Глава одиннадцатая
***
Все имена, фамилии действующих лиц и названия населённых пунктов кроме города Кустаная изменены автором по этическим соображениям.
***
Никто до сих пор не смог толком объяснить феномен восьмого по счёту дня в марте. Ну, да, праздник это. Но сколько их у нас, этих праздников! И не один из многих, очень значительных и важных, даже собственный день рождения не уносит людей так далеко от обыкновенных реалий в волшебную эйфорию, в исступление чувственное и в частичный паралич мозгов. Дня за три до восьмого числа в любом населенном пункте начинает физически ощущаться перевозбужденность мужчин всех возрастов, дающих право держать в руках деньги. Мужики, юноши и мальчики в эти дни судорожно, хаотично и бессистемно перемещаются на повышенных скоростях по городам и весям, а из весей опять по городам, создавая вихревые потоки, лишний шум и очереди повсюду, где что-нибудь продаётся.
На лицах их отпечатана временная потеря рассудка, связанная с полной беспомощностью. Каждый из живых представителей мужского рода обязан купить что-то особенное для своих и не своих женщин, а в восьмой день марта сдать купленное выбранным представительницам пола противоположного. Но что конкретно надо купить, чтобы женщина восторгнулась не из вежливости, а от естественного взрыва восхищенных чувств, знают очень немногие. Поэтому мужики, приговорённые женским праздником к обязательной трате денег на добротные и уместные подарки, летают ястребами по бесчисленным торговым точкам и там расспрашивают продавщиц о том, чем можно безошибочно поразить душу женскую. У продавщиц, ясное дело, самыми праздничными становятся вот эти три-четыре дня перед восьмым числом. Они так грамотно распределяют советы, так тонко, как изощренные гадалки, предсказывают счастье дорогой женщины, которое содержится вот именно в этом подарке, что в итоге к вечеру седьмого марта даже в самом крупном кустанайском универмаге не остаётся почти ничего. Ну, по-крайней мере, девятого марта там можно купить разве что только электролампочки, бритвы, помазки, кремы после бритья и одеколон « Русский лес». Ну, может, мужские рубашки со штанишками, да ещё в электротехническом отделедрель и электролобзик для выпиливания по дереву. В винных магазинах на пустых практически полках остаются только ядовитые, пригодные лишь для мужских желудков «Солнцедар», «Плодовоягодное» и «Вермут 3». К восьми вечера седьмого марта в городе уже нет тортов, серебряных и золотых, с камнями и без них, изделий, бытовых электроприборов, кофт, платьев, чулок и комбинашек. Ну, ничего практически не остаётся из предметов, которые можно с любовью всучить женщине. Тюльпаны, тоннами прилетающие на самолётах вместе с ребятишками в широких кепках, исчезают мгновенно, почти как комета в небе. И в широкой округе, если прислушаться, поздно вечером седьмого марта можно услышать всеобщий усталый, но радостный мужской выдох
облегчения. Вещественные доказательства любви, нежных чувств и обожания лежат, спрятанные в закромах, и ждут своего часа.
Корчагинские мужчины фактически бросили родной совхоз на три дня, оставив женщин и детей без защиты, потому что шанс, что ничего с ними не случится был почти стопроцентный, как, впрочем, и шансне успеть выхватить в забитых народом под завязку магазинах хоть что-нибудь, обрадующее женщин.
Это ж какая сволочь придумала отмечаться перед бабами любовью и подарками раз в год? Сделали бы, скажем, двенадцать женских дней. По одному в месяц, Валечка Савостьянов, увешанный коробками, свёртками, мешочками и «авоськами» размышлял здраво по пути к своему «ГаЗ-51».
Тогда и не накладно бы было. С каждой зарплаты помаленьку. И баба могла удовольствие получать не раз в год. Вот я сегодня всю заначку грохнул. Хорошо, с одной стороны. Много купил. Неделю разбирать будет. Но заначкехана. Ружьишко собирался к лету купить. «Белку». А ты, Кирюха, чего один флакончик «Красной москвы» взял?
Мостовой Кирилл отвернулся.
Я поварихе Вальке Завгородней подарю. Клинья к ней подбиваю. Но сразу много не по уму будет дарить. Не так поймёт. Да и не заработала ещё. А моей лошади пусть любовничек дарит хоть полцарства зараз. Игорёк Алипов из «Альбатроса» У них с ней любовь. А у нас с ней разруха.
Чалый, Николаев Олежка и Толян Кравчук промолчали. Да они просто говорить не моги. Груженые шли. Из-за коробок и свёртков их самих и видно не было. А Артемьев Игорёк одну авоську даже в зубах держал. Много накупил. Хоть и не было у него ни жены, ни тёщи, ни сестёр. Зато подружек совсем не требовательных, но верных, имелось у Игорька столько, что праздник восьмого марта был для него одновременно и радостным днём, и траурным. После него он каждый год месяца три жил взаймы и долги раздавал.
Но всё равно всем было перед праздником хорошо. Доказательств любви к своим любимым и уважения к чужим уважаемым купили они прямо-таки по- купечески. С почтительным перебором.
***
А утром восьмого тишина такая зависла над совхозом, будто бросил народ жильё своё и массово сбежал туда, где тепло. На юг, в Сочи, например. Где уже так тепло, что попеть-поплясать в праздник великий будет веселее в тысячу раз. Правда, собак с собой народ не взял. И тявкали они на разные голоса, иногда скуля и подвывая, но тишина почему-то от этого не страдала. Поскольку оживить её могли только голоса людские. А вот они-то как раз звучали торжественно за стенами, окнами и плотными дверьми. С утра пораньше мужики вытаскивали из потаённых мест свои коробочки и свертки, разворачивали подарки и несли вручать. При этом сопровождали они священный процесс дарения бесценных в такой день безделушек изощрёнными клятвами. Женам, дочерям, а некоторые ещё сестрам или мамам, приехавшим в гости. Клятвы содержали вольный текст о неиссякаемой любви, верности и готовности при случае головы сложить за своих любимых. Пока женщины, примеряли одёжку модную, всякие цепочки с медальонами, бусы из жемчуга или включали в розетку «чудо-печки», сильный пол откупоривал марочные вина, шампанское и разливал это добро по хрустальным фужером. Хрусталь был явлением уже не выдающимся, имелся в каждом приличном доме и его на праздники не дарили. Просто так покупали, мимоходом. В доме процветал праздничный дамский восторженный визг, крики типа: « Ну как же ты угадал, что именно это я и хотела?!» или «Ой, Вася (Вова, Серёжа, Миша, Коля и т.д.) зачем же ты так потратился, дорогой!» И раздавались ответные сдержанно-довольные мужские покашливания и самые подходящие настоящим мужчинам нежные ответы: «Да, ладно. Нормально всё, чего там!»
Но много не пили и закусывали символически. Потому как основное чревоугодничество, объятия с Бахусом и расстёгивание души нараспашку намечалось на шесть часов вечера в большом конторском актовом зале.
Весь совхоз, конечно по любым праздникам в кучу не собирался. Не ходили на торжественные мероприятия блатные из строительных бригад, Спившиеся до неузнаваемости и полной ненужности бывшие комсомольцы не являлись, которых судьба перекинула с тракторов и от станков в МТС на подсобные работы. Не приходили женщины, разочарованные целинной житухой, неожиданно оказавшейся тяжелой. Им и обратно лень было сматываться, и от общественной жизни их воротило. Сидели по хатам, если замуж не выскочили. На работу автоматически ходили. С работы в магазин, да обратно в хаты. Были и семьи, замкнутые и нелюдимые. Почемуникто и не спрашивал. Ну, и ещё всякие приблудившиеся, неизвестно откуда и зачем поселившиеся в «Корчагинском» ребятки да девки от двадцати до тридцати лет. Тоже жили потаённо. Данилкин их расселил по четырём общежитиям, работу давал временную и недорогую. Ничего, работали, не сбегали. Видимо, и появились тут, потому что уже сбежали один раз. Из ближайших и не очень близких деревень.
Вот они тоже не дружили ни с кем и незаметно существовали в той части села, где блатные обитали, беглые, спившиеся до безобразия граждане и бирюки нелюдимые. Чалый Серёга с Толяном Кравчуком как-то просидели целый вечер в подсчётах не влившихся в совхозное содружество людей. И насчитали их больше тысячи. А в хозяйстве народа числилось всего немногим больше двух тысяч. На работу отшельники ходили, но вся общественная жизнь обтекала их как островок на широкой речке. Тем не менее, мужики в теплице кустанайской да на базаре у грузинских торговцев всем отшельницам купили по семь тюльпанов и Валечка Савостьянов с Артемьевым Игорьком развезли их дамам, отбившимся от коллектива, поздравили от имени директора и в щёчку каждую чмокнули. Долг мужской праздничный отдали.
А вот в шесть часов, когда солнце уже не так торопливо заваливалось за край земли, почти засветло ожила деревня. Визжали дамы и дети малые, хрипло заливались хохотом от полуприличных шуток мужики, играли баяны, гармошки, единственный на селе аккордеон и десяток гитар. Бесились цепные собаки во дворах от шума нежданного и отдельные группы пели песни на ходу. Песни были разные и от этого шествие празднующих к полному еды с питьём актовому залу чужой взгляд мог бы воспринять как массовый добровольный исход всех местных сумасшедших в совхозный дурдом. Но чужих тут сроду и не было. Разве что комиссии редкие, да шоферы с кустанайских продуктовых складов. Потому возбуждались все весельем общим, праздничным, без оглядки, стеснения и соблюдения норм общественного поведения. Орал, как кто умел, ржали похоже на коней, гонялись друг за другом, валялись в слежавшемся мартовском снегу и перекликивались, как в дремучем лесу:
Эй, Ванька Михайлов, ты самогон-то прихватил? А то в актовом зале только сок виноградный, да лимонад «Дюшес»! Я три пузыря несу!
Юмор этот тонул в хохоте дамском и мужских очень остроумных выкриках со всех сторон:
Если Данилкин унюхает самогон, то мы на себя вину не берём! В женский день самогоноскорбление и преступление средней тяжести. Лет на пять в Магадане.
Восьмого марта Данилкин разрешил пить только компот и сок. Чтобы хоть один день свой законный тётки отметили как праздник. А то ж нас домой они на горбу должны потом нести. Считай, праздника у них и не было.
Эх, бляха! Надо было тогда дома хоть поллитра заглотить!
Так и добежали до конторы, разделись в фойе. Красивые все. Мужики в костюмах. Возле лацканов у кого по медали висело, а у кого и по три. На пиджаке Серёги Чалого столько разного «железа» блестящего было приколото и привинчено, аж пиджак скособочился. Женщины оделись, как на приём в Кремле. Шикарные, по целинным меркам, вечерние платья прелестно сидели на их чудом не исковерканных работой фигурах, лакированные туфли на тонких каблуках вынимали они из маленьких сумок, обувались в них осторожно и неумело. Отвыкли. Серебром, золотом и жемчугом обмотали дамы шеи свои, ещё молодые, без морщин, Перстеньки, конечно, нацепили с разнообразными камешками. И естественно, удушливо, но солидно источали вокруг ароматы почти не смываемых духов «Красная Москва», «Пируэт» и «Вечерняя звезда».
Вот когда запахи эти смешались в одно невидимое, угнетающее волю облако, и когда вышел из распахнувшейся двери зала торжеств директор Данилкин с криком:
Желаю Вам, дорогие мои труженицы, огромного личного счастья и мира на всей планете. Прошу всех к столу!
Вот тут-то и началась счастливая, разнузданная и в конце почти неприличная гульба праздничная, скатившаяся часа через четыре до стандартной пьяной вакханалии, посвященной прекрасной половине созидательного советского человечества.
Примите от дирекции, партийной и профсоюзной организации совхоза скромный памятный подарок! встал на стул низкорослый парторг Алпатов Виктор.
Пусть он знаменует наше глубокое уважение к вашей красоте, добрым сердцам и умелым рабочим рукам ! добавил громко Тулеген Копанов, профсоюзный командир.
Пластинка в радиоле со всей дури двух динамиков выбросила в зал бесчисленное количество ландышей, поместившихся в знаменитой песне Оскара Фельцмана, которую все любили ещё с пятьдесят восьмого года. Вместе с полётом над столами невидимых ландышей Данилкин, Копанов и Алпатов разнесли на огромной скорости коробки с красивыми, расписанными под эмалевую «финифть» чайными сервизами из тонкого фарфора. Все узоры на чайниках, блюдцах, сахарницах и чашках были разные. И пока женщины показывали друг дружке через стол каждая свой узор на сервизе, мужики дали в зал положенное количество возгласов «поздравляем!» и нужную дозу аплодисментов, после чего каждый незаметно для увлёкшихся жен своих дерябнул по полному стакану водки и занюхал удовольствие кустанайским яблоком. Их привезли много, чтобы облагородить культурой стол с колбасой, селедкой порезанной, яйцами вкрутую, картофельным пюре с луком и красиво наструганными ломтиками сала, подаренного «Альбатросом» в жуткие холода. Ну, культуру застолья обозначали ещё дополнительно штук тридцать бутылок шампанского, чуток поменьше водки и семь красивых плоских флаконов азербайджанского четырехзвёздочного коньяка. Вот на разглядывании сервизов торжественная часть и завершилась. Мужчины хором сотворили шумный салют пробками шампанского, после чего потекло всё, что течёт, ручьями торопливыми в закаленные целинные организмы, превращая довольно быстро тожественное мероприятие чёрт знает во что. Ну, скажем так: в бурную сплоченную попойку, украшенную по ходу её стремительного развития тремя приключениями и финальным скандалом. Без скандала любое аналогичное мероприятие считалось неполноценным и практически все упившиеся покидали его без чувства глубокого удовлетворения. Тягу к нему успел воспитать в народе уже три года как Генеральный секретарь ЦК КПСС дорогой Леонид Ильич Брежнев. Но таких неудачных общественных культурных сборищ почти не случалось. Всё всегда приходило вовремя и развивалось по законам ударной пьянки.
В общем, первым приключением было явление в меру поддатому народу надравшегося в хлам Костомарова Сергея, экономиста. На глаза он никому не показывался, керосинил в одиночку дома и почему-то ещё на озере, где из горла выпивал поллитра семидесятиградусного первача и закусывал снегом.
При этом из дома его даже чрез двойные окна пробивался до ближайших соседей страшный мат, которым он выгонял из дома нечисть всякую.
Изыдь, мать твою-перемать, да так твою распратак, Сатана! Пошел ты туда-растуда и сюда-рассююда, дьявол ты долбанный, да ком тебе в рот!
А на озере он после первача катался по снегу, потом прыгал на всех четырёх по кругу как волк, обложенный со всех сторон флажками, и дико выл, срываясь на страшное злое скуление. Видели и слышали это многие сельчане, а рассказывали всем, кто не знал такого про Костомарова, красочно, добавляя жути. Если, конечно, умели пофантазировать. Поэтому в совхозе спившегося экономиста начали бояться. Никто не понимал точноза что. Но побаивались и старались дом его обходить сторонкой.
А тут он вдруг сам ввалился в дверь, застыл в ней на минуту, ухватившись за косяки, и опустил голову. Но так опустил, что глаза дикие торчали исподлобья как угли, которыми он прожигал всех и всё, что не успело укрыться от глаз его шалых. Потом он нагнулся и как-то вытащил лежавший сзади крест деревянный. Он его выдернул с первой попавшейся могилы на кладбище.
Крестом палю тебя, сука-сатана! зарычал Костомаров, пал на колени и с крестом впереди пополз под столы. Бегом лети к чертям своим и Нинку мою принеси мне сюда, да когтями, гляди, не поцарапай. А то осеню тебя нахрен крестом божеским и взорвёшься прямо тут, перед народом осрамишься. Пошел-ка быстро, так тебя и эдак, куда велено! И Нинку, кровиночку мою беглую, верни мигом в целости и красоте её!
Во как изуродовало горе человека, вздохнула продавщица сельмага Рябченко.
Да, если жена без вести пропала, то для порядочного мужика, считай, и жизнь кончилась. Согласилась с продавщицей нештатная, временная подруга Кирюхи Мостового повариха Валька Завгородняя.
И обе они одновременно перевели взгляд на пухленькую, гладенькую и красивую аж в пятьдесят пять лет жену директора Данилкина Софью Максимовну, которая сидела с мужем напротив них и всё слышала. Софья одобрительно кивнула. Она была авторитетом у женщин не потому, что муж у неёшишка большая. При нежном своем образе бабушки-сказочницы она имела редчайший дарнезаметно управлять всей женской половиной деревни, она умела всё предвидеть, давать абсолютно точные советы и характеристики людям, а также могла делать практически всё. От кулинарии неповторимой до вышивки двойной гладью и потрясающего вязания спицами.
Пока они переглядывались, а крепко поддавшие мужики тупо и безмолвно следили за обалдевшим Костомаровым, экономист-счетовод начал творить пугающие поступки.
Он нырнул под столы и пополз там, как жук навозный. Он стучал крестом об пол, подвывал, матерился и звал Нинку Захарову. То сам звал, то сатану, который тоже шарахался где-то под столами, проклинал и призывал вернуть жену. Он натыкался на ноги и ножки столов, валил слабый женский пол и всё, что на столах было. Мужики и вынуть его оттуда не могли. Они в это время подхватывали полупустые бутылки и прижимали их к груди. Спасали питьё. Получалось это ловко. Мастерски. Потому, что имели опыт и желание не потерять самое дорогое. После жен своих и детишек, конечно. Женщины, хоть и знали ранее экономиста Костомарова как тихого, безобидного и трусливого дядьку, на всякий случай сильно ужаснулись, перепугались и завизжали. Стояли они в эти минуты кто на стульях, кто между тарелками на столах и звали с перепуга мужей своих, защитников верных.