нами. Тут в Яровске пытал меня один гад. Доливо по фамилии, начальник контрразведки. Махонький такой, напомаженный, надушенный, весь блестит. Поджаривает скулы зажигалкой, смотрит в глаза и смеется: «Ну как, запах жареного мясца не вернул вам память?» Притомится, зовет своих помощничков с шомполами, а сам сидит в креслице, покуривает, притопывает хромовым сапогом и напевает «тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля». Досель в ушах это сатанинское тряля-ляканье, до гробовой доски мотивчик не позабудется. А то вражина сядет к этой, как ее, фортепьяне и давай по ней молотить. Пленник стонет, проклятья выкрикивает, а Доливо знай наигрывает. Сколь разных белых выродков повидал, но Доливоодин Как я спассяне пойму. Повели на расстрел ночью. Я через перила моста в речку со связанными руками. Вынырнул из воды напоследок дохнуть, на мир глянуть, а перед носом бревно. Положил на него подбородок, напрягся, и давай ногами бухтить, к берегу выруливать. Выплыл, мать честная. Конвойные даже не стреляли: руки-то у меня скручены Так там меня изукрасилипришлось бороду отрастить. Ин раз затменье найдет, представится, будто и нет меня вовсе и только сон снится
Слева вплотную к дороге подступил лес. Тимофей Сазонович остановил лошадь.
Ну, Евстафий, теперича разувай глаза и гляди в оба. Все помнишь? Не трусься. Это вот и есть Веселовский зимник. Но, голубка!
Лошадь свернула на зимник, и сразу тайга поглотила ее вместе с людьми. Чем дальше отъезжали они от тракта, тем уже становилась дорога, теснее обжимал ее с обеих сторон лес. Тимофей Сазонович то и дело заставлял лошадь идти шагом, а сам внимательно вглядывался в ночную тайгу, прислушивался к ее шорохам и вздохам, не забывая при этом что-то пьяно бормотать и напевать бесконечную песенку про Ваньку-ключника.
Вот он сильно толкнул Евстафия в бок и заголосил на весь лес:
Оте-е-ц мой был природный па-ах-арь Споткнулся, оборвал песню. Евстафий! Мать-перемать, зараза, сонная тетеря, кому говорю?
Чего базлаешь? заплетающимся языком еле выговорил Евстафий.
Ты как со мной? Как со мной, с-сукин с-сын? Р-родного дядю? Я т-тебя, п-паразита
Так они переругивались до тех пор, пока не отъехали за поворот. Там Тимофей Сазонович вылез из саней, взял лошадь под уздцы и дико реванул:
Н-но! Грабют! Подождал немного, прислушался, поманил пальцем Евстафия. Спросил шепотомВидал?
Ага, отозвался тот. Трое справа, и слева кто-то есть
Похоже, столько же. Давай лошадь с дороги, вот сюда на эту прогалину. Привяжи к дереву. Торбу с овсом ей, чтоб молчала. Так, теперь слушай. Я на лыжи и к тем троим зайду с тылу. Похоже, будут дерево на дорогу валить. Старый бандитский прием Может, и не так, конечно, все равно надо поближе к им. Устанавливай пулемет вон там, за елками, чтоб дорогу видать. Как услышишь, гаркну: «Стой! Руки вверх!» изготовься и гляди. Ежели выскочат на дорогу да руки к небуне стреляй, а услышишь перепалкубей, да не в молоко. Короткими очередями, чтоб ни один через тебя не прорвался. Вон и вестовой. Вишь, наметом скачет. Значит, Гордей Артемыч где-то на подходе. Прячься. Пусть скачет
Когда всадник проскакал мимо и скрылся, Тимофей Сазонович достал из-под сена винтовки, ручной пулемет, короткие охотничьи лыжи. Подхватил винтовку, сунул носки валенок в ременные петли на лыжах и нырнул в лес. Он был потомственным охотником, шел бесшумно и скоро, ловко маневрируя меж деревьями. Не прошло, наверное, и четверти часу, как Тимофей Сазонович оказался за спиной троих вооруженных винтовками людей, что жались к деревьям у самой дороги. Прислушался к их негромким голосам. «Так и есть, дерево подпилилина дорогу повалят». Приладил ствол винтовки на сучок, прижал приклад к плечу и замер, вслушиваясь. Чутким охотничьим ухом уловил отдаленный поскрип полозьев. Вот и кошева показалась из-за деревьев. Хрустнула, падая, сосна. Сидящие в кошеве выкинулись в снег, прижались к нему. И тут прогремел голос Тимофея Сазоновича: